Дверь открылась, и заведующая, оказавшаяся очень высокой, громко сказала:
— Русакова еще не ушла? Посмотрите, пожалуйста, в методотделе и попросите зайти ко мне.
Она закрыла дверь. Потом мимо Лешки в кабинет прошла невысокая полная стриженая женщина. Дверь осталась полуоткрытой, и Лешка услышал ее удивленный голос:
— Да куда я возьму, Ольга Васильевна? Вы же знаете — у меня все переполнено!
Невнятный голос заведующей что-то ответил, и Русакова устало сказала:
— Хорошо. Где этот мальчик?
Алексей Ерофеевич позвал Лешку.
— Подойди ближе, Горбачев, — сказала заведующая. — Пойдешь с Людмилой Сергеевной в детский дом и будешь там жить. Документы твои мы разыщем. Будешь вести себя хорошо?
Она подождала ответа, но Лешка смотрел в сторону, на телефон, и молчал.
— Пойдем, мальчик, — сказала Людмила Сергеевна и пошла к выходу.
Алексей Ерофеевич поблагодарил заведующую и вышел вслед за Лешкой. Молча они дошли до угла. Здесь Алексей Ерофеевич остановился:
— Ну, тезка, давай попрощаемся, мне пора на теплоход. Да перестань ты в землю смотреть! — Он легонько приподнял за подбородок насупленное Лешкино лицо. — Учись, работай. Становись человеком. Чтобы люди тебя уважали… — Алексей Ерофеевич улыбнулся: сейчас он повторял.
Лешке слова, которые когда-то говорил ему отец. — Придет снова "Гастелло" сюда — свидимся, а нет — я тебе пришлю адрес, и ты будешь нам писать о своих делах. Идет?
— Ладно, — с трудом выдавил Лешка.
Алексей Ерофеевич записал адрес детдома, попрощался с Людмилой.
Сергеевной и сжал обеими руками Лешкины плечи:
— Будь здоров!
— До свиданья, — сказал Лешка; губы его дрогнули.
Он понимал, что слова эти пустые: свиданье будет неведомо когда, да и будет ли еще?..
Людмила Сергеевна шла очень быстро, Лешке приходилось шагать вовсю, чтобы не отстать.
У поворота он оглянулся. Алексей Ерофеевич стоял на том же месте и махал ему фуражкой. Лешка помахал в ответ и догнал Людмилу.
Сергеевну.
— Как тебя зовут?.. Алеша? Расскажи мне о себе.
Лешка сказал, что папа убит, мама умерла, никого у него кет и жить ему негде.
— А когда мама умерла?
Лешка ответил.
— И с тех пор ты беспризорничаешь?.. Что-то не похоже. Ну ладно, разберемся. Вот наш дом. Теперь это и твой дом.
Пройдя через сквер, они остановились у распахнутых настежь ворот из железных прутьев. От них тянулось длинное, в один этаж здание, во дворе виднелись два домика поменьше.
— Теперь это и твой дом, — повторила Людмила Сергеевна. — Убежишь?
Лешка молчал.
— Как хочешь. Никто тебя силком держать не станет. Сторожей у нас нет. Только не торопись — убежать всегда успеешь.
5
За сараем Лешка улегся среди остро и сыро пахнущих лопухов, высоких деревянистых стеблей лебеды и заложил руки под голову. По небу бежали легкие облака, такие же путаные и торопливые, как Лешкины мысли.
До вчерашнего вечера все было терпимо. Прежде всего Лешку заставили вымыться. Душевую ремонтировали, и мыться пришлось на кухне в большом круглом корыте, вроде обрезанной бочки. Называлась эта штука балией. Худая, словно высохшая от непрерывного жара у плиты, повариха.
Ефимовна налила в балию горячей воды, рядом поставила ведро холодной:
— Мойся сам, не маленький.
Лешка старательно намылился, но, как всегда, мыльная пена попала ему в глаза, и он сразу потерял интерес к этому занятию.
— Что ж ты себя наглаживаешь? — оглянулась Ефимовна. — Ты не гладь, а мойся.
Она отложила поварешку, схватила мочалку и принялась сдирать с.
Лешки кожу. Розовый, будто ошпаренный, Лешка вырвался наконец из цепких рук Ефимовны, надел чистые трусы и рубашку, принесенные кастеляншей, и вышел обживать новый мир.
Он был невелик. Половину дома, выходящего на улицу, занимала столовая, к ней была пристроена кухня. Вторая половина, отведенная под комнаты для занятий, сейчас пустовала. Кровати, свежевыкрашенные голубой краской, стояли посреди двора. В помещении пахло сыростью, олифой, пол был зашлепан глиной и мелом. Здесь шел ремонт. В доме справа, у ворот, помещалась канцелярия, она же — кабинет Людмилы.
Сергеевны. Рядом, в большой, просыхающей после ремонта комнате, были настежь распахнуты окна. Лешка заглянул в одно из них. Посреди пустой комнаты стояла швейная машина, за ней сидела рослая, полная женщина в роговых очках. Во рту ее дымилась сигарета. Женщина щурилась от дыма, разглядывала детский ситцевый сарафанчик и басом пела:
Куда, куда вы удалились
Весны моей златые дни…
Потом положила сарафанчик под лапку машины, тронула колесо, и машина застрекотала. Вокруг стояли четыре маленькие девочки и зачарованно смотрели на прыгающую лапку.
— Вот и готово, крошки, — сказала женщина и торжественно, словно бальное платье, подняла сарафанчик за плечики. — Кто хочет померить?..
