Следом за ней шел мужчина, напоминающий шофера богатой женщины. Он чуть сутулился, одетый в синюю рубашку, чуть мятую, с торчащей из кармана белой с красным пачкой дешевых сигарет «Forvardin». Мужчина катил грузовую тележку с новенькими чемоданами.
Между собой они почти не разговаривали, только перекинулись несколькими словами по-турецки, когда он загружал чемоданы на ленту, чтобы сдать багаж. Если бы рядом стоял кто-то понимающий турецкий, то слегка удивился бы, что водитель, а мужчина выглядел как водитель, говорит:
— Не стоит волноваться. Ты в безопасности.
Он ушел заплатить за перевес. А вернувшись, проводил женщину к пограничному контролю. Дальше он идти не мог.
— Попроси детей, чтобы молчали. В самолете постарайся тоже не разговаривать. В Москве тебя встретят, все будет хорошо.
Акчан прошла границу, документы оказались идеально выполненными, их Фардин получил из Центра через своего связного, работающего в книжном магазине. Центр обеспечил ему эту связь, когда два года назад возникла история с работой в засекреченной секции и невозможностью доктора Фируза выезжать за границу.
Симин вчера улетела в Стамбул, и провожать Акчан с детьми пришлось ему самому. Он бродил по аэропорту до тех пор, пока самолет с курдянкой не взлетел. Качнув прощально крыльями над аэродромом, устремился в сторону России.
Фардин мечтал о возвращении на Родину. Хотя в большей степени родиной считал советский Баку — город его детства и недолгой юности, которой у него фактически не было. Слишком рано началась для Фируза служба в нелегальной разведке.
С документами из Центра он получил указание уделить особое внимание инструктажу Симин относительно ее поездки в Стамбул. Центр, не разъясняя причин (что, в общем, не выглядело странным), настаивал, чтобы художница лично не только обыскала бы Яглома, но и в зависимости от ситуации допросила бы его, что вовсе показалось Фардину нереальным.
И все же он попросил Симин сделать все возможное.
Отель «Интерконтиненталь Истанбул» неподалеку от площади Таксим и футбольного стадиона «Иненю» подходил Симин по всем пунктам. Дороговизна отеля соответствовала ее статусу популярной художницы с мировым именем, именно тут она назначила несколько встреч с потенциальными покупателями. К тому же гостиницу оплачивал ее американский агент. Художественный агент, не связанный с разведкой, что девушку и ее руководство весьма забавляло. Работу иранской разведчицы оплачивают американцы. А главное, в этой же гостинице остановился Яглом.
Переодевшись в брючный темно-бордовый костюм, как светская турчанка без платка, Симин мало походила на иранку и не смогла бы обратить на себя ненужное внимание объекта.
Она увидела его в ресторане на последнем этаже отеля. За огромными панорамными окнами синел вечерний Стамбул всеми оттенками сине-фиолетового, практически пастельными тонами, с огоньками города, как звездами, осыпавшимися с тучного дождевого неба. Утром будет дождь наверняка. Влага каждый вечер оседает на асфальт, висит в воздухе и безо всякого дождя…
Яглом смотрел в окно и пил кофе. Художница сразу узнала его, невысокого, с утонченными чертами лица. «Еврейский красавчик, — брезгливо подумала она, скользнув по нему взглядом. — Придушить бы прямо здесь гаденыша».
Ресторан был разделен на зоны волнообразной чередой металлических тонких трубок, которые создавали уют. Потолок тоже сделан по форме волн из металлических рифленых конструкций, переходящих в эти металлические струи-трубки, призванные напоминать водопады. Как художница, она оценила по достоинству интерьер, но ее позабавили микроскопические порции здешней высокой кухни. Она подумала, что Фардина они и вовсе взбесили бы. Он, наверное, неделю ворчал бы после посещения такого заведения.
Мысль о том, что она могла бы с Фардином вместе поехать отдыхать, ходить по ресторанам без заданий Центра, ее или его, заставила взгрустнуть. Что их ждет в будущем? Может, когда-нибудь они уедут вместе в Россию? Зная суровые нравы своей службы, она сомневалась, что российские спецслужбы обойдутся с ней мягче. Начнутся проверки… А вдруг не поверят, вдруг посадят или казнят?
Фардин помнил прежние времена в Советском Союзе, он тоже не знал нынешние порядки и, кажется, сам опасался возвращаться, хотя вроде бы ностальгировал.
Она редко когда могла прочитать его, удивляясь, как беспечна была с ним прежде и не замечала очевидного. Фардин представлялся ей таким, каким она хотела его видеть, как податливый пластик для лепки. Причем этот пластик довольно быстро застывает и превращается буквально в камень. Вот и Симин слепила воображаемого Фардина при их первой встрече, и он застыл так, не меняясь, хотя сигналы были, но художница их проигнорировала. Из-за увлеченности им. А ведь потому ее и тянуло к Фардину — ведь родственные же души.
Яглом беседовал по телефону, не догадываясь, что еще вчера его телефон снабдили жучком. Разговоры израильтянина слушали и знали, что только завтра он встретится с неким «заместителем». Договаривался он не с ним лично, а с его помощником. Ни слова не произнес о документах, которые согласно предположениям Фардина Яглом мог привезти. Ну по телефону подобное и не обсуждается.
