«Если уеду — он победил! — пронеслось в голове у Жюстена. — Старик сделает, как сказал: женится на Алин, но поместьем управлять уже не сможет. Мой долг — защитить имущество, по праву принадлежащее Элизабет. И действительно ли Ларош аннулировал усыновление?»
Ларош все еще бормотал свои угрозы, но Жюстен взял себя в руки.
— Я согласен, мсье! — объявил он. — Сидони, поднимитесь в кабинет и позвоните оттуда в жандармерию Эгра. Они приедут быстро. Я расскажу бригадиру, что действительно поднял руку на вашего «хозяина» и это по моей вине он упал. А потом — как он почти в упор засадил мне пулю в живот, пять лет назад, возле конюшни. У меня тоже есть свидетели: Мариетта со своим деверем Коля. Доктор Фоше вытащил меня буквально с того света.
— Молчи, паразит! — буркнул Ларош.
Между тем ему было все труднее справляться с растущей нервозностью. Он замахнулся было хлыстом, но передумал — Жюстен стоял слишком близко.
— Но и это еще не самый страшный его грех, — продолжал молодой обличитель. — Владелец замка Гервиль, уважаемый в округе человек, изнасиловал собственную внучку Элизабет. Наверху, в башне, в этом вот доме! А до этого — юную Жермен Гайо, которой пришлось уехать из деревни. Девушка чуть не покончила с собой от стыда.
Ортанс разразилась слезами. Алин, дрожащая и перепуганная, — тоже. Сидони же словно окаменела, наконец осознав, как заблуждалась. Ради легких денег она на многое закрывала глаза.
— Бог свидетель, мальчик-то правду говорит, — осмелился открыть рот старый Леандр. — Помню то утро, когда ушла Жермен. Так, бедная, рыдала, что слова не могла сказать.
— С рассветом и убежала, — подхватила Ортанс. — Зареванная — страшно смотреть!
— Заткнулись все! — взорвался Гуго Ларош. — Нашли кого слушать! А ты, мерзавец, чем докажешь? Где твои доказательства?
Алин попятилась в сторону замкового холла. Она еще помнила тот далекий апрельский вечер, когда Элизабет со своей гувернанткой Бонни и женихом-американцем меньше чем за час собрались и уехали из поместья. Сестра помещика, мадам Клотильда, и ее дочка Анн-Мари не знали, что и думать по поводу столь стремительного отъезда, хотя Элизабет и оставила им объяснительную записку.
Сидони видела Элизабет только на фотографиях в рамочках, расставленных в большой гостиной. Она тихонько перекрестилась, терзаясь угрызениями совести.
Никто не понял, что именно произошло дальше. Белый от ярости, Ларош дважды ударил Жюстена по голове костяным кнутовищем. Оглушенный, молодой мужчина пошатнулся, но третий удар пришелся в висок, и он вскрикнул от боли. Мир вокруг Жюстена померк, и он свалился на плиточный пол.
— Алсид, убери с моих глаз этого паршивца! Да поторопись! — распорядился Ларош. — Чтоб он сдох!
— Мсье, это же ваш сын! — пискнула из своего угла Ортанс.
— Мой сын, говоришь? И что? Туда ему, гаду, и дорога!
Антуан Дюкен устроился во дворе, под липой, в плетеном кресле, подаренном сыном, Пьером, к его семидесятидевятилетию в прошлом месяце. Монотонный стрекот кузнечиков удивительным образом дополнял гармонию теплого весеннего вечера.
Синеватые, с нюансом розового золота сумерки тихонько наползали на мельницу и спокойные воды бьефа[47]
— Чудесная погода! Май — мой любимый месяц, — удовлетворенно вздохнула его невестка, которая как раз собирала со стола грязную посуду после ужина.
— Твоя правда, Ивонн, — отвечал старик. — Я всегда любил «прекрасный май» — месяц, когда традиционно заключаются помолвки. Не говоря уже о том, что весной меня почти не мучает ревматизм. А где мальчики? Скоро стемнеет.
— Не беспокойтесь, дедушка Туан. Жиль с Лораном побежали в деревню. Так обрадовались открыткам — Жюстен прислал им из Гавра, каждому по одной, — что решили показать другу.
— Могли бы немного повременить. Через неделю получат еще, из Нью-Йорка, — предположил Антуан. — Не думал, что Жюстен послушает меня, старика, и вот так сорвется в Америку!
— Ба! Когда денег куры не клюют, можно все себе позволить! — сказал Пьер, показываясь на пороге дома с бутылкой виноградной водки. — Решил выпить рюмочку. Пап, тебе налить?
— Наливай! В моем возрасте я уже ничем не рискую. Чокнемся?
Пьер Дюкен, чьи волосы уже начали седеть, примостился рядом, на скамейке. Благодаря ежедневному тяжелому труду он был подтянутым, мускулистым и смотрел на мир чуть свысока.
— У тебя трое сыновей, и только я остался на родине, — продолжал он. — Гийом мечтал о Новом Свете, Жан, как выяснилось, тоже. Теперь у него в Нью-Йорке своя бакалея, но, судя по последнему письму, дела идут не блестяще. Вот я и думаю: чем там лучше, чем здесь?
— А еще Жан удивляется, что ежемесячно в Нью-Йорк прибывают тысячи иммигрантов, — подхватил Антуан. — Ирландцы, немцы, итальянцы и даже китайцы.
Ивонн так и застыла со стопкой тарелок в руках.
