Черноволосая, смуглая Леа родилась в Италии, но уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке. Когда Батист, вскоре после прибытия из родной Пикардии, с ней познакомился, она уже прекрасно изъяснялась и по-французски, и по-английски. Они поженились через несколько месяцев, дабы узаконить ее беременность.
- Я очень хочу познакомиться с его девочкой, Элизабет, - мечтательным тоном сказала молодая женщина.
- Они скоро придут, Леа!
- А если Тони проснется? Мне придется его покормить, - посетовала она.
Сына они назвали Антонио, в честь тестя, но и уменьшительное Тони, звучавшее так по-американски, быстро прижилось в семье.
- Я тоже рад, что он и Элизабет будут жить у нас. - Батист вздохнул. - Девочка еще не оправилась после трагедии, бедняжка! Гийом тоже горюет, но ради дочки старается не подавать виду. Потерять жену, да еще при таких обстоятельствах, - что может быть хуже? Вы с Катрин наверняка подружились бы.
- Я сочувствую им всей душой, - подхватила супруга. - Батист, сходи на улицу, может, что-нибудь узнаешь! Что, если с ними приключилась беда?
- Вечером в городе небезопасно - вот что меня беспокоит.
- Прихвати с собой трость-шпагу!
Плотник, который давно привык к опасностям большого города, надел пальто, поцеловал жену и, вооружившись тростью с сердцевиной в виде стального клинка, без дальнейшего промедления вышел из квартиры.
Леа успела покормить младенца грудью, убаюкать, а потом вернулась к печальному созерцанию четырех столовых приборов на круглом столе. Квартирка у них была маленькая, но чистая и симпатичная. Из окон, в просветы между высоченными зданиями, были видны огни острова Манхэттен.
Вернулся Батист. Лицо у него было хмурое, во взгляде - тревога. Поставил трость в угол у двери, снял пальто и шляпу.
- Ну что? - спросила Леа. - Тебя долго не было.
- Была драка, в четверти часа ходу от нас, в переулке. Мне рассказал один старик, причем раньше, чем я успел спросить. Напали вчетвером на одного. Я видел пятна крови на мостовой, но трупа не было.
- Думаешь, жертва - твой Гийом?
- Хотелось бы верить, что нет, Леа, но увы! С земли я подобрал вот это.
На ладони левой руки у него лежала медная пуговица с выгравированным на ней циркулем и заглавной буквой «G».
- Думаю, это пуговица с его бархатного пиджака. Тут трудно ошибиться.
- Батист, а где же девочка?
- Старик и не упомянул о ребенке.
- Dio mió, povennait[18] - вскричала Леа, в волнении переходя на родной язык.
Со слезами на глазах она перекрестилась. Батист с понурым видом смотрел на медную пуговицу. Ни он, ни она не питали иллюзий относительно участи, уготованной Элизабет, если она с наступлением ночи попала в руки банды, коих в Бронксе множество.
- Завтра сходишь по адресу, где они до этого жили! - заявила Леа, хватая мужа за запястье. - Может быть, они никуда не пошли?
- Завтра у меня рабочий день, Леа. Прораб меня уволит, если не явлюсь вовремя.
- Ладно, тогда я сама пойду, - сказала молодая женщина. - И буду молиться за твоего друга Гийома и его дочку.
В Сентрал-парке, спустя час
Элизабет затаилась за кустом бирючины, чтобы немножко передохнуть. Она какое-то время бродила по алее, обрамленной высокими деревьями, перешла через мостик с красивыми коваными перилами.
Она благоразумно обходила места, слабо освещенные уличными фонарями, и при любом подозрительном шорохе перебегала через лужайку, усыпанную палой рыжей листвой, похрустывающей под ногами.
Ее отец ни словом не обмолвился об этом просторном парке, разбитом тринадцать лет тому назад[19] в самом сердце города, там, где прежде были болота и нетронутая земля. Элизабет удивлялась, как это она сумела так быстро попасть в сельскую местность, но живая трава под ногами, листва деревьев над головой действовали умиротворяюще. Здесь ей было не так страшно.
Зевая, она встала на ноги и поплелась к деревянной скамейке под поредевшей кроной клена. Там это потерянное дитя село и, полузакрыв глаза, доело остатки сладкой булки, а потом улеглось, подняв воротник кофты, чтобы было теплее. Совсем одна, отданная на милость Нового Света, о котором ее родители так мечтали.
6 Потерянное дитя
В Сентрал-парке, понедельник, 8 ноября 1886 года
На рассвете Элизабет проснулась под птичье пение. Открыла глаза и с искренним изумлением стала рассматривать умиротворяющие пейзажи, ее окружавшие. Листья клена, трепещущие на ветру, были красивого золотистокрасного цвета. У соседних деревьев ветки были голые, за исключением сосенок и декоративных кустарников, сохранивших свою зелень.
- Где я? - прошептала она, еще окончательно не проснувшись.
Девочка медленно села. Ноги и руки у нее затекли, она очень замерзла. Неподалеку она увидела большой пруд, в котором отражалось серое небо. И тут нахлынули воспоминания и все ощущения и страхи, с ними связанные.
- Папа! - крикнула она. - Они сделали больно папе!
Перед глазами снова возникли люди, пинающие отца ногами, железный прут, крики боли и требование отца: «Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! Вернись к Колетт!»
