ее выбросить.
Глаза Элизабет расширились от ужаса. Казалось, она вот-вот заплачет, и тут Бонни осенило:
- Я кое-что нашла в кармашке и отложила, чтобы потом тебе отдать.
И она протянула девочке оловянного солдатика. Элизабет тут же его схватила. Эта крошечная игрушка была тем последним, что связывало ее с Францией, замком Гервиль и родителями.
- Спрячу его под подушку, - прошептала она. - Мне его подарил один очень добрый мальчик.
- Мадам Мейбл скоро накупит тебе игрушек, Лисбет, очень красивых.
- Мне хочется остаться тут, но вдруг папа меня ищет? Он же не знает, где я.
- Ты говорила, твоего папу убили.
- Да, думаю, он умер, как мамочка, потому что мне снился страшный сон - как те сны, раньше. Только теперь про папу… - пробормотала Элизабет, ужасаясь своим словам.
Бонни мало что поняла, потому что девочка говорила очень тихо и быстро, и решила, что хватит с них пока разговоров.
- Тебе бы лучше отдохнуть, Лисбет, - сказала она. - Не волнуйся, я приду в полдень и принесу тебе обед.
Эдвард Вулворт в тот вечер вернулся поздно. Мейбл с нетерпением поджидала его в гостиной, листая модный иллюстрированный журнал.
- Наконец-то, дорогой! - воскликнула она. - Что нового ты узнал?
Негоциант отдал пальто со шляпой Бонни и присел рядом с женой. Она поцеловала его, но без той обольстительной улыбки, которую он так любил.
- Мой секретарь выяснил, что накануне из реки Гудзон выловили труп мужчины лет тридцати. Он весь изранен, лицо обезображено, и при нем - ничего, что могло бы помочь его опознать. Но ты не хуже меня знаешь, сколько несчастных кончает так же. В городе становится все опаснее, особенно в Бронксе. Сведение счетов, убийства с целью наживы, изнасилования. Не говоря уже о тяжелой жизни сотен сирот, которые слоняются по улицам. Как знать, может, этот утопленник с размозженным черепом - отец Лисбет. Решающих доказательств тому нет. Правда, пуговицы на пиджаке заинтересовали полицейских. Одной не достает, а остальные - медные, с изображением циркуля.
Мейбл нахмурилась, не веря своим ушам. Она справедливо полагала, что в Нью-Йорке много тысяч пуговиц и все разные.
- А что думает Джек? - спросила она. - Ты всегда говоришь, что у твоего секретаря на все есть ответ.
- Джек перевернет небо и землю, лишь бы мне угодить. И ты права, у него появилась идея. Он выяснил, что, судя по пуговицам, этот человек - член братства компаньонов-подмастерьев, древнего сообщества французских мастеровых.
- Бог мой! Наверное, это и есть отец нашей крошки! Эдвард, не станем искать дальше! Она сирота. Я не хочу ее потерять. Я так ее люблю и так счастлива! Мне отказано в радостях материнства, хотя я всегда страстно этого желала.
- Мейбл, я с удовольствием ее оставлю и удочерю, если получится. Но речь идет о ребенке эмигрантов, и у нее наверняка остались родственники во Франции. Значит, есть и фамилия. Когда Элизабет расскажет нам больше о себе, останется только проверить журналы в Центре приема эмигрантов в Касл-Клинтон…
- Нет! - перебила она супруга, приложив пальчик к его губам. - Умоляю, ни слова больше. Франция - на другой стороне океана. И только бедняки покидают родину и ищут лучшей жизни тут, в Америке. Мы можем сделать так, чтобы ее жизнь была прекрасна. Эдвард, нужно удочерить девочку как можно скорее.
- Я думаю об этом, Мейбл. И сделаю все от меня зависящее, лишь бы ты была так же весела и красива, как сейчас. Обещаю, никто не отнимет у тебя Лисбет.
Супруги обменялись нежными поцелуями. Они чувствовали себя непобедимыми, зная, что любовь их лишь окрепнет, если у них появится дитя, которое можно любить и баловать.
В доме Батиста и Леа Рамбер, суббота, 27 ноября 1886 года
В Нью-Йорке пошел снег. Леа смотрела на легкие пушистые хлопья, стоя с ребенком у окна.
- Скоро все в городе станет белым, мой Тони! - нараспев проговорила она. - И мамочка не сможет вывозить тебя на прогулку.
Батист наблюдал за женой и сыном. Сегодня он ушел со стройки в полдень и рассчитывал все время до понедельника провести с семьей. Завтра, если на тротуарах не будет слишком скользко, они пойдут на мессу… Когда кто-то постучал в дверь, он досадливо поморщился.
- И тут покоя нет! - буркнул себе под нос Батист, но жена только улыбнулась.
Он приоткрыл одну створку двери и с изумлением уставился на высокого мужчину с седеющими висками, очень элегантного в своем длинном приталенном пальто из черного шерстяного драпа и цилиндре.
- Мсье, вы, наверное, ошиблись адресом! - выпалил он.
Представители высшего общества никогда не забредали в такие дома, как этот, так что Батисту было чему удивляться.
- Это вы Батист Рамбер? Мне дали ваш адрес в конторе вашего предприятия.
Незнакомец изъяснялся на безукоризненном французском. Его изможденное лицо и холодный взгляд не произвели на компаньона-плотника благоприятного впечатления.
- Да, мсье, входите! Стоять на лестничной площадке холодно.
- Благодарю. Я Гуго Ларош, тесть Гийома Дюкена.
- О боже! - выдохнул Батист.
