Даже Валет, который недавно кричал, что "ей так и надо", теперь тоже, зловредно осклабясь, обозвал его «Фон-Патефоном». В течение нескольких минут в дружной, наперегонки и вперехлест, язвительной атаке Толе Савченко показали его "паразитскую сущность".
Толя перестал отбиваться. Подвиг его вывернулся наизнанку и оказался постыдным срамом, а геройский ореол мгновенно превратился в беззвучно и бесследно лопнувший мыльный пузырь. Он затравленно озирался, и уже не геройские искры, а подозрительная влага поблескивала в его глазах. «Фон-Патефон» доконал Толю. Губы у него задрожали, по щекам заструились слезы.
— О, барон сок пустил! — добивая, провозгласил Валет.
На него цыкнули. Виновный получил по заслугам, даже, пожалуй, чуточку сверх заслуг — ничего, пусть помнит! — и они недолгое время молча смотрели, как жертва их приговора, вздрагивая всем телом и задыхаясь, размазывает по щекам горючие доказательства раскаяния.
— Ну, хватит! — нарочито суровым голосом сказал Митя. — Подбери нюни… и иди к Людмиле Сергеевне. Проси прощения.
Сердобольная Сима разжалобилась и протянула Толе салфетку:
— Вытрись!
Толя вытерся рукавом и, опустив голову, пошел в кабинет заведующей.
Людмила Сергеевна уже жалела о своем поспешном решении. Эка придумала: из-за одного сбрендившего мальчишки оставить всех без обеда… И отступить нельзя. Умные-то, постарше которые, те бы поняли.
А остальные, маленькие?.. Для них дурачок этот станет героем. Как же — самой директорши не побоялся! Тогда какие слова ни говори, не поможет.
Нет, такие вещи надо под корень!
А не слишком ли глубоко лопату засадила? Что, как черенок хрустнет да обломится?.. И если как в первый год, когда еще был Ромка.
Кунин? С криком, свистом — камни в окна… Их ведь легко повернуть. Не может быть! Не должно быть!
Послышался робкий, скребущийся стук, и в приоткрытую дверь втиснулся Савченко с красным, истерзанным переживаниями лицом.
Сдерживая ликование и жалость к замурзанному "борцу за идею", Людмила Сергеевна как можно спокойнее спросила:
— Что скажешь, Толя?
— Я больше не буду, — глядя в землю и шмыгая носом, сказал Толя.
— Простите меня…
Слезы уже не текли из глаз, но накапливались в носу, и он то и дело проводил под носом рукой.
— Ты не меня оскорбил, а товарищей. У них и надо просить прощения. Пойдем.
Жалкое, прерывистое Толино лопотанье ребята выслушали молча.
— Как вы считаете, ребята, — спросила Людмила Сергеевна, — можно его простить? Я думаю, можно. Он ведь неплохой мальчик, просто у него заскок случился…
— Я ж говорю: сказывся, — подтвердил под общий смех Тарас.
Этот смех, уже не язвительный, а добродушный, означал прощение.
— Иди, умойся…
Через пять минут все еще красный, но уже лишь изредка шмыгающий носом Толя приколол повязку дежурного и разносил тарелки с борщом.
Так закончился бесславный «бунт» Толи Савченко.
Лешке было жалко запутавшегося по глупости Тольку, но он понимал, что возмездие необходимо. А если оно не очень нежное — не нарывайся.
Про себя Лешка решил, что он-то никогда не нарвется. Однако он "нарвался". Это случилось уже в школе.
20
Документы Лешки нашлись в армавирской школе — убегая из Армавира, дядя Троша о них не вспомнил. Людмила Сергеевна добилась через гороно, чтобы Лешку приняли в ту же школу, где училось большинство детдомовцев, и сказала Лешке, что он зачислен в шестой «Б». За несколько дней до первого сентября ему выдали новенький дерматиновый портфель, тетради и два потрепанных учебника: по географии и ботанике.
Учебников не хватало, пользоваться ими нужно было сообща Тарасу.
Горовцу достались история, зоология и задачники, Симе и Жанне, как более аккуратным, — остальные. С Тарасом и девочками Лешка был в одном классе. Валерий Белоус тоже ходил в шестой, но его Лешка не считал. Он предпочел бы учиться с Яшей и Митей, но те вместе с Кирой были уже в седьмом.
Школа была такая же, как и в Ростове, — двухэтажная, с большими окнами и начисто вытоптанным небольшим двором. Так же как и там, возле забора торчало несколько обломанных, затоптанных прутиков — измочаленные остатки торжественно вкопанных саженцев. Лешке на минутку показалось даже, что он опять в Ростове. Вот сейчас по лестнице, стуча башмаками, сбежит Митька, изловчится и стукнет его портфелем… Кто-то изо всей силы хлопнул его по спине. Лешка повернулся — сзади сиял улыбкой Витька Гущин.
— Здоров!
— Здоров!
— Ты тоже у нас? Вот хорошо!
Лешка обрадовался Витьке. Жаль только, что он в другом классе.
Они сбегали посмотреть Витькин класс. Лешка заглянул через дверь — там смеялись и громко, как глухие, переговаривались впервые после каникул встретившиеся ребята. Среди них была большеротая девочка с мохнатыми глазами — "бог погоды".
— И она тут?
— Кто, Наташка Шумова? Ну да… Пошли во двор.