Как будто она сама сумела бы разыскать здание, в котором жила Колетт с семьей… Элизабет опустила голову, как это делают провинившиеся дети.
- Папочка, я не нарочно! Я просто не туда свернула, - проговорила она и, встревоженная, вздохнула.
Маленькое сердечко девочки билось быстро-быстро: папа наверняка будет искать ее у соседки, а ее там нет! Вид небоскреба в рамке из рыжих дубовых крон подсказал ей идею. Нужно вернуться по своим же следам, и тогда она непременно окажется на нужной улице!
Элизабет спрыгнула со скамейки и пошла вперед. Чем дальше она углублялась в парк, идя по берегу пруда, тем прекраснее он ей казался. В траве гонялись друг за другом белочки с полосками на шерстке, выделывая настоящие акробатические номера. Она остановилась на них посмотреть, послушать их пронзительный писк.
Смерть матери и расставание с отцом глубоко травмировали девочку, и она интуитивно старалась об этом не думать.
Будучи не по годам развитой, Элизабет словно чувствовала, что предаваться отчаянию в это утро не просто нельзя - опасно.
- Моя любимая мамочка - на небесах, а папа за мной придет, - твердила она себе.
Эхо принесло лошадиное ржание, а потом и стук копыт, и Элизабет поспешно нырнула за куст. Мимо крупной рысью проскакал всадник. Удивленная, она проводила его взглядом. Вскоре где-то далеко хрипло рыкнул какой-то зверь. Элизабет испугалась и решила, что ей нужно идти дальше, но только прячась за деревьями.
Появление мужчины в широкополой черной шляпе заставило ее замереть на месте. Он тоже ее увидел и вскрикнул от удивления.
- Вот те на! Что ты делаешь в парке совсем одна? - спросил он. - Ты же та малышка, что была со мной на одном пароходе, верно?
Альфонс Сютра улыбнулся. Элизабет сразу его узнала.
- Где твой отец? - продолжал допытываться дрессировщик. - Надо же, как рано вы ходите гулять в Сентрал-парк!
К его южному, с раскатистым «р» выговору она уже успела привыкнуть, поэтому приободрилась и подошла. Дрессировщик отметил про себя следы слез на немытых щеках, грязное платье и спутанные волосы под измятым ситцевым чепцом.
- Совсем замарашкой стала, - прокомментировал он. - Святые Небеса,[20] что же с тобой стряслось?
Он думал о смерти ее матери, но вслух об этом говорить поостерегся.
В глаза ему Элизабет старалась не смотреть, и все же он заметил, что она украдкой поглядывает по сторонам.
- Наверное, тебе интересно, куда я подевал своего мишку? Вот, завел новые привычки: отпускаю Гарро побродить на свободе, в парке-то в этот час посетителей нет. Но это ненадолго, скоро набегут!
Мужчина вынул из плечевой сумки краюшку хлеба и впился в нее зубами.
- По первому свистку Гарро меня найдет. Очень удобно! А ты что не отвечаешь? Где твой отец?
- Не знаю, вчера вечером ему сделали больно, - едва слышно пробормотала девочка.
- Как это? Кто?
- Не знаю, - вздохнула Элизабет.
Озадаченный, Альфонс Сютра проглотил последний кусок хлеба и достал из кармана металлический свисток. Звук получился такой странный, что девочка вздрогнула.
- Стой на месте, когда придет медведь. Я сразу надену ему намордник.
Дрессировщик, с хитрой усмешкой на тонких губах, снова порылся в полотняной сумке, а потом показал девочке цепь, на которой обычно водил своего зверя.
- Одно мне ясно, моя крошка: ты в беде, - сказал он. - Бродить ночью по улицам Нью-Йорка - весьма сомнительное удовольствие. Думаю, отца ты больше не увидишь, но я могу взять тебя к себе. Подсоберу монет, и купим тебе красивое платье - будешь собирать деньги у публики! Подаяние!
- Подаяние?
Это слово напомнило Элизабет о недавнем прошлом. По воскресеньям они с родителями обязательно ходили на мессу. Мама наряжала ее в красивое розовое платье с кружевным воротничком и говорила:
- Держи, милая, монетку! Это для подаяния.
Элизабет аккуратно опускала серебряную денежку в свой маленький кошелек из бархата, с вышивкой. И когда хорист в церкви обходил прихожан с корзинкой для сбора пожертвований, она с серьезным видом исполняла свою обязанность.
- Подаяние? Как в церкви? - переспросила она.
- Нет, конечно! Это деньги, которые мне бросают люди, когда Гарро станцует, а они похлопают. Хм, может, и тебя поставить танцевать рядом с ним? Со мной от голода не умрешь, уж поверь!
Медведь появился через мгновение, раздвинув два тонких деревца.
Огромный, он шел на четырех лапах, оскалив два ряда страшных зубов. Элизабет при виде него попятилась.
- Ко мне, Гарро! - приказал хозяин. - Хватит, нагулялся. Надеваем намордник. Вот, крошка, скоро и ты сможешь его погладить! Вам надо привыкать друг к дружке… Сегодня вечером пойдем к моим кузенам, я у них живу. На зиму они сняли конюшню - чтоб было где держать наших мишек. Ты проголодалась?