— А я думаю, в Нью-Йорке очень красиво. — Тон у женщины был мечтательный. — Огромные дома, статуя Свободы, Сентрал-парк… Часто, перебирая фотографии, которые нам присылает Элизабет, я представляю себя элегантной дамой где-нибудь на Бродвее…
Не зная, как правильно выговорить это слово, она произнесла его на французский манер — «Броадвай». Пьер решил мягко ее пожурить:
— Ивонн, жена моя, надо быть посерьезнее!
— Каждый имеет право помечтать, Пьер, — возразил на это старый мельник. — Жена у тебя преданная, работящая. Ивонн, милая, тебя легко представить элегантной дамой! Красивый наряд — и дело в шляпе. Надо было попросить Жюстена взять тебя с собой.
Разрумянившаяся Ивонн только порадовалась, что под липой уже царят сумерки.
Она подошла к входной двери, оббила песок со своих сабо, постучав ими по каменному порогу.
«А почему бы и нет?» — мысленно возмутилась она.
С дороги, что проходила у реки, послышались голоса. Во двор, хохоча, ворвались Жиль и Лоран, подростки шестнадцати и пятнадцати лет. За ними следом вошла молодая женщина в длинном и светлом, развевающемся на ветру платье.
— Мадемуазель Ирэн! — воскликнула Ивонн, которая только что вышла из дома с керосиновой лампой в руке.
— Добрый вечер, — робко поздоровалась гостья. — Я не помешала?
— Таким очаровательным гостям я всегда рад! — пошутил Антуан. — Мальчишки вызвались вас проводить?
— Это очень мило с их стороны, мсье Дюкен, — отозвалась Ирэн. — Я слишком пуглива, особенно для дочки бригадира жандармерии!
— Тогда они проводят вас и до дома, — заявил Пьер. — Пожалуйста, присаживайтесь!
— Налить вам сидра, Ирэн? — предложила Ивонн.
— Нет, спасибо. Я на минутку. Кто-то из местных, моньтиньякских, видел сегодня утром Жюстена — на вокзале в Вуарте. Хозяин кафе из Гервиля взялся его подвезти на своей двуколке. Вот я и подумала: может, вечером он заглянет к вам?
Жиль и Лоран так и остались стоять по обе стороны от гостьи. Старший, уже испытавший первые волнения сердца и плоти, находил Ирэн очень красивой. Он нахваливал брату ее тонкий стан, светлые белокурые волосы, выпуклый лоб и орехово-карие глаза в обрамлении золотистых ресниц.
— Жюстен приехал! — обрадовался Антуан. — Значит, завтра он наверняка приедет с новостями про мою внучку Элизабет и правнука Антонэна!
Ирэн всплеснула руками от радости, счастливо улыбаясь.
— Даже не верится! Жюстен дважды переплыл через Атлантический океан, побывал в Нью-Йорке! — восторженно воскликнула она. — И, конечно же, отправил мне открытку! Отец говорит, почта идет во Францию несколько недель.
— Так и есть, — сказал Пьер. — Мальчики получили открытки, которые Жюстен отправил еще из Гавра, почти три недели назад.
— Значит, скоро получу и я, — со вздохом произнесла Ирэн. — Что ж, мне пора! Когда увидите Жюстена, передайте ему от меня привет.
— Обязательно передадим, — пообещал старый Антуан. — Жиль, сбегай-ка в сарай за фонарем! Мадемуазель Ирэн наверняка боится темноты.
— Вы так добры ко мне, мсье Дюкен! Спасибо!
Молодежь, весело переговариваясь, ушла. Ивонн покачала головой, глядя им вслед.
— Мне так хочется, чтобы они поженились, — шепнула она, опасаясь, что, несмотря на расстояние, Ирэн могла ее услышать. — Она стала бы Жюстену хорошей женой. Ирэн — девушка образованная и прекрасно шьет. Как у нас говорят, у нее пальчики феи!
— Может, она заслуживает мужа получше, чем Жюстен? Вы как хотите, а мне его повадки не нравятся, — возразил Пьер. — Пять лет прожил в роскоши в доме этого мерзавца Лароша, сделавшего такое с Элизабет! Сколько раз мы их видели разъезжающими по окрестностям верхом или за обедом в таверне в Руйяке!
— Но Жюстен ведь ничего не знал! — заступилась за парня Ивонн.
— И ты, Пьер, не все знаешь, поэтому не осуждай его. Если уж я принял мальчика под крыло, то только потому, что сердце у него доброе и душа.
— Как скажешь, папа, — буркнул мельник.
Жюстен, открыв глаза, не понял, где он. Было темно, и только откуда-то слева били тонкие лучи красноватого света. В голове шумело, однако он все-таки вспомнил, как Ларош бил его кнутовищем по голове.
«Наверное, я потерял сознание, — подумал он. — Странно только, что раньше не очнулся».
Все тело болело, во рту сохранился острый вкус крови.
«Старый безумец бил меня еще, пока я был в отключке? — предположил он про себя. — Нет, тут что-то другое…»
И тут Жюстен вспомнил, как его столкнули с крутой лестницы и он, пересчитав спиной все каменные ступеньки, растянулся на мощенном булыжником полу. Ему вдруг стало страшно до жути. Он осторожно обшарил пол вокруг себя. Пахло плесенью и пылью, а еще почему-то вином и экскрементами.
— Где я? — в ужасе произнес он.
Эхом его вопросу стало чье-то прерывистое дыхание. Вероятнее всего, это был погреб или, и того хуже, склеп, и Жюстен оказался тут не один.