Симин он завербовал на грани фола, и теперь сотрудница Министерства информации прикрывала его, разведчика нелегальной разведки России, полковника Фируза, прожившего в Иране уже тридцать лет.
Вот и сейчас, когда из Центра пришло указание переправить Акчан с детьми сперва из Ирака в Иран, а затем и в Россию, он задействовал Симин, благо она в эти дни оказалась не за границей.
Он бы и сам справился, но с риском. Был у него знакомый курд, который снабжал его запрещенным в Иране алкоголем, если требовалось кого-то напоить. Но доставлять Акчан с детьми из Бане в Тегеран слишком опасно. Совсем другое дело в машине Министерства, да еще когда за рулем сотрудница с удостоверением. Никто не придерется.
Симин часто летала за границу. И в США, и в Латинскую Америку, и в Турцию, и в Европу. Легендированная как художница, довольно известная, и не только в Иране, девушка легко перемещалась по миру, кроме Израиля, конечно.
Она занималась работой с эмигрантами, встречалась с ними на светских мероприятиях, слушала их пламенные антииранские речи, провоцируя, вызывая на откровенность и записывая болтовню оппозиционеров. Затем эти дискредитирующие разговоры прокручивали по радио и телевидению в Иране, демонстрируя гнилую сущность типов, предавших отчизну за деньги. Но это была одна сторона медали. Девушка руководила группой, которая ликвидировала некоторых неугодных, опасных для ее родной страны людей.
Фардин, проводя отпуск в Венесуэле, и не только отпуск, но и конспиративную встречу с куратором из Центра, оказался невольным свидетелем очередной такой ликвидации. Симин использовала его как фигуру прикрытия, обосновав свой внезапный прилет в Венесуэлу из Штатов, где проходила ее выставка, желанием встретиться с любовником и отдохнуть с ним вместе несколько дней. Тогда Фируз и догадался, что она не просто художница, хотя до того пребывал в счастливом неведении.
…Ни Симин, ни Фардин не рвались заключать временный брак, практикуемый в Иране. У каждого на то были свои причины. Но из-за этого визиты Симин приходилось обставлять соответствующим образом — внизу в машине ее обычно дожидался «брат», он же соглядатай, являвшийся и ее подручным, и прикрытием для незамужней мусульманки. Однако он не только приглядывал за ней, но и стучал начальству, как считала художница. Фардин соглашался с ее выводами.
Фардин после внезапного ареста, находясь в изоляторе Министерства информации, вынудил Симин сначала посетить его там, а затем выдать за своего агента, оформив это задним числом. Тем более он обладал информацией, отчасти способствующей предотвращению беспорядков, начавших было разгораться в Иране в 2017 году по схеме цветных революций.
Все сработало тогда. Фардина освободили, подозрения сняли. Он теперь числился агентом. А Симин его курировала. От него не требовалось пока ничего сверхъестественного, и это всех устраивало. Он — агент Министерства информации, а значит, со стороны спецслужб ему опасность не грозит. В Медицинском университете его руководитель по научной работе пытался до ареста ввести Фардина в засекреченную секцию с запретом выезда за границу, считая это благом для доктора Фируза, желая использовать его разработки по водорослям для очищения воды от радиации. Но из-за такой работы могла полететь в тартарары возможность осуществлять контакт со связным из Москвы во время отпусков в разные страны, а в особенности в те, у которых с Ираном безвизовый режим.
Из-за ареста, даже после которого его оправдали полностью, из секретной секции Медицинского университета он вылетел, но лабораторию за ним оставили. Косились на него, но старались не вести с ним, как прежде, откровенных разговоров в столовой или на крыше университета, где находились экспериментальные парники и рекреационная зона. Его избегали то ли вследствие ареста, то ли расползлись слухи о его принадлежности к Министерству информации. Ведь просто так не отпустили бы из изолятора. Если в Иране арестовывали, то мало кто выходил на свободу настолько безболезненно, как доктор Фируз.
Планировалось в МИ, что он будет выезжать на научные конференции за границу и там вести такую же подрывную работы среди иранских диссидентов-эмигрантов, какую периодически выполняла и художница.
…Сегодня он ждал Симин с особенным нетерпением, выкурил не одну лишнюю сигарету. Не то чтобы он заботился о своем здоровье, скорее беспокоился о кошельке. Курил самые дешевые сигареты «Forvardin», но и в этом себя ограничивал. Вообще Фируз отличался скупостью, считая это неплохой чертой, поскольку инфляция в Тегеране росла, а зарплата в университете не резиновая, даже если считать преподавательский приработок.
Фардин то и дело выходил на балкон, смотрел на пик Точала, окутанный густым туманом с примесью смога. Жара душила, а снизу из безветрия каменного города поднимались бензиновые пары, причудливо смешанные с ароматом зацветшей акации. Дневные тридцать градусов стали уменьшаться, но духота осталась.
Обернувшись к балконной раздвижной двери, Фируз прислушался. Нет, показалось, что звонят в дверь. Он бы увидел машину Симин внизу на улице.
В комнате уютно светился круглый светильник, подсвечивая новый небольшой аквариум с двумя золотыми рыбками, оставшимися после двух наврузов, прошедших после того ареста Фардина и гибели рыбок, что жили у него раньше. Во время обыска аквариум разбили. Эти две новенькие начали отсчет новой эры в Тегеране для Фируза.
