- В третьем ящике комода, мадемуазель.
Элизабет двигалась механически под пристальным взглядом Бонни. Она вытрясла из футляров все драгоценности, сложила их в сумочку. Туда же отправилась толстая пачка банковских билетов и чековая книжка[63].
Потом она сходила в комнату Аделы, где все лежало на тех же местах, что и в момент ее смерти.
- Возьму все, что можно обратить в наличность, - сказала она, беря бабушкин комплект с изумрудами, кольца и золотые луидоры. - И не смотри на меня так, Бонни! Это мое наследство, я ничего не краду!
- Мадемуазель, я не поэтому на вас так смотрю, - вздохнула гувернантка. - Он вас изнасиловал, верно? Как в вашем кошмаре.
- Нет, что это еще за выдумки? Он взял бумажник и сбежал!
- Почему вы тогда так долго мылись?
- Потому что хотела быть чистой! - возмутилась Элизабет, но с подозрительной дрожью в голосе. - Ты меня раздражаешь, Бонни! Если расписание не поменяли, примерно через три часа мы будем в поезде Ангулем - Париж. Я прихватила буклетик на том крошечном вокзале в Вуарте, когда прошлым летом в первый раз собралась уезжать. Но, видно, тогда еще было не время, я должна была остаться - чтобы узнать правду. Я уверена, мама этого хотела!
- Хорошо-хорошо, - пробормотала потрясенная Бонни.
- Я знаю что делаю, - продолжала Элизабет. - Если чередовать рысь с галопом, лошадки породы коб могут пройти больше пятнадцати километров в час. Надо поспешить! Хочу заехать на мельницу, поцеловать дедушку Туана, потому что теперь мы уже точно больше не увидимся. Клотильде и Анне-Мари я оставлю записку. Они найдут ее позднее, перед ужином, когда нас хватятся.
Бонни надела редингот и шляпку. Элизабет, в приталенном жакете, с бежевым платком на шее, начертала на верхнем листке из стопки писчей бумаги:
«Милая бабушка Клотильда, милая Анна-Мари!
Серьезные причины вынуждают меня немедленно уехать из страны. Сожалею, что не смогла с вами попрощаться. Простите, однажды вы все поймете. И, прошу, поспешите с возвращением в Сегонзак, я вам туда напишу. Конечно же, Бонни уезжает со мной, и Ричард тоже.
Элизабет».
- Они обе такие милые! Наверняка расстроятся, - сокрушалась Бонни. - И так вас любят!
- Мне очень жаль, но выбора у меня нет! Монстр, породивший мою любимую мамочку, вернется этой ночью, завтра или послезавтра, но обязательно вернется. Такие, как он, бездушные негодяи всегда возвращаются в логово, и если мы с ним столкнемся лицом к лицу, я его убью! Стрелять из ружья он меня научил.
Элизабет стиснула зубы, и дыхание ее стало прерывистым. Гувернантка в панике схватилась за саквояжи. Драгоценности и деньги она спрятала в хозяйском, под нательным бельем Элизабет.
- Мадемуазель, лучше бы нам поторопиться! - сказала она.
На дороге в Монтиньяк, через десять минут
Лошади, возбужденные непривычным выездом ночью и прохладой, скакали так быстро, что фаэтон, казалось, летел над дорогой, а не катился по ней. Жан, правивший экипажем, то и дело натягивал поводья, чтобы их попридержать. Он по просьбе племянницы без возражений сел на место возницы. Разумеется, и краткий сбивчивый рассказ Ричарда сделал свое дело.
Американец в задумчивости обнимал Элизабет. Молодая женщина была непривычно молчалива. Голову она устало пристроила у него на плече, и ее жених это оценил.
Бонни, крепко держась за дверцу, разговаривала со своим суженым. Из-за стука колес и лошадиного топота ей приходилось повышать голос.
- Ты все правильно понял, Жан! Мы уезжаем в Нью-Йорк. Прости, что дала тебе ложные надежды, но так будет лучше. Ты встретишь другую, моложе и красивее меня, а я - я не могу оставить мадемуазель Элизабет.
Жан Дюкен обернулся с улыбкой на обаятельном лице, несмотря на всю серьезность ситуации.
- Бонни, жену не выбирают, как ягоду на рынке! Проклятье, я тебя люблю, и племянницу тоже. В память о Гийоме я обязан ее защищать. У меня есть сбережения, так что я еду с вами, только третьим классом. А поженимся мы уже в Америке! Посмотрю на океан, пройдусь по улицам города, где умер мой брат. Помолюсь за него… и, сказать честно, если я останусь в Шаранте, то сведу с Ларошем счеты за все то зло, что он причинил.
- Дядя Жан, ты правда поедешь с нами? Как я рада! - воскликнула Элизабет. - В Нью-Йорке я познакомлю тебя с Батистом Рамбером, папиным другом.
- Мы с ним уже встречались. Раз он даже ночевал у нас на мельнице, - отвечал ее дядя. - Мне самое время уехать из Франции!
Бонни примолкла от удивления и радости. Ветер от быстрой езды высушивал робкие слезинки, струившиеся по ее щекам. Элизабет отодвинулась от Ричарда, чтобы обнять свою гувернантку и подругу.
- Ты станешь моей тетушкой, - шепнула она Бонни на ухо. - И перестанешь наконец говорить мне «мадемуазель»! Я так тебя люблю!
Молодая женщина всхлипнула раз, другой. Бонни обняла ее, приласкала.
