- На этот раз ты и сама хочешь, - пробормотал он. - Ты так красива, любимая!
Говорить было трудно: чувственное забытье грозило вот-вот поглотить его целиком. Губами, пухлыми и крепкими, он скользил по бархатистой белоснежной коже ее податливого, томно расслабленного тела, а руками неловко пытался стянуть трусики из тончайшего шелка, под которыми, внизу чуть выпуклого животика, таился треугольник темных волос. Пришлось взять себя в руки, чтобы попросту не разорвать трусики.
- А ты почему не разденешься? - спросила Элизабет слабым голоском, дрожащим от страха, смешанного с нетерпением.
О побеге она не помышляла, настолько сильно ей хотелось узнать все тайны плотской любви с Ричардом, который владел даром пробуждать в ней те самые, запретные желания.
На днях в большой гостиной, темной из-за задернутых штор, дед снова слишком крепко обнял ее. Пахло самшитом (в нескольких вазах стояли букеты из веток), белоснежными лилиями кандидум, в просторечье именуемыми «цветы Мадонны», и, едва уловимо, воском.
Дубовый гроб, в котором покоились бренные останки Аделы Ларош, поставили в этой комнате, и отдать последний долг усопшей хозяйке поместья пришли жители деревни Гервиль и окрестностей.
Крошка Жермен плакала, Бонни всхлипывала, теребя мокрый носовой платочек, равно как и старик Леандр, который даже приоделся по этому случаю. Он искренне горевал о своей «госпоже».
«И это не помешало вдовцу вчера вечером заключить меня в объятия! С безумным взглядом он стал уверять меня, что больше любить и баловать ему теперь некого, а потом едва ощутимо коснулся губами моих губ, - вспомнила она. - И рука его скользнула вниз по спине…»
Элизабет испытывала не только отвращение и страх, она ощущала себя безмерно уязвимой, ведь ее дяде Жану входить в дом было запрещено. Ему отвели каморку в конюшне, ту самую, где прежде жил Жюстен.
- Ты, кажется, боишься, любовь моя! Не надо! - прошептал Ричард.
Он уже снял рубашку и теперь взялся за штаны. Все больше волнуясь, Элизабет сосредоточилась на его крепких плечах и безволосой загорелой груди. У Ричарда была фигура атлета с гармонично развитой мускулатурой.
«Не думать больше ни о чем! - приказала она себе. - Жить в настоящем, наслаждаясь моментом! Забыть о снах! И главное - ни о чем не думать!»
И вот настал роковой момент, когда Ричард, стоящий у кровати, полностью разделся. Она и представить не могла, что мужское орудие может быть таким большим.
- А мне точно не будет больно? - едва слышно спросила она.
- Нет, конечно! - хрипло ответил он.
Элизабет посмотрела в окно. Гроза все никак не утихала, шел сильный дождь. Мгновение - и мужчина упал на кровать с нею рядом. И был это не столько Ричард Джонсон, сколько самец-покоритель, жаждущий овладеть добычей, утолить свою неистовую похоть.
Он начал с ласк ее интимного местечка, довольно-таки деликатных, потом стал снимать чулки, шепча что-то вроде «жаль, но придется…», но причину его сожалений девушка не поняла. Джонсон, несмотря на цветистые уверения в безумной любви, предметом которой является она, Элизабет, оставался ценителем фривольных туалетов, черных чулок и соблазнительного белья.
- Милая, ты прекрасна с головы до ног! - сказал он, склоняясь к животу девушки. - Не сжимай ноги! Не бойся!
И он принялся целовать интимный цветок - жадно, как изголодавшийся по плоти людоед, чем изумил Элизабет, у которой кровь моментально прилила к щекам.
Однако по мере того как он языком подразнивал самые чувствительные зоны ее женственности, ее дыхание учащалось - настолько молниеносным и острым было удовольствие. Утопая в возбуждении и часто дыша, она изгибалась, отдавалась, в то время как ее девственное тело снова и снова накрывало волной изысканного экстаза.
Вскоре ей уже казалось, что на свете нет ничего, кроме этого неимоверного удовольствия, даримого его бесстыдными губами. Осмелев, она начала гладить любовника по спине, плечам и волосам. Но Ричард, забывшись в чувственном неистовстве, что было ему свойственно, направил ее руку вниз, к напряженному мужскому органу, и, постанывая от удовольствия, показал, как именно его ритмично сжимать и поглаживать.
Слегка смущаясь, она подчинилась и стала ласкать этот жезл из горячей плоти, казалось, вибрирующий у нее под пальцами. Буйство стихий за окном было созвучно чувственному исступлению, которое понемногу овладевало ею. Элизабет уже не сдерживала ни стонов, ни восторженных восклицаний.
Не отвлекаясь ни на миг, Ричард ласкал все ее тело - то груди, то ягодицы, то бедра, то спину, заставляя перекатываться с одной половины кровати на другую, дабы сполна насладиться ее наготой и прелестью. Кожа у Элизабет была атласной гладкости, очень белая, и он осыпал ее отрывистыми алчными поцелуями. Скоро она уже готова была его принять, истомленная потребностью ощутить его внутри себя, стать «наполненной», познать наслаждение, которое дает единение женщины и мужчины.
