— Мои планы не поменялись: еду к дяде Жану. Не волнуйся, возьму такси. Автомобили — чудесное изобретение, поражаюсь тому, что мы обходились без них раньше. Если что-то с Агатой, звони. Я о ней позабочусь. И не смей просить о той же услуге Линду! Обещаешь?
Элизабет игриво нахмурилась, изображая ревность. Анри досадливо улыбнулся. Он все прекрасно понял.
— Обещаю!
Когда она ушла, накатило глубокое уныние. Он вернулся за стол, посмотрел на чашки, заварник, кусок кекса, к которому Лисбет не прикоснулась.
— Какой же я все-таки идиот! — Он тихо вздохнул. — Лучше б молчал!
Улица Бродвей, протянувшаяся через весь Манхэттен, с севера на юг, была колоритной, красочной, оживленной в любое время суток. Элизабет решила немного прогуляться пешком и уже потом подозвать такси — ей надо было успокоить нервы и упорядочить мысли.
«Почему Анри сегодня мне все это сказал? Наверное, я сама виновата.
Если б я не пожаловалась на дядю Жана…» — начала она упрекать себя, не ступив и пары шагов.
Она рассеянно поглядывала на витрины магазинов, но ни разу не остановилась, чтобы рассмотреть получше выставленные там товары. Ей случалось приобрести игрушку Антонэну в те дни, когда она бывала у Анри, но сейчас, расстроенная, она об этом даже не вспомнила.
На тротуарах было людно, по дороге сновали конные упряжки, автомобили, омнибусы, велосипеды — двух- и трехколесные. Поравнявшись с Лицейским театром39[39], она вспомнила вечер 1903 года, когда они с Мейбл и Эдвардом были на спектакле «Гордый князь», премьера которого состоялась 2 ноября в том же году.
«Театр такой красивый! Мраморные лестницы, бархатный занавес, всюду позолота! Места у нас были на балконе…»
Пришлось признать очевидное: она действительно ценит роскошную жизнь, которую ей обеспечивают Вулворты, не меньше, чем свою свободу. Выйдя за Анри, она лишится и того, и другого… Элизабет стало стыдно. Можно, конечно, убедить себя, что единственная проблема — Антонэн… И тут она вспомнила, как недавно мальчик прошептал: «У меня нет папы, и у тебя, мамочка, тоже!»
Грустная Элизабет поискала глазами такси. Она шла пешком довольно долго, нужно было поспешить. Показался автомобиль с привычной вывеской. Шофер притормозил и свернул к тротуару, как только она махнула рукой.
Устроившись на заднем сиденье и только тогда отметив, что ноги очень устали, Элизабет встретилась глазами с прохожим, который на плече нес метлу, а в руке — ведро. На голове у него была грязная фуражка, худое лицо наполовину было скрыто под седеющими усами и бородой. Одежда — жалкие лохмотья. Отсутствующий взгляд…
Она подумала, что вот он — символ нищеты, один из многочисленных скитальцев, ищущих в громадном городе хоть какую-то работу, а чаще — подаяние.
«Во что я превратилась? — спросила она себя. — Гордился бы дедушка Туан такой внучкой? Па осыпает меня подарками, ма хочет, чтобы я была элегантной. Антонэн избалован не меньше. А у Анри — тяжелая работа, и он выкладывается за каждый пенни. Я пользуюсь его любовью, а сама не желаю ничем пожертвовать ради него!»
Элизабет вышла из такси перед бакалейным магазином Дюкенов. Настроение у нее было скверное, воинственность как-то поугасла. Бонни смотрела на нее с опаской, хоть и пыталась улыбаться. Из подсобки доносился детский плач. Женщины обнялись без привычного энтузиазма.
— Бонни, может, Уильям проголодался?
— Нет, просто зубки режутся. Аптекарь (он ирландец) продал мне кусочек корневища ириса, — стала объяснять подруга. — Говорит, это успокаивает боль у таких деток.
— Правду говорит. Я тоже им пользовалась, чтобы Антонэн меньше плакал. Бонни, а где мой дядюшка? Я приехала, чтобы положить конец его каверзам.
— Каверзам? Видит Бог, Лисбет, ты преувеличиваешь! — возмутилась та. — Но можешь оттягать Жана за уши, если тебя это порадует. Он укачивает своего отпрыска.
Замужняя женщина и мать, Бонни теперь улыбалась гораздо реже, чем раньше. Раздосадованная Элизабет открыла застекленную дверь, украшенную кружевной занавеской, и оказалась в подсобном помещении, обустроенном под детскую. За ее спиной зазвенел дверной колокольчик, и в магазин вошли две посетительницы.
— А, вот и племянница явилась! — буркнул Жан. — Я тебя так скоро не ждал. До срока еще девять дней!
Уильям, заслышав отцовский голос, раскричался пуще прежнего. Личико у него было пунцовое и все в слезах. Элизабет взяла его на руки.
— Ну кто так укачивает детей? И потом, комната крошечная, а ты тут куришь, рядом с сыном. Доктор Фостер говорит, табак для младенцев вреден. И что у малыша, когда режутся зубки, могут случиться конвульсии.
— Ты что, пришла меня учить, что хорошо, а что плохо? — отбивался Жан.
— А почему бы и нет? Ты, дядюшка, позволяешь себе выходки похуже — вмешиваешься в чужие сердечные дела. Скажу напрямик: оставь меня в покое и не смей больше ходить и отчитывать Анри. Одного раза хватит. Мы любим друг друга и счастливы этим.