Вернувшись с балкона, он сходил на кухню, достав из холодильника кубик льда, опустил его в аквариум, чтобы слегка охладить воду. Льдинка звякнула о стекло, рыбы удивленно проводили ее выпученными глазами. Этот звук совпал со звонком в дверь.
Симин зашла и, только когда дверь за ней закрылась, поцеловала Фируза в щеку, колючую от короткой бороды. Она с улыбкой, затаенной в больших глазах продолговатой формы, посмотрела на стоящие в коридоре его ботинки. Он всегда их ставил носок к носку, пятка к пятке, и Симин подшучивала над педантизмом Фардина, иногда и раздражалась, в зависимости от настроения. Сейчас она нервничала и пнула его туфли, продолжая все же улыбаться. Прошла в комнату, не разуваясь, по старинным коврам, доставшимся ему от дяди — бывшего офицера иранской армии, героя Священной обороны[19].
Фардин покачал головой, поставил туфли как прежде и проследовал за ней. Симин уже налила себе воды из графина и стояла напротив собственной картины, висящей перед диваном. Попивала воду и скептически разглядывала абстрактную фигуру быка, написанную маслом.
— Надоело. Надо тебе новую подарить, а эту в спальню перевесить.
— Если ее туда перевесить, я не усну. Что с нашей курдской девушкой?
— Я отвезла ее на конспиративную квартиру. Там ее никто не потревожит. Еда есть, — Симин села на диван, устало откинулась на спинку. — Столько часов за рулем!
— А проверки не будет, кого ты там заселила в квартиру? У вас принято перепроверять разведчиков?
— Как и везде. Но перепроверяют, когда проводишь встречи с агентом и чеки на обед слишком большие. Могут сделать контрольный визит к агенту и поинтересоваться, в самом ли деле он так плотно пообедал с куратором? А тут я просто укрываю нужного мне человека. Если недолго, то никто не сунется, особенно если есть в сопроводиловке пометка, что человек не должен быть засвечен. Незачем его видеть кому бы то ни было, кроме меня. Но все же поторопиться стоит. Когда будут готовы ее документы?
— Ты мне отдаешь ее фотографии и детские?
— Ах да, — Симин достала из кармана своего короткого, до середины бедра плащика флешку. Затем сняла платок и плащ, оставшись в джинсах и алой блузке, яркой и пышной. Она напомнила Фардину мятущийся на ветру в степи Ирана весенний мак. Но маки уже отцвели, а Симин — вот она, в его комнате.
Фируз с трудом отвлекся от посторонних мыслей и спрятал флешку.
— Думаю, дня три-четыре. Документы уже собственно, готовы, нам не хватало фотографий.
— Кто она? — художница прилегла на диван, и ее густые волосы с медным отливом разметались по кожаной подушке.
— Не твоего ума дело! Сколько раз я тебя просил не душиться этими духами! — поморщился Фардин. Аромат отвлекал его и навевал совершенно не деловые мысли.
Симин это знала и пользовалась подобными уловками. Она засмеялась. Художница, воспринимавшая Фардина как недотепу-ученого, книжного червя, вдруг обнаружив, что рядом с ней опытный, сильный, изворотливый разведчик, очевидно, находящийся выше ее по положению во всех смыслах, не сразу приняла это.
Она привыкла, что, будучи сотрудницей МИ, она обладает большой властью, почти неограниченной. Во всяком случае, для чувства собственной значимости ей хватало полномочий. Она жила вольготно, в отличие от большинства иранцев легко перемещалась по миру. Правда, платила за это нервами, бессонными ночами, воспоминаниями о ликвидированных ею неугодных родине людях. Но это ничего. Она привыкла. И вдруг появился человек, крепко взявший ее за горло, поставивший под угрозу всю ее безбедную условно свободную жизнь. В секунду она теперь могла лишиться всего материального, а самое главное — жизни. Но не сразу, заподозри ее руководство МИ в связях с российской разведкой, пытать ее стали бы долго, мучительно, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. Она для страны бесполый солдат, боевая единица.
Но так она рассуждала только первые несколько дней своего нового существования в роли двойного агента. От ярости расколошматила скульптуру быка, стоявшую в ее шикарной мастерской в пентхаузе элитного дома, в котором она жила формально с «братом» и его женой.
Симин металась, злобствовала, однако выхода из создавшегося положения не видела. Она могла только смириться, в противном случае тут же оказалась бы в изоляторе на месте Фардина. Хотя и его бы схватили, но ей бы уже было все равно.
Через неделю она встретилась с Фардином снова и не испытала никакой ненависти. Наоборот, вдруг поняла, что все больше привязывается к нему. Ей необходим был, по-видимому, человек, за которым она могла идти куда угодно, положившись на него во всем. Пусть даже парить в невесомости или ходить по воде, как пророк Иса. Обострившееся чувство опасности от нового уровня отношений с Фирузом напоминало разряды тока, немотивированного, словно электричество генерировалось прямо из воздуха. Ее так ударяло каждый раз, когда она видела своего любовника и соучастника в деле предательства родины.