Галантный кавалер, щедрый на комплименты и клятвы, Ричард Джонсон умел возбудить любовницу и подвести ее к черте, когда она уже была согласна на все. И в этот момент природное желание подчинять брало в нем верх: все, что нужно, он сделал, так что можно побаловать себя и думать исключительно о собственном удовольствии.
Гимен, этот вечный и хрупкий символ девичьей непорочности… Упиваясь тем, что он первый, Ричард и не думал щадить партнершу. По опыту он знал, что нужно действовать быстро, не слушая протестов и жалоб. Элизабет вскрикнула от боли, но, вспомнив, что они в трактире, прикусила себе руку - чтобы не всполошились соседи по этажу.
Низ живота словно огнем обожгло. Желание, удовольствие - все было забыто.
- Наконец-то ты моя! Моя! - твердил Ричард.
Он вошел в нее грубо, сильными, размашистыми толчками. Затравленный взгляд девушки умолял, однако он смотрел на нее и улыбался, и его глаза цвета янтаря светились первобытным торжеством.
- Постой! Постой! - умоляла она.
Он едва ее слышал, будучи перевозбужденным, на пике блаженства. Овладевая ею столь неистово, он освобождался от состояния, в котором он пребывал много месяцев, когда буквально бредил ею, сотни раз мысленно ее раздевал и брал вот так, брутально, словно мстя ей. Он свято верил, что, будучи «помеченной его тавром», Элизабет станет его рабой, и с нетерпением ждал, когда же она капитулирует, отдастся удовольствию. Девушка же задыхалась под его весом. Она уже не обнимала его, а лежала, раскинув руки и содрогаясь от ритмичных толчков, сопровождаемых возгласами на английском, смысл которых от нее ускользал. Это был грубый лексикон, предназначенный для сексуальных утех, лишенных даже намека на чувства.
- Сжалься надо мной! Хватит! Я больше не могу!
Он замер на пару секунд, изумленный, потом продолжил свои спастические движения, и так жестко, что она заплакала. Со слезами неожиданно пришло облегчение. Мало-помалу она стала ощущать удовольствие от непрерывных толчков мужского члена. Положила руки любовнику на спину, а потом и вонзила ногти в его крепкую плоть. Ее тело снова пробудилось, низ живота захлестнуло уже знакомое приятное тепло и поднялось к груди.
- Да! Да! - задыхался он, угадав ее состояние.
И вдруг… Эти ощущения ни с чем нельзя было сравнить. Элизабет захотелось кричать, стиснуть Ричарда в объятиях, ощутить его губы на своих губах. Он тут же заставил ее обхватить себя ногами, так, чтобы она полностью раскрылась, и зарычал от удовольствия.
- О да! Да! - подхватила теперь и она, распаленная и не помнящая себя.
Обстановка гостиничного номера, назойливый шум дождя, рокот грома - ничего этого она уже не слышала.
Она отдавалась, будучи далеко-далеко от реального мира, в плену чувственного экстаза - невообразимого, невероятного. Она вся была исступление, ненасытность, безумие. В изумлении ощутив, как интимная плоть молодой женщины обхватывает и ритмично сжимает член, Ричард с пронзительным криком, исторгшимся из самых глубин его существа, излил в нее свое семя.
И замер, распластавшись на ней, удовлетворенный сверх всякой меры. Элизабет усталым жестом его оттолкнула.
- Не могу дышать, ты такой тяжелый, - сказала она.
Ее сердце билось в ускоренном ритме. Воспоминания о пережитом были еще очень остры. Она и не представляла, что такие ощущения возможны.
- Милая моя девочка! - прошептал он, привлекая ее к себе. - Теперь я еще сильнее тебя люблю. А ты?
Элизабет закрыла глаза, так она утомилась - вот-вот заснет. Он повторил вопрос, целуя ее в лоб.
- Не знаю, - ответила она. - Разве только капельку…
Ошарашенный ответом, Ричард смотрел на нее, словно пытаясь понять, безумна она или попросту глупа. Она спрятала лицо у него на груди.
- В начале мне было очень больно, - упрекнула она любовника.
- Зато в следующий раз ты ничего не почувствуешь. Лисбет, не засыпай! Тебе срочно нужно в уборную. Там есть биде, так что прошу, подмойся хорошенько! Не хватало еще, чтобы ты сразу забеременела.
Элизабет сразу вспомнила статью из нью-йоркского журнала. Встала, бросив в его сторону насмешливый взгляд:
- Автор одной статьи утверждал, что французы - неисправимые романтики, в то время как американцы этого начисто лишены. Похоже, это правда. В твоем случае это уже хамство.
- Я стараюсь быть прагматичным. Во французском есть это слово, я справлялся в словаре.
- Спасибо большое за науку! В общем, у тебя практичный ум.
Она повернулась и прошла в уборную. Он вздохнул, с удовольствием разглядывая ее попку, округлую и упругую. Потом, привстав на локте, потянулся за сигаретами. И только теперь заметил пятно свежей крови на вышитом атласном покрывале шафраново-желтого оттенка.
«Нужно будет приплатить прачке, - подумал он. - Моя маленькая, прелестная Лисбет, созданная для удовольствий! Ты - подарок Небес!»
Элизабет, покончив с туалетом, стала собирать свое белье, корсет, юбку и блузку. Смеясь, Ричард соскочил с кровати и указал на окно.