— И превосходный музыкант! — вздохнула молодая женщина. — Я не заговаривала о нем, чтобы не раздражать тебя, папа, но как раз сегодня, сидя за фортепиано, вспоминала о нем. Под его аккомпанемент мне лучше пелось.
Эрмин замолкла, крайне взволнованная. Она ярко представила худощавую фигуру Цале с его светлыми, почти белыми волосами и близоруким взглядом из-за очков.
«Я была с ним помолвлена, собиралась выйти за него замуж, но вернулся Тошан, — вспоминала она. — И потом, Ханс с мамой прожили дружно и счастливо два года… Дорогой Ханс, какая несправедливая смерть!»
Жослин тоже представил себе пианиста. Он даже дрался с ним на перроне вокзала из-за Лоры, которую они оба любили. «Конечно, Цале был в ярости, — подумал он. — Я объявился за несколько дней до их свадьбы, и мое возвращение разрушило их прекрасные планы. Бедный парень, вечно ему не везло. Умереть от пневмонии, пойдя в армию добровольцем…»
Эрмин решила подняться в спальню к матери, ее встревожила острая реакция Лоры. Та, лежа на кровати, зашлась в рыданиях.
— Мама, мне тоже очень больно. Ханс был не только нашим другом, это был большой артист. Прошу, не плачь так, больно на тебя смотреть.
— Твой отец остался внизу? — с трудом выговорила Лора. — Он способен ревновать и к покойному. О, моя дорогая! Не могу выразить, что я чувствую. Мне казалось, что я совсем забыла Ханса, но это известие повергло меня в шок. Ему ведь не было и сорока. Несчастный! После истории с похищением я стала слишком эмоциональна. Эрмин, мы его больше никогда не увидим!.. Я любила этого человека! Это не такое сильное чувство, как то, что я испытываю по отношению к твоему отцу, но я не могу от него отречься.
— Я знаю. Ханс играл существенную роль и в твоей и в моей жизни, — заключила молодая женщина, обнимая мать. — Если бы не война, он остался бы здесь, в Квебеке, и, наверное, не заболел бы. Надеюсь, что в следующие месяцы нам не придется оплакивать близких…
Лора поднялась с кровати, с трудом переводя дыхание. Ее саму удивляла глубина ее переживания.
— Ты имеешь в виду Тошана? — почти шепотом спросила она. — Бог не допустит, чтобы твой муж отправился за океан!
— Я молюсь об этом каждый вечер, — сказала Эрмин. — Мне бы так хотелось, чтобы теперь наша жизнь была светлой! Но я, наверное, оптимистка. Мама, успокойся и скорее спускайся в гостиную. Папа, должно быть, волнуется.
Она вышла из спальни с неприятным ощущением, что ее мать что-то от нее скрывает.
Внезапно на нее нашло затмение.
«Ничто еще не разрешено до конца, — мелькнула у нее мысль. — Поль Трамбле по-прежнему в бегах, он мог уже перебраться в Соединенные Штаты, и Тошану его не поймать. Только его сообщница Альбертина могла бы объяснить нам, что произошло на самом деле. Эта женщина сыграла свою роль, но какую? Этого мы, быть может, никогда не узнаем… А здесь все вовсе не так радостно. Бетти превратилась в собственную тень, Жозеф по-прежнему пьет. Шарлотта утратила свою веселость».
Молодой женщине вдруг показалось, что грозные тени висят над берегами озера Сен-Жан. «Можно считать, что письмо, возвестившее о кончине Ханса, было призвано напомнить мне о благоразумии. Я наслаждалась относительным покоем, но мне следует не терять бдительности, чтобы защитить близких».
Всплыло еще одно воспоминание — о поцелуе, который она подарила пианисту в этой самой гостиной. Тогда было темно, а ей хотелось выказать ему свою привязанность. «Как он был робок! И как деликатен! Боже, сколько я вынесла страданий. А мама действительно имеет право оплакивать его, ведь если бы не вернулся отец, она вышла бы замуж за Ханса».
В расстроенных чувствах она не стала возобновлять репетицию.
Замкнутый Жослин погрузился в газеты.
— Смотри, нашелся кое-кто здравомыслящий! — вдруг громко заявил он. — Во Франции полковник Шарль де Голль разослал восьмидесяти известным политикам и военным меморандум «Явление механизированных войск» с целью предупредить об опасностях, которые наступление нацистской техники навлекает на его родину. И это только начало, я вас предупреждаю!
— Да, месье, — вежливо согласилась Мирей. — Сюда-то к нам немцы не доберутся!
— Ну, мы еще поговорим об этом, когда наступит оттепель, — ворчливо заметил Жослин. — Залив Святого Лаврентия будет просто кишеть вражескими субмаринами!
Экономка пожала плечами, а Эрмин с волнением подумала о задании Тошана. Она с дрожью в голосе тихо воскликнула: «Где ты, любовь моя? Ради Бога, вернись!»
Лора вновь появилась в гостиной, бледная, с покрасневшими веками, и первое, что она сделала, — склонившись к мужу, поцеловала его.
— У меня просто сердце разрывается, — шепнула она мужу. — Жослин, у меня сдают нервы! В последнее время мужество мое на исходе.
С несказанным облегчением встретив эти слова, он схватил ее за руки и покрыл их поцелуями.
— Ты что, считаешь меня грубой бессердечной скотиной? — тихо спросил он. — Мне совершенно не в чем тебя упрекнуть, ведь тебе приходится мириться с моей привязанностью к ребенку от другой женщины.