- Плачьте, моя хорошая, сколько душа просит, - тихо проговорила она. - Я тоже вас люблю, как мать любит дочку. Плачьте, и полегчает!
Ричард плохо переносил тряску, и его мучила тошнота, а мрачные мысли только усугубляли недомогание. Его посетила страшная догадка, когда он бежал в конюшню, и теперь эти мысли не шли из головы.
«К чему этот поспешный, необдуманный отъезд? - недоумевал он. - Нужно было все рассказать Клотильде и ее дочке, донести на Лароша, и пусть жандармы его ищут! А так у него есть время сжечь все улики, которые могли бы его изобличить. Да и Бонни могла бы пожаловаться на побои… Он на нее напал и жестоко обошелся с Лисбет. А может, сделал нечто и похуже, иначе зачем бы ей так скоропалительно уезжать?»
Этот деликатный момент не давал ему покоя. Если невесту изнасиловали и она об этом ему расскажет, его реакцией может стать отвращение и неоправданная ревность. У него не было к ней ни капли сочувствия. В итоге, устыдившись своих мыслей, он предпочел прогнать сомнения.
«Нет, даже думать об этом не хочу! Старый сластолюбец сбежал, потому что испугался тюрьмы, - принялся он себя убеждать. - Нет, я брежу! Лисбет была такая спокойная, владела собой. Чувствовалось, что деда она ненавидит, но она вела бы себя по-другому, если бы Ларош ее изнасиловал!»
Красавчик американец не представлял, насколько твердый характер у его избранницы. Не учитывал он ни ее женской гордости, ни редкой прозорливости. Сам того не подозревая, Ричард Джонсон желал Элизабет и дорожил ею, как дорожат чем-то ценным, наделенным к тому же изобретательным и острым умом, - самой прекрасной игрушкой, которой у тебя раньше не было и которую ты никому не позволишь отнять.
На семейной мельнице Дюкенов, через час
Антуан Дюкен нежно прижимал внучку к сердцу, истерзанному горестями и многократным трауром. Он сразу понял, что за драма разыгралась во многовековых стенах крепости Гервиль.
Пьер, который как раз стоял у окна на втором этаже, крикнул отцу, что во двор въезжает карета с парной упряжкой. Он поспешил вниз, а следом - встревоженная Ивонна.
В родительскую кухню Жан вошел первым, ведя Бонни за руку.
- Вот, приехали попрощаться, - сказал он. - Папа, поцелуй мою будущую жену! Я еду в Нью-Йорк, там мы и поженимся.
В следующее мгновение через порог переступила Элизабет, горделиво расправив плечи, бледная, с блуждающей улыбкой на губах.
- Дедушка Туан, обними меня покрепче! - взмолилась она, подбегая к старику. - Я вынуждена уехать и больше уже не вернусь. Я так мечтала жить с тобой рядом, но этому не суждено сбыться! Прости, что приходится разлучаться с тобой, со всеми вами.
Искренне сочувствуя горю племянницы, плачущей навзрыд, Жан вкратце рассказал, какое ужасное открытие ждало Элизабет на одном из замковых чердаков.
Когда все было сказано, ошарашенный Пьер стиснул кулаки и перевел взгляд влажных от слез глаз на Элизабет, которая жалась к деду. Старик, крайне взволнованный, осторожно отстранился.
- Бедная моя крошка! Тебе надо спешить! - сказал Антуан. - Мы с тобой как-то говорили о том, что для меня важнее всего не месть и не людское правосудие, а твое счастье! Лучше я буду знать, что ты за океаном цела и невредима, нежели тут в опасности. Придет день, и Ларош заплатит за свои преступления!
Повисла давящая тишина. Антуан Дюкен с бесконечной нежностью взял прелестное личико Элизабет в ладони, заглянул в ее такие же голубые, как у него, глаза.
- За все свои преступления, - шепнул он так тихо, что никто, кроме внучки, не расслышал.
Он догадался о тайной ране, которую она ото всех скрывала, по затравленному взгляду ясных глаз молодой женщины, по трепету ее истерзанного тела. И уже громче добавил:
- Благословляю тебя, моя крошка. Да хранит тебя всеблагой Господь! А теперь - в путь! И поспешите!
С этими словами он очень крепко обнял Элизабет, погладил по голове, как если бы она была маленькой девочкой, поцеловал в лоб и снова прижал к сердцу. Отцовский поцелуй получили также Бонни и младший сын Жан. Ивонна тихонько причитала, заливаясь слезами.
- Сыновья сейчас у моей мамы, потому что я с утра собиралась на ярмарку. Они так расстроятся!
- Еще бы! Мальчики с нетерпением ждали моего дня рождения и праздника, - сказала Элизабет, обнимая тетушку.
- А, что касается этого, они быстро утешатся. Я о другом. Жиль и Лоран расстроятся из-за того, что ты уехала насовсем. Они тебя очень любят. Все мы любим!
Ричард с тревогой посмотрел на часы. Он настоял на том, чтобы они заехали в Ангулем, на квартиру, которую он снимал, за его личными вещами.
- Не беспокойся, мы все успеем, - заверил его Жан.
Элизабет попятилась к двери в смятении чувств, и красивое лицо ее было невыразимо печальным. Она только что осознала масштаб злодеяний своего деда, творившего их не один десяток лет.
«Столько загубленных жизней, надежд, которым не суждено было сбыться! - думала она. - Мои родители могли бы жить счастливо, тут или за океаном, если бы не его извращенная ненависть… И дни Пьера, Жана и дедушки Туана тоже были бы светлее, е