Все хотите? Тогда по очереди. Иди сюда, Люся…
В глубине двора находились спальни и кладовая. Кладовая была заперта, а спальни пусты. В стороне, справа, возле открытой конюшни, стояла телега, рядом с ней серый мерин махал хвостом и сверху вниз мотал головой. К нему подошел коренастый мальчик такого же роста, как и Лешка, взял повод, поставил мерина между оглоблями и начал запрягать. Мерин вислыми губами старался поймать его руки.
— Балуй у меня! — строго сказал мальчик, полез в карман и достал кусок хлеба.
Мягкие губы лошади немедленно схватили его. Мальчик подождал, пока лошадь съест хлеб, потом надел хомут. Делал он все неторопливо и уверенно. На Лешку он взглянул мельком, без всякого интереса и больше не оглядывался.
— Ты кто, детдомовский? — спросил Лешка.
— Який же еще? Известно, детдомовский, — помолчав, ответил мальчик и начал затягивать супонь.
Достать коленкой до деревянных клешней хомута он не мог и упирался ступней, что есть мочи задрав ногу.
— Как тут жизнь? — опять спросил Лешка.
Паренек затянул супонь, подвязал вожжи и только тогда ответил:
— Жизнь как жизнь. Обыкновенная. Ты что, новенький?
— Новенький.
— Ага, — неопределенно отозвался паренек и тронул вожжи.
Лешка пошел дальше. За конюшней и домом стоял недостроенный сарай из шлакоблоков, а за ним пустырь зарастал лопухами, крапивой и лебедой. Должно быть, раньше пустырь был двором: возле забора высилась груда разваленной кирпичной кладки, рядом заросла травой бомбовая воронка. Возвращаясь во двор, Лешка увидел возле конюшни незамеченную раньше собачью будку. Скрываясь от солнца, в ней лежал большой желтый пес. Он скосил глаза на проходившего мимо Лешку и лениво закрыл их.
Во дворе бегали и шумели вернувшиеся откуда-то малыши. Из кухни вышла девочка постарше, с красной повязкой на руке и застучала костылем о кусок рельса. Малыши, крича, побежали к столовой. Девочка с повязкой стала в дверях. Малыши, проходя мимо, показывали свои ладошки и заглядывали ей в лицо: пропустит или прогонит? Троих она прогнала; они побежали к умывальникам, стоявшим тут же, во дворе, поплескали на руки водой и прибежали обратно.
Лешка подошел к двери.
— Новенький? — строго поджимая губы, спросила девочка. — Горбачев? Покажи руки.
Лешка показал.
— А это что — траур по китайской императрице? — явно повторяя чужие слова, ехидно спросила девочка и показала на черные каемки под.
Лешкиными ногтями. — Как не стыдно! Хотя ты и не очень большой, — свысока сказала девочка, — но старше этих малышей, а у них руки чище.
На первый раз прощаю, но больше не пущу, имей в виду.
Лешка обозлился и хотел совсем не идти в столовую, но, когда все ушли со двора, вычистил щепкой ногти и все-таки пошел — он проголодался.
В столовой хозяйничали еще две старшие девочки. Они никому не делали замечаний, а просто разносили тарелки. Но Лешка слышал, как девочка с повязкой сказала им, что вон сидит новенький, фамилия его.
Горбачев, и что она уже сделала ему предупреждение, потому что он неряха. Лешка понял, что самым ненавистным для него человеком после дяди Троши будет эта курносая девчонка, которая корчит из себя неизвестно что.
После обеда маленькие побежали в спальню, а Лешка сел в тени на бревнах. Девочка с повязкой опять постучала по рельсу и, заметив.
Лешку, подошла к нему.
— Почему ты не идешь в спальню? Ты же слышал сигнал! Или, может быть, ты глухой? — опять ехидно спросила она.
— Иди ты знаешь куда! — обозлился Лешка.
— Хорошо! — зловеще сказала девочка и побежала в канцелярию.
Через несколько минут оттуда вышла Людмила Сергеевна, а Смола, как прозвал Лешка надоедливую девчонку, негодуя, договаривала на ходу:
— Мне-то что, но я же дежурная! Я же не имею права!..
— Хорошо, иди. Я сама с ним поговорю… За что ты обругал Киру? — подойдя, спросила Людмила Сергеевна.
— Нужна она мне — ругать ее!.. А что она липнет… как смола?
— Она не липнет, а просто хочет, чтобы ты выполнял наши правила.
Ты их пока не знаешь, потом привыкнешь. После обеда у нас обязательно ложатся и отдыхают. Тебе еще не показали твою койку? Пойдем, я покажу.
Спальня гудела приглушенными голосами, смехом и возней, но, когда.
Людмила Сергеевна и Лешка вошли, все с закрытыми глазами лежали на койках. На койке возле двери, зажмурившись изо всех сил, старательно храпел толстощекий мальчуган.
— Слава, перестань храпеть! — сказала Людмила Сергеевна. — Я ведь знаю, что ты притворяешься.
Храп немедленно прекратился, в углу засмеялись.
— Вот твоя койка пока, ложись, — сказала Людмила Сергеевна Лешке и вышла.
Все головы тотчас поднялись и повернулись к Лешке. Малыши уже видели его в столовой, но сейчас разглядывали так, будто он только что появился.
— А я знаю — ты новенький, — сказал Слава, лежавший у дверей.
— Ну, новенький. Дальше что? — повернулся к нему Лешка.
— Ничего. Только ты уже большой, в другой группе будешь. У Ксении Петровны.