Эрмин, сидевшая возле печки, услышав эти последние слова, успокоилась. Родители становятся более разумными. Чтобы оставить их наедине, она ушла к Мадлен и детям, игравшим в няниной комнате. Как всегда, она оставила на пороге все заботы и страхи. Большая комната была истинным приютом радости и невинного счастья. Лоранс, устроившись за своим столиком, старательно рисовала. Мари с сосредоточенным видом вязала, сидя на кровати. Луи и Мукки играли в шарики на шерстяном ковре теплых оттенков. Медноликая Мадлен с пылким рвением молилась, перебирая четки.
— Эрмин, ты споешь нам «Аве Мария»? — завидев ее, попросила кормилица. — В память того человека, по которому вы с матерью скорбите…
— Хорошо, Мадлен, я спою в память о Хансе. Спасибо за подсказку.
Дети бросили свои занятия, им не терпелось услышать мамино пение. И вот наконец зазвучал хрустально-чистый голос, наполненный чувством, проникающий в душу. Прижав руки к груди, с полными слез глазами молодая женщина пела, вкладывая в исполнение всю скорбь по покойному другу, всю веру в Господа Бога и Деву Марию.
Она отдалась тому взлету духа, что придавал ее пению ошеломляющую искренность.
Когда звуки стихли, у дома раздались совсем иные голоса — яростный лай и завывания. На Валь-Жальбер обрушилась стихия.
Когда в дверь постучали, Тала подскочила от неожиданности. Снаружи лаяли собаки. Даже не выглядывая в окно, на котором уже задернули шторы, она поспешила открыть дверь. На пороге стоял ее сын. На нем была ушанка с козырьком, намотанный на шею шарф закрывал подбородок, но индианка тотчас узнала пронзительный взгляд черных глаз.
— Тошан! — воскликнула она. — Входи скорее.
— Нет, мне нужно загнать собак. Начался буран.
— Знаю, ветер сегодня такой сильный, что скоро будет трудно устоять на ногах. Зайди за дом, там есть сарай, где им будет хорошо.
Она едва справлялась с дрожью в голосе. Тала не видела сына с тех пор, как открылась правда о ее прошлом. Более стыдливая, чем набожная квебекская фермерша, она ощущала почти физическую боль при мысли, что Тошан мог представить, как ее насилует какой-то мужчина.
— Помоги мне, — выдохнул он. — Мама, подожди меня возле сарая, без тебя мне не справиться.
Он с трудом переводил дыхание и, спускаясь со ступенек, едва не упал. Тала встревожилась.
— Что с тобой?
— Я полностью вымотан! — крикнул он, понукая собак.
Через десять минут Тошан уже сидел в кухне у очага. Киона с плюшевым мишкой в руках с интересом наблюдала за братом.
— Здравствуй, Киона, — тихо сказал он. — Я так рад тебя видеть. Я знаю, что ты была больна, мне Эрмин сказала по телефону.
— Мне очень нравится телефон, — откликнулась девочка. — В прошлый раз я говорила с Мимин по телефону из больницы. Так странно: ты слышишь в аппарате чей-то голос, думаешь, что человек где-то рядом, а он часто находится далеко. Она была в Валь-Жальбере, а я здесь, в Робервале.
Тошан, развеселившись, улыбнулся, а потом добавил:
— Но есть люди, которые находятся в одном месте, а их видят в другом. Например, моя маленькая сестренка. Ведь так?
— Тс-с! — Киона поднесла палец к губам, указывая на вошедшую Талу.
— Я напоила собак и дала им поесть, — сообщила индианка. Теперь могу заняться тобой. Снимай куртку и сапоги, здесь жарко.
— Мама, я лучше устроюсь в соседней комнате, если ты ничего там не трогала после Рождества.
— Все на своих местах, и матрас и постельное белье. Я затопила печку, а то там было холодно, как в погребе. Идем.
Тошан поднялся, не сдержав тихий стон. Тала поддержала его.
— Киона, веди себя хорошо, твой брат устал, — сказала она. — Поужинаем позже.
Девочка кивнула. Она устроилась возле лампы и вновь взяла книгу с картинками. Там были нарисованы животные разных стран в естественной среде. Внизу прелестными раскрашенными буквами были подписаны их названия.
— Обезьяна, леопард, буйвол, лев, — вполголоса называла она. — Зебра, слон, жираф.
Киона, зная, что мать не спешит отправлять ее в школу, научилась читать самостоятельно по старому учебнику, которым пользовалась еще Эрмин. Пока что об этом никто не знал.
Тала помогла Тошану раздеться. Побледнев, он стиснул зубы. Но когда она хотела стянуть с него шерстяную фуфайку, он жестом остановил ее.
— Мама, я ранен! Не бойся, ничего страшного.
Настояв на своем, Тала сняла с него фуфайку и обнаружила на нательной рубашке большое кровавое пятно.
— Что случилось? — растерянно спросила она. — Эрмин сказала мне, что ты разыскиваешь того человека, Поля Трамбле!
— Я нашел его. — Голос Тошана звучал сурово.
— Твой тяжелый груз на санях — это он? Сын, ты что, взялся сам вершить правосудие? Видишь, куда меня это завело? Я причинила страдания твоей жене и ее семье.
Он медлил с ответом. Сначала с явным облегчением вытянулся на матрасе.