Леа побежала укладывать малыша. Она дала сыну дешевую погремушку, чтобы ему было нескучно.
- Присаживайтесь, мсье! - предложила она.
Ларош обвел комнату мрачным взглядом. Квартира маленькая, чистенькая, все прибрано, но по тесноте, по многим деталям обстановки сразу становилось ясно: семья живет в бедности.
- Приятно встретить соотечественников, - счел он нужным заметить, чтобы не выглядеть совсем уж невежливым. - Я прибыл в Нью-Йорк позавчера, после мучительного плавания на борту «Бретани», парохода, который был спущен на воду в том же году, что и «Шампань» - это проклятое судно, само название которого мне невыносимо произносить. На нем в октябре отплыли, на мое несчастье, Гийом Дюкен, мой зять, моя дочь Катрин и их девочка, Элизабет.
Батист кивнул. Леа поставила для гостя стул, и тот сказал усталым тоном:
- Вы, наверное, уже догадались о причине моего приезда?
- Я понимаю, что привело вас в Нью-Йорк, но в наш дом - не совсем, - отвечал Батист.
- Я объясню в нескольких словах. Три недели назад я отправил зятю три телеграммы, и он не ответил. Я знаю, что такой обмен посланиями стоит дорого, но супруга тайком от меня передала нашей дочери накануне отъезда некую сумму, так что Гийом мог себе это позволить, а я был бы в курсе новостей. Смерть Катрин стала для нас с женой тяжелейшим ударом, и мы тревожились о внучке, Элизабет. Прошу, дайте мне воды! Это все от волнения…
Леа, поражаясь выдержке этого измученного горем отца, подала ему воду. Дальше разговор повела она, не столь сдержанная, как супруг, тем более что у нее было о чем рассказать.
- Мсье Ларош, мне очень жаль. Ваш зять и внучка пропали вечером в воскресенье, 7 ноября, по дороге к нам. Мы ждали их к ужину, Батист подыскал им жилье на нашей улице. В этом секторе хотя бы есть водопровод - в отличие от того места, где они до этого жили.
Гуго Ларош опустил глаза, и кулаки его сжались. Какое-то время он молчал, и супруги Рамбер, из уважения к нему, молчали тоже.
«Затишье перед бурей», - подумал Батист, догадываясь о борьбе, происходящей в это время в душе Лароша. И не ошибся.
- Вам жаль, мадам? - вскричал он. - Боже правый! Вы сообщаете мне об исчезновении Гийома и Элизабет как о чем-то, не заслуживающем внимания!
Что с ними стряслось? Вы обратились в полицию?
- Я запрещаю вам кричать на мою жену, мсье. Она сделала все, что могла, чтобы разыскать вашу внучку. Мы очень тяжело переживаем эту трагедию - а речь идет о трагедии, я уверен. Вы даже не дали нам возможность все вам объяснить.
- Прошу меня простить, мсье Рамбер. После смерти Катрин я живу в аду, - стал оправдываться Ларош. - Слушаю вас.
Батист стал очень эмоционально рассказывать обо всем, что знал, потом показал копию своих показаний в полицейском участке и, в последнюю очередь, пуговицу, которую извлек из ящика стола.
- Почти каждую ночь, а иногда и днем убивают людей и оставляют тела прямо на тротуаре, или затаскивают в переулки, или сбрасывают в Гудзон. Я уверен, что мой друг Гийом мертв. Что касается девочки, Элизабет, моя Леа безуспешно пыталась ее разыскать. Мы готовы были оставить ее у себя, опекать.
Леа села так, что оказалась лицом к лицу с гостем. Не упуская ни одной мелочи, она стала рассказывать, что именно ею было предпринято, - по-французски, но с заметным итальянским акцентом.
- У меня семимесячный сын, - начала она. - С ним сидела моя мать, пока я искала малышку Элизабет. Я пошла к сестрам милосердия, но эти святые женщины занимаются совсем крошками, младенцами. Никто не приводил к ним девочку шести лет, француженку по национальности. Они направили меня в протестантскую организацию «Общество помощи детям», основанную Чарльзом Лорингом Брейсом, человеком с большим сердцем. Вот уже тридцать лет, мсье Ларош, благодаря этой организации тысячи сирот, брошенных детей, получают шанс на лучшую жизнь в западных штатах. Там не нашлось девочки, которая по приметам могла бы оказаться Элизабет, - и это притом, что девочек там было много, бедняжек!
- Так вы видели Элизабет? - спросил Ларош.
- Нет.
- Как же вы могли знать в таком случае?
- У меня были имя и фамилия, я знала, что девочке шесть лет.
А еще, если бы я заговорила с ней по-французски, то есть на ее родном языке, она бы, конечно, отозвалась, - пояснила Леа. - «Сиротский поезд» ушел в Индиану на прошлой неделе, и я присутствовала при том, как детей сажали в вагоны. Боже, с какой радостью они уезжали из города, чтобы жить на воле, в деревне! Нужно было это видеть: все хорошо одетые, чистенькие, мечтающие о том, что в конце долгого пути их встретят приемные родители!
Голос Леа задрожал, и инициативу перехватил Батист:
- Леа всматривалась в каждое лицо! Всего девочек по имени Элизабет оказалось шесть. Одна - француженка, но ей было уже двенадцать лет. Остальные не понимали вопросов Леа, и ни у одной не было темных кудрявых волос и очень ярких голубых глаз - так свою дочку описывал Гийом. Честно говоря, мсье, я опасаюсь худшего. Бандиты, которые забили его до смерти, скорее всего, избавились и от ребенка.