— Скарлетт увлеклась вашей Лисбет, и я ревновала, страшно ревновала.
— Допускаю. Но есть кое-что, чего вы не знаете, — продолжал Эдвард Вулворт. — Лисбет ждет ребенка от своего мужа, который погиб в море. Мистер Джонсон — ее свекор. Так вот, отправив невиновную в тюрьму, вы не воскресите свою благодетельницу, принявшую вас под крыло ребенком. Я предлагаю сделку. Но надо успеть до приезда полицейских, которые неизбежно перевернут эту квартиру вверх дном.
Лоретта гибким движением выпрямилась, всмотрелась в благожелательное лицо собеседника, внушавшего меньше страха, чем детектив с его резкими манерами.
— Что за сделка? — шепотом поинтересовалась она.
— Отвезите свои вещи в надежное место, к примеру в камеру хранения на вокзале. Затем вы откажетесь от первичных обвинений, скажете, что вас замучила совесть или что сперва неверно истолковали то, что произошло на балконе. Я оплачу услуги адвоката, если у полицейских будут к вам претензии. Очень скоро вы сможете уехать в Европу, и очень состоятельной особой.
— Почему я должна вам верить? Что, если вы донесете на меня за кражу?
— Цель у меня одна, мисс, — это чтобы Лисбет была рядом со мной и моей супругой. Трагедия очень повлияла на мою дочь, но, по ее заверениям, ей пришлось обороняться, чтобы не погибнуть.
У Лоретты задрожал подбородок, уголки губ печально опустились.
— Я это знаю, мистер Вулворт. Я услышала крики, вбежала в гостиную и все видела. Скарлетт даже посмотрела на меня в последний раз, прежде чем упасть в пустоту. Это было ужасно — она сделала это сама. Ваша дочь ни при чем.
— И вы засвидетельствуете это, Лоретта? — требовательно спросил Эдвард.
— Да, засвидетельствую.
Роберт Джонсон наконец вздохнул с облегчением. Он вышел из квартиры и направился к лифту. Элизабет действительно беременна, доктор Фостер подтвердил это час назад. Ребенок должен появиться на свет в марте 1900 года. Для детектива отныне ничего важнее в мире не было, нежели это хрупкое обещание новой жизни, зачатой его покойным сыном.
А еще через час Мейбл и Элизабет сидели в гостиной. Молодая женщина устроилась возле камина, в котором Норма недавно первый раз этой осенью развела огонь. Язычки пламени танцевали, атакуя сухую древесину, и их золотистый свет придавал комнате особое очарование.
— Теперь мы должны думать о будущем, Лисбет, — сказала Мейбл. — Тебя оправдают, Эдвард в этом совершенно уверен. Да и мистер Джонсон перед уходом выразил то же мнение.
— Для меня это огромное облегчение, ма. Но ты, что сейчас чувствуешь ты? Ты была очень привязана к Скарлетт, и ты часто говорила, что она помогала тебе, когда я уехала.
— Лисбет, я любила того человека, каким она притворялась. Эксцентричность Скарлетт буквально завораживала меня, я верила всему, что она говорила, — историям про неприкаянные души, про силу Таро. Эдвард просил быть с нею поосторожнее, я не слушала. Но когда узнала, на что она способна, я пожалела, что была так слепа, так глупа! Бог мой, она приносила в жертву кошек, и даже этот, наименьший из ее грехов, ужасен! Кто знает, в своих средневековых магических практиках она, возможно, пошла бы и дальше… Даже думать не хочу, какие жуткие ритуалы она могла бы проводить.
— Лучше забыть это раз и навсегда, ма, — сказала примирительно Элизабет. — Значит, ты не очень расстраиваешься?
— Для меня это сильное потрясение, но я это переживу. Может, прочтешь наконец письмо от Антуана Дюкена?
Ты так обрадовалась, когда Бонни его принесла!
— Мне тоже не терпится его прочитать, ма, но я дождусь, когда буду чувствовать себя лучше. Вчера я еле держалась на ногах и заснула чуть ли не после первой ложки супа. Но кое-какие новости из Монтиньяка я уже знаю, Бонни прочла мне письмо от дяди Пьера.
Элизабет вынула из кармана юбки синий проштемпелеванный конверт. На нем сиреневыми чернилами старый мельник написал «Для моей внучки Элизабет».
— Наверное, это очень личное, — заметила Мейбл, — раз твой дед вложил письмо в конверт побольше, адресованный его сыну Жану. Жаль, письмо пришло с двухнедельным опозданием. Я оставлю тебя ненадолго, дитя мое. Пойду и поговорю с Нормой, надо решить, что приготовить на ужин.
— Спасибо, ма\
Когда Мейбл вышла, Элизабет вскрыла конверт и развернула листок бумаги, исписанный разборчивым почерком, с легким наклоном вправо. Антуан Дюкен, что было редкостью во времена его детства, получил образование: кюре из их родной деревни давал детворе уроки в общем зале трактира.
— Милый дедушка Туан, как бы мне хотелось, чтобы ты был сейчас со мною рядом! — прошептала она.
Молодая женщина зажмурилась и представила большую мельницу, и солнечные зайчики на речной воде, и безмятежную улыбку старика с прекрасными голубыми глазами… У нее невольно сжалось сердце, когда она склонилась наконец над адресованными ей строками.
Милая моя крошка Элизабет!