Двор гудел от топота и крика. Кто-то на радостях уже сражался портфелями. Витьку окликнули, он исчез в толпе. Лешка подождал, потом решил идти в класс. Он пробирался между бегающими друг за другом младшеклассниками, и вдруг его резко толкнули плечом. Перед ним стоял в новеньком костюмчике, гладко причесанный Витковский и вызывающе улыбался. В руках у него был не ученический, дерматиновый, а настоящий кожаный портфель, и он раскачивал его, держа за ручку одним пальцем.
— Ты что?
— Ни-че-го! — процедил Витковский.
— Лучше не лезь!
— А что будет? — прищурился Витковский.
— Неважно будет, — пообещал из-за спины голос Тараса.
Лешка обернулся — рядом стояли Тарас и Валет. Валет вложил в рот пальцы и коротко призывно свистнул. Сразу же откуда-то появились Митя.
Ершов, Толя Савченко, все детдомовцы, с которыми Лешка шел в школу.
Они молча и выжидательно окружили Лешку и Витковского полукольцом. Улыбка Витковского стала напряженной.
— Детдомовцев не тронь! Понятно? — сказал Митя.
— А может, ему того… объяснить? — замысловато покрутил кистью Валерий.
Витковский, презрительно улыбаясь, сделал шаг назад, повернулся и отошел, раскачивая на пальце портфель.
— Он что, опять? — расталкивая школьников, подбежал на помощь Витька.
— Нет, струсил.
— Надо было дать ему!
— Ничего, дадим, когда надо будет!
Звонок рассыпал по двору призывную трель, с шумом и гамом ребята побежали в распахнутую дверь.
Лешка сидел рядом с Тарасом и, слушая учительницу, приглядывался к классу. К нему тоже приглядывались: он то и дело ловил на себе изучающие взгляды. Подросток на соседней парте рассматривал Лешку во все глаза. Он был толстощекий, с широко открытыми, словно радостно удивленными глазами и почти постоянной улыбкой, от которой на щеках прорезывались ямочки. Учительница вызвала Юрия Трыхно, и толстощекий поднялся. Он, улыбаясь, выслушал и записал на доске пример, постоял, подергал себя за чубчик полубокса и, все так же улыбаясь, сказал, что не знает, как решить.
— Чему же ты радуешься? — спросила учительница. — Садись на место.
Трыхно нисколько не устыдился, а улыбнулся еще шире. Учительница спросила, кто может решить. Со всех сторон поднялись руки. Лешка — не очень решительно — поднял тоже.
— А, новенький! — заметила учительница. — Иди к доске.
Лешка, чувствуя спиной взгляды, быстро решил пример и оглянулся.
Жанна с передней парты улыбалась, Сима одобрительно кивала.
— Хорошо, — сказала учительница. — Только не надо так стучать мелом…
В этот день Лешку вызывали еще раз, по русскому, и он опять хорошо ответил: несмотря на длительный перерыв, он помнил многое. Его хвалили все: и учителя, и Ксения Петровна, и Людмила Сергеевна, которые подробно расспросили его о первом дне занятий в школе.
Первые недели проходили знакомое Лешке по недолгим занятиям в Ростове и Армавире, готовить уроки не было нужды, и он незаметно привык к мысли, что учить их незачем будет и дальше. Дальше было совсем не так. Учительница географии вызвала его, чтобы он показал самую большую реку Западной Европы. Указка в руках Лешки некоторое время поколебалась между Днепром и Дунаем, потом поползла вверх по Днестру.
Класс зашевелился, Сима в ужасе схватилась за щеки.
— По-твоему, реки текут из моря? — спросила учительница. — Надо показывать от истока к устью. Какую реку ты показал?
Лешка скосил на карту глаза, но прочитать не смог. От ближних парт донеслась еле слышная подсказка "…тр …тр …р-р".
— Днепр! — догадался Лешка.
— Вот как! Вместо Дуная показал Днестр, да и тот переименовал в Днепр… Покажи Печору.
Лешка начал с Вычегды, потом переметнулся на Сухону и слишком поздно понял ошибку. На лице у Симы было отчаяние, класс смеялся, а учительница уже ставила отметку. Борис Костюк, приподнявшись с передней парты, заглянул и потом, чтобы не видела учительница, поднял вверх два пальца…
Лешке было неловко, как бывает при досадном промахе, мелкой неудаче. Неловкость быстро прошла. На следующей неделе он получил двойки по украинскому и по математике. Привыкнув еще в Ростове к превратностям ученической судьбы, Лешка не огорчался.
После очередной двойки, когда они возвращались из школы, Митя.
Ершов подошел к нему и внушительно сказал:
— Ты это брось!
— Что?
— Двойки хватать!
— А тебе что?
— То есть как — что?.. Слышите, ребята?
Ребята слышали. Сжав губы, сердито щурясь, они окружили Митю и Лешку.
— Мы что, домашние дети, чтобы плохо учиться? Мы — государственные!.. Понятно?
Лешка пожал плечами:
— Ну так что?
— А то, чтобы двоек больше не было! А то мы с тобой иначе поговорим…
Лешка вспомнил «разговор» с Толей Савченко, и ему стало жарко.
— Словом, кончай это дело, не нарывайся! — внушительно посоветовал ему Митя и пошел вперед.
С ним ушли все ребята, кроме Яши. Уходя, Кира несколько раз оглянулась. Когда ребята напали на Лешку, она молчала. И даже, кажется, жалела… Очень ему нужно, чтобы она жалела!