Алин уже по-настоящему постанывала от боли. По щекам у нее текли слезы, когда Ларош наконец снова на нее посмотрел. Похоже, она действительно мучилась или изображала мучение так правдоподобно, что, на пике возбуждения, он излил в нее свое семя с последним, мощным толчком.
С трудом переводя дыхание, он повалился на кровать с нею рядом. Тело его еще трепетало, душа — ликовала.
— Если понесешь, женюсь, шлюшка моя ненаглядная, — проговорил Ларош. — Посмотрим, как ему это понравится… Я ему устрою, когда вернется! Никакой доверенности на деньги, никакой ренты. А может, приказать этому болвану Алсиду пристрелить Районанта, коня, которого я ему подарил? Две пули — и готово!
Несмотря на только что перенесенную боль, Алин тут же возмечтала о скорой беременности. Она годами этого добивалась — стать в замке хозяйкой.
— Вы же любите лошадей, мсье! Вы этого не сделаете, — имела она неосторожность сказать.
— Да плевать я хотел на этих кляч! — взъярился Ларош. — Постарайся понять, дура: любовь не приносит ничего хорошего. Я обожал дочку, Катрин, плоть от моей плоти, и что? Она бросилась в объятия этой деревенщины Гийома! К Аделе в первые годы брака я испытывал чувства, это ведь была моя супруга… Но в постели она лежала не шевелясь, бревном. Я делал с ней что хотел и сколько хотел, но сына она мне родить так и не сподобилась. Зато смогла Мадлен, это дьявольское отродье!
— А я? Меня вы любите? — спросила Алин.
— Тебя? Разрази меня гром, ты мне нравишься, да. Но это не любовь. Ты маленькая дрянь, готовая отца и мать продать за три су. Вот Жюстена я любил, как никогда бы не смог любить Элизабет. Она — женщина, а женщин я могу только побеждать. Даже совсем юная, она уже мне дерзила. Глаза красивые, голубые… Видели мы таких… Святая недотрога! Про таких говорят: «Живым в рай попадет». И вот я застаю ее в кровати с тем американцем, голую! Вставай, мне и так тесно!
Он попытался столкнуть Алин с кровати и вытянулся во весь рост. Хорошо, что молодая женщина успела уцепиться за простыню, а иначе свалилась бы на пол.
— Проваливай! К себе в комнату! — приказал Ларош.
— Гуго, будь помягче! Я делаю все, что ты хочешь, — взмолилась Алин.
Старик усмехнулся, обнажив испорченные зубы. Теперь, когда его гнусные желания были утолены, ему хотелось одиночества. Алин собрала одежду и выскользнула в соседнюю комнату, затаив в сердце ненависть.
Элизабет выскочила из квартиры, едва услышав от Нормы, что Жюстен ушел. Сердце рвалось у нее из груди.
Было страшно навсегда его потерять — как родителей, как Ричарда.
Громадный город-спрут, бесконечно растущий, щетинящийся новыми зданиями, одни выше других, грозил поглотить того, кого она, Элизабет, любила. А если этого не сделает Нью-Йорк, со своим обилием иммигрантского населения,
Жюстена непременно погубит океан…
Перед глазами мелькали картины пережитых катастроф. Вот гигантская волна, эта серая стена из воды, обрушивается на палубу… А вот толпа убийц ударами сбивает свою несчастную жертву наземь…
— Жюстен, вернись! — бормотала она, сбегая вниз по лестнице. — Ты не мог уйти далеко!
Она не стала спускаться на лифте, чтобы выиграть время. Оказавшись в просторном внутреннем дворе, Элизабет ринулась к арочному выходу, даже не глянув на стоявшего возле фигурных кованых ворот швейцара, который следил за тем, кто входит и выходит из дома.
— Он свернул направо! — крикнул ей швейцар, будучи уверенным, что красивая миссис Джонсон бежит следом за французом, который только что вышел.
Чтобы развеять скуку, он развлекался на манер парижских консьержей — присматривался к одежде посетителей и жильцов Дакота-билдинг, ловил акцент, пытался определить уровень благосостояния. По тому, как Жюстен спросил, на каком этаже живут Вулворты, швейцар с легкостью определил его национальность.
— Спасибо! — крикнула Элизабет, не оглядываясь.
На тротуарах 72-й улицы в это время суток было людно. На шоссе — транспортные средства всех разновидностей: конные упряжки, автомобили, омнибусы.
«Он мог взять такси! — испугалась молодая женщина, ища силуэт Жюстена в толпе. — Если б знать, в какой гостинице он остановился!»
Она побежала дальше, сдерживаясь, чтобы не позвать его по имени, расталкивая тех, кто затруднял обзор. И вдруг впереди мелькнула белая рубашка, белокурые волосы…
— Это он!
Жюстен снял пиджак и панаму и теперь шел с непокрытой головой. Элизабет прибавила ходу. Столкнулась с дамой, проигнорировав ее сердитый взгляд, потом — с супружеской четой с суровыми лицами, в черной одежде.
И наконец догнала.
— Почему ты так поспешил уйти, Жюстен? — спросила сразу, как только он ее увидел. — Это не очень вежливо.
Элизабет запыхалась, и слова давались ей нелегко. Он смотрел на нее безрадостно.
— Я мешал тебе, Элизабет! Ты думала только об Антонэне, и не мне, который не знал материнской любви, тебя в этом упрекать. Честно говоря, я не стал искать гостиную. Эта квартира слишком велика для меня, правда.