Симин подмывало познакомиться с Ягломом. Подсыпать ему яд, который обладает отсроченным сроком действия и практически не оставляет следов — обнаружить их после вскрытия, да еще если прошло время, невозможно.
Но во-первых, и в самых главных, он не станет общаться с незнакомкой, да еще и в мусульманской стране, хоть Турция и позиционирует себя светским государством. Во-вторых, даже согласись он пообщаться, опытный человек не оставит свой стакан с водой или соком без присмотра. В-третьих, войти с ним в прямой контакт — засветиться, что категорически запрещено инструкцией. В отеле везде камеры видеонаблюдения. А заселялась она под своей реальной фамилией. И наконец, яда у нее с собой нет.
Она нечасто ездила под своими реальными установочными данными. Во всяком случае, при покупке билетов почти всегда использовались другие данные. В гостиницу прописываться под другим именем рискованно — ее могли разыскивать покупатели картин, галеристы. А вот по каким билетам она прилетала и улетала, никто не проверял. И выходило, что художница просто-таки телепортируется из одной страны в другую. Она оставалась исключительно в творческом пространстве.
Ликвидацию обычно маскировали под несчастный случай, но, если все же полиция или спецслужбы заподозрили бы неладное, стали бы проверять прилетевших-улетевших в эти дни из аэропортов страны, то не заподозрили бы Симин Сарда. А самое главное, дотошным аналитикам не предоставился бы шанс сопоставить перемещения по миру иранской художницы Сарда и происходившими «несчастными случаями» со знаковыми людьми в дни ее посещений того или иного государства.
Сюда она прилетела снова под другой фамилией. И каждый раз ей приходилось менять внешность при перелетах и прохождении пограничного контроля — нельзя исключать, что какой-нибудь пограничник, тайный ценитель искусства, однажды видел в газете или журнале фото известной Симин Сарда. А документики-то она предъявляет другие…
Однако, оказавшись в безопасной удаленности от пограничников, Симин снова становилась самой собой и свободно существовала в своем обличье.
Обыскать его номер? Такая возможность существовала. Афганская горничная, подкупленная местными подручными Симин, помогла осуществить постановку прослушки в мобильный телефон. Пришлось запустить для этого мероприятия Навида в отель. Симин позвонила на ресепшн, чтобы пропустили к ней человека. Навид до нее не дошел, зато в телефоне Яглома появился жучок, а в карман фартука горничной осела приличная сумма. Хотя Симин предпочитала не пользоваться такими способами и услугами горничных. Выхода не было. Время поджимало, и оно же, время, снимало многие проблемы. Уже завтра-послезавтра группа свернется и умотает врассыпную.
С Навидом девушка работала уже лет пять. Он — технарь. Разбирается в автомобильных моторах, мобильниках — во всем, что можно раскрутить, собрать, но собрать уже с изменениями в конструкции. Он изобретал поистине адские машинки для «несчастных» случаев. Исполнительный и молчаливый. Навид походил и на испанца, и на итальянца, довольно незаметный и универсальный во всех смыслах человек.
Фардин настаивал, чтобы они сработали особенно тщательно, имитируя несчастный случай. Те, к кому Яглом приехал, не должны ничего заподозрить. Однако, если учесть, к кому он прибыл, там дураков не держат. Заподозрить обязаны, даже если он прямо на их глазах поскользнется на банановой шкурке и расколет череп об асфальт. Хотя бы проверят по камерам, кто ел банан, почему оставил здесь шкурку, как часто убирают здешний квартал, потрясти дворников и так далее и тому подобное, доходящее порой до абсурда в степени подозрительности. Но именно с помощью такой въедливости раскрывались зачастую преступления, казавшиеся очевидно «несчастным случаем».
Посмотрев на Яглома в ресторане, Симин поняла, что этот человек не оставит в номере отеля документы, если они существуют, даже в сейфе. Осторожный тип. По движению локтей, почти все время прижатых к бокам, по быстрым взглядам, которыми он окидывал зал ресторана, по вкрадчивому голосу, внешней неброскости, несмотря на красивое лицо, девушка заключила, что он слишком серьезный фрукт, чтобы пытаться обвести его вокруг пальца.
Она вдруг заволновалась, да так, что, торопливо рассчитавшись в ресторане наличными, поехала на лифте вниз, разглядывая в отражение зеркальных лифтовых стен свое озабоченное лицо. В своем номере она сбросила сообщение на турецкий номер телефона: «Отменный обед. Хорошо бы таким же был и ужин».
Вышла из отеля и прошла по мокрой от влажности улице пешком к спуску из отеля. Неподалеку возвышалась еще одна большая гостиница. Избегая таксистов, норовивших остановиться около нее, ослеплявших фарами, она спустилась с горки. Тут уже вечернее бойкое движение транспорта позволяло поймать случайное такси, а не из тех, кто крутился около отелей. Те ребята могли работать на спецслужбы, элементарно стучать. Никаких лишних слов при местных таксистах — так ее инструктировал спец по Турции в МИ перед отъездом.