Берусь за перо с мыслью о том, как тебе сейчас, должно быть, грустно и тяжело. Я очень обрадовался, когда пришло письмо от Жана, но радость была короткой: оказывается, твой муж Ричард погиб в море.
С тех пор я молюсь за упокой его души и, конечно, за тебя, мое бедное дитя, которому Господь посылает столько трудных испытаний. Я понимаю, какое это горе. Если б только я мог тебя утешить, убаюкать твою печаль в своих, ставших никому не нужными объятиях!
Увы, жизнь уготовила нам много неприятных сюрпризов! И я считаю своим долгом рассказать тебе новости о парне, который тебе небезразличен. Речьо Жюстене. В конце июня он заехал нас навестить, в тот же самый день, когда пришло письмо с фотографиями с твоей свадьбы.
Конечно, я обрадовался ему, как родному. Жюстен сказал, что в отпуске и военная служба его еще не кончена. Его разочарование было очевидно, когда я сказал, что ты сейчас в Париже. Я видел перед собой честного парня, доброжелательного и сердечного.
Через некоторое время Пьеру сказали, что Жюстен никуда не уехал. Имел место несчастный случай, и когда Жюстен поправился, Гуго Ларош поселил его у себя в замке. Сама знаешь, в деревне ничего утаить невозможно. Люди говорят, что у парня есть собственная лошадь и что они с Ларошем часто прогуливаются верхом бок о бок, и Жюстен теперь одет с иголочки.
Но самое неприятное, что он, по слухам, любезничаете Мариеттой, молодой женой и матерью полуторагодовалого малыша. Когда Бертран, обманутый муж, узнает, то-то будет скандал!
Конечно, с тех пор, как Жюстен живет в Гервиле, к нам он не захаживал, хоть когда-то мне и обещал. Прости, если эти новости тебе неприятны, моя дорогая внученька, но, может, так у тебя будет меньше сожалений и ты лучше приживешься в Америке, благо, по словам Жана, приемные родители окружают тебя любовью.
Мне тяжело писать все это, потому что такой радости — увидеть тебя снова — мне в этой жизни уже не выпадет. Но единственное, что сейчас важно, — это твое будущее счастье. Ты еще очень молода, моя маленькая принцесса, и однажды встретишь мужчину, достойного тебя.
Я написал тебе отдельное письмо не без умысла. Я хоть и стар, но догадался, что Жан ничего про вашу с Жюсте ном влюбленность не знает и что мне тоже лучше не болтать лишнего.
Целую тебя, дорогое дитя, мой лучик солнца, от всего старческого сердца, знавшего много боли. Письма от тебя еще не было, но я не удивляюсь — ведь какие несчастья свалились на твою голову.
Дедушка Туан
Праведное негодование охватило Элизабет, которая перечитала письмо дважды. Она так разозлилась на Жюстена, что чуть не швырнула письмо в камин.
«Какой глупец! — думала она. — Говорила ему: держись подальше и от замка, и от его гнусного хозяина! Но нет! Он поступил наоборот, наверняка из корыстных интересов. И, живя с этим аморальным типом, сам скоро станет таким же. Уже связался с замужней! Что это, если не распутство? А Мариетта, конечно, и рада!» Элизабет встала и нервным шагом прошлась по гостиной. Перед глазами у нее стояла молодая прачка с соломенно-желтыми волосами, тяжелыми грудями и крутыми бедрами. Как ей не помнить, какое у Мариетты делалось лицо, когда речь заходила о Жюстене! Как у налакавшейся сливок кошки!
«Дедушка Туан прав, конечно. Я никогда не вернусь во Францию. Никогда!»
Ее одолевало незнакомое чувство — ревность, с ее неизведанным прежде сладким ядом. Элизабет смахнула слезы раздражения и пошла в кухню, к Мейбл и Норме. Там приятно пахло жареной курятиной и свежесваренным кофе, которым хозяйка дома наслаждалась вне зависимости от времени суток.
— Лисбет, тебя что-то сильно взволновало? — спросила Мейбл. — Надеюсь, ты не узнала ничего плохого?
— Нет, ма. Все хорошо. Приятно получить письмо от милого дедушки, единственного, кто заслуживает, чтобы я так его называла. Хочу побыстрее написать ответ. Скажи, вы с па уже обсуждали планы на Рождество?
— Конечно! Мы едем в наше шале, в горы. И Норма тоже, она совершенно незаменима. Эдвард пригласил Жана и Бонни, но они отказались. Дела в магазине идут хорошо, и закрываться на праздники они не захотели.
Мейбл подала Элизабет руку, и та охотно откликнулась на это проявление нежности. Они обнялись, ища друг у друга моральной поддержки. Норма с улыбкой за этим наблюдала. Через полгода в доме Вулвортов родится малыш, и ей почему-то верилось, что никакое несчастье не омрачит больше радостную картину их жизни.
Было девять утра, когда Жюстен спрыгнул с коня и, чуть помедлив в нерешительности, вошел наконец в ворота. Он выбрал это прохладное, солнечное утро, чтобы навестить Антуана Дюкена, которого не видел с конца июня, когда приехал в отпуск.
Над темными водами Шаранты клоками висел туман, на мельнице что-то ритмично ухало и грохотало, слышались голоса работников. Жюстен перешел через двор, привязал Районанта к кольцу на амбарной стене.