— Но не надо было уходить! — со слезами на глазах заявила Элизабет. — Скажи хотя бы, ты планировал прийти еще? Даже не сказал, в какой гостинице живешь. Как бы я тебя искала? Жюстен, я хочу, чтобы мы поговорили.
Ему передалась снедающая молодую женщину тоска. Он тихонько взял ее за руку и указал на вывеску гостиницы в сотне метров от того места, где они стояли.
— Я провожу тебя до дома, — сказал он. — По пути и поговорим.
— Слишком мало времени, — пожаловалась она. — Ты должен знать, почему я так беспокоюсь о сыне, откуда эти страхи. Отца у него нет, а Эдвард, заменивший ему дедушку, с ним очень мягок. Обращается с Антонэном, как с принцем, спускает все капризы. И я не лучше, потому что очень боюсь его потерять. В младенчестве у него был коклюш, потом — череда ангин. Едва встав на ножки, он уже начал бегать и без конца падал со своего детского стульчика, из кроватки. Мы с ма не знаем, что еще сделать, чтобы он поменьше себя ранил.
— Может, мальчику нужно больше места, простора, чтобы тратить силы, — предположил Жюстен.
— Мы ежедневно гуляем с ним в Сентрал-парке. Ма хотела нанять няню, но я отказалась. Лучше я буду присматривать за Антонэном сама. Думаю, я чувствую свою вину перед ним.
— Какую вину, Элизабет? Ты обожаешь сына, это очевидно.
— Но я не любила в достаточной мере его отца, и иногда мне кажется, Антонэн это знает. С Ричардом мы поженились в Париже, в мэрии.
Религиозную церемонию думали устроить в Нью-Йорке, но судьба распорядилась иначе. Последний раз, когда я увидела мужа… Эта картина много месяцев стояла у меня перед глазами. Он был на носу парохода вместе с матросом, далеко, так что я едва могла их видеть. Ричард позвал меня, и вдруг я вижу, как вздымается гигантская волна, похожая на стену из воды, и смывает их, несчастных… Картины этой ужасной трагедии снились мне задолго до того, как все случилось.
Жюстен вспомнил, что когда-то у них уже был разговор о необычном даре молодой женщины.
— Страшные сны, в которых ты видишь будущее… Еще в детстве ты ими мучилась, — сказал он.
Элизабет остановилась метрах в сорока от Дакота-билдинг. Протянула правую руку Жюстену, который с бесконечной нежностью взял ее в свои.
— Тебе до сих пор снятся кошмары? — спросил он.
— Был пятилетний перерыв, но последние пару недель это случается часто. Они короткие, какие-то темные и нечеткие, но просыпаюсь я в отчаянии. И не могу понять, в чем смысл. Прошу тебя, Жюстен! Мы должны побыть вместе! Целый день! Мне столько надо рассказать, и тебе тоже.
Он чуть помедлил с ответом. Элизабет ждала, настойчиво глядя ему в глаза.
— У тебя на пальце помолвочное кольцо, — заметил молодой француз, избегая прямого ответа. — Все так серьезно? Ты любишь этого Анри? Я с ним, конечно, не знаком, но если он может сделать тебя счастливой, я тебя благословляю!
— Люблю ли я Анри? Да, конечно, так, как когда-то Ричарда. Не хочу тебе врать, Жюстен. Ты всегда был в моем сердце, в мыслях, когда Ричард меня обнимал, а позднее и Анри. Увы, я никогда не смогу разделить с тобой то, что пережила с ними. То, что ты испытал, так упорно увиваясь за Мариеттой!
Элизабет говорила тихо, в надежде, что Жюстен уловит смысл сказанного.
— Я понял твой намек. Зачем отказывать себе в паре часов счастья? — Он переменился в лице, взгляд его полыхал неутолимым огнем. — И потом, кто нас осудит? Господь? Неужели это больший грех, чем тот, который совершают Ларош и ему подобные, чем убийство? Я — сводный брат твоей матери, но мы не росли вместе, и она для меня чужая. Элизабет, я с ума схожу оттого, что мне нельзя даже обнять тебя! А мне так хочется осыпать тебя поцелуями!
— Мне тоже этого хочется. Я мечтаю об этом, — призналась молодая женщина.
Она трепетала от желания, и в ее голубых глазах был обращенный к Жюстену призыв — такой выразительный, неотразимый.
— Встретимся завтра в полдень, на том же месте, возле калитки в Сентрал-парк, — проговорила она уже спокойнее. — До свидания, Жюстен! На нас смотрят…
Он увидел швейцара Дакота-билдинг, прохаживавшегося перед входом в роскошную резиденцию.
— До завтра, моя принцесса!
Она поблагодарила ослепительной улыбкой, в которой он прочел прекраснейшее из обещаний.
Анри очень удивился, увидев на пороге прачечной Элизабет. Небо затянуло тучами, вот-вот начнется гроза, но молодая женщина была, как всегда, прекрасна в своем светлом платье и розовой шляпке с широкими мягкими полями на заплетенных в косу волосах.
— Как мило! Ждешь меня с работы? — воскликнул он, спеша ее поцеловать. — Может, пользуясь случаем, я представлю тебя кузену? Он как раз сверяет счета в конторе, на втором этаже. Вам обязательно нужно познакомиться! Он будет моим свидетелем на свадьбе.
— Нет, Анри, не сегодня. Нам нужно поговорить. Если честно, я приехала спонтанно, просто села в такси и — вуаля! Надолго не задержусь: Антонэн расстроился, когда я уходила. Он опять упал и поранился.