— Если б ты только любила, а не спала с этим типом, я бы слова не сказал! Он — твой любовник, Элизабет. Это аморально и неприлично. Соседи этого Моро наверняка считают тебя девицей легкого поведения. Прости, если задену твою стыдливость, но что будет, если ты забеременеешь?
— Думаю, у меня родится еще ребенок.
— Она еще будет дерзить! Я скажу тебе, что будет: Эдварду Вулворту, хочет он того или нет, придется вас срочно поженить и потратить кругленькую сумму, чтобы отселить тебя подальше!
— Нет, замуж за Анри я не пошла бы, даже если бы ждала от него ребенка. Я воспитала бы его сама или с участием его отца, а кольцо на палец мне не нужно.
Элизабет со вздохом поцеловала в лобик Уильяма, который плакать уже перестал. Ей хотелось кричать, что она не любит Анри так сильно, как Жюстена, сводного брата матери, который, подобно недостижимой мечте, живет у нее в сердце.
— Ты совсем рехнулась? — уже испугался Жан. — Нормальной женщине такое и в голову не придет! Бог свидетель, я сделал все, что мог. Поступай, как хочешь. Я умываю руки!
Жан Дюкен выругался в истинно французской манере, с той только пользой, что племянница улыбнулась. Но этот проблеск веселья тут же померк.
— Делай что хочешь, — продолжал Жан. — Но предупреждаю: я написал Пьеру недели две назад. Брат наверняка прочитает письмо отцу. Я не могу один нести это бремя. Ты катишься по наклонной, Элизабет. Я обязан был рассказать!
Элизабет не верила своим ушам. Злая, как черт, она положила племянника в коляску. Взгляд голубых глаз встретился с взглядом серо-золотых глаз Жана.
— Ты поступил дурно. Я никогда тебе этого не прощу, и на этот раз я говорю искренне. Дедушка Туан заслуживает спокойной старости. А теперь, по твоей вине, он будет терзаться. Выход у меня один: напишу и объясню, как я все это вижу. И он наверняка поймет, как понял бы папа!
— Да что ты можешь об этом знать? — взвился Жан. — Элизабет, тебе было шесть лет, когда Гийома убили!
— Ненавижу тебя! — крикнула она, убегая.
Покупательницы, которые задержались в магазине, проводили ее глазами. Элизабет даже с Бонни не попрощалась.
«Могли бы и не ссориться в магазине, когда у меня клиенты, — подумала та. — Хорошо еще, что эти дамы ни слова не понимают по-французски!»
Выходя из такси возле подъезда Дакота-билдинг, Элизабет сдерживалась, чтобы не заплакать. Внутри у нее бушевала злость, но это была не единственная причина дискомфорта. Ее терзала необъяснимая, глухая тревога.
— Дома что-то произошло, — прошептала она, поздоровавшись со швейцаром, который, как обычно, стоял у открытых ворот.
Молодой служащий, управлявший лифтами, метнул на нее любопытный взгляд. Эту молодую даму он находил очень красивой и всегда старался сказать ей что-нибудь приятное. Сегодня Элизабет на любезность не ответила — так задумалась, что просто его не услышала.
«Я знала, что долго так продолжаться не может! — сказала она себе, оказавшись на четвертом этаже. — Антонэн! Не нужно было оставлять его одного. Только не сегодня!»
У молодой женщины перехватило дыхание, едва она увидела, что одна из створок входной дубовой двери Вулвортов приоткрыта. Она вбежала в просторный холл, и в тот же миг из гостиной показалась Норма.
— А, наконец-то вы пришли, Лисбет! — воскликнула домоправительница. — Мадам только что звонила Дюкенам в магазин, и Бонни сказала, вы давно уехали.
— Норма, ты меня пугаешь! Что стряслось?
— Антонэн упал. Доктор Фостер говорит, что его нужно везти в больницу. Ваш сын поломал руку.
— Боже мой! — простонала Элизабет.
Картина ее глазам предстала удручающая. Антонэн лежал на канапе, личико у него было красное от боли. Мейбл стояла рядом на коленях и гладила его по лбу. Сидящая тут же, в кресле, Перл курила сигарету, а няня суетилась вокруг малышки Дэбби, которая, всхлипывая, сосала большой палец.
Доктор Фостер складывал инструменты в чемоданчик.
— Я приехал, как только смог, Лисбет, — сказал он, подходя к молодой женщине. — Не тревожьтесь, у него перелом плечевой кости, чистый, без осложнений. У детей такие срастаются быстро. Но Антонэну придется несколько недель поносить гипс.
Она кивала, не сводя глаз с сына. Антонэн застонал, позвал ее:
— Мама! Мамочка! Мне больно!
Мейбл, осунувшаяся, с красными от слез глазами, пустилась в объяснения:
— Мне так жаль, дорогая! Мы с Перл болтали, а Антонэну с Дэбби я разрешила пойти в его комнату и там поиграть.
— А я имела глупость отпустить няню попить кофе в кухне — Норма предложила, — с подчеркнутой холодностью уточнила Перл своим хорошо поставленным голосом. — Еще одно доказательство, что не надо миндальничать с прислугой!
— Потом мы услышали шум и закричала Дэбби, — продолжала Мейбл. — Было понятно, что она сильно испугалась. Я кинулась в детскую, а там — Антонэн корчится от боли на ковре!
Элизабет слушала, осыпая щеки и лоб мальчика поцелуями. Антонэн был в маечке, потому что Чарльз Фостер соорудил ему временную повязку.