«Тошан… Я так мало его знала… — думала девушка. — Короткий разговор в июле, поцелуй, произнесенные в спешке клятвы… Была бы я с ним счастлива? Он показался мне красивым и соблазнительным, но какой у него был характер?»
Она уловила запах принесенных Хансом роз. Не открывая глаз, она подумала о пианисте. Эрмин не составило труда вспомнить его серо-голубые глаза и укоризненное выражение лица, когда она брала неверную ноту. Он пользовался мылом с ароматом сандалового дерева, запах которого передавался его одежде; покусывал карандаш, которым делал пометки на полях нотных листов…
Отношения у них были почти дружеские, однако иногда возникали двусмысленные ситуации. Так, иногда Ханс позволял себе словно невзначай коснуться щеки девушки или ее плеча. А когда они вместе встречали Новый год, несколько раз целовал ее очень близко к губам.
— Через год я выйду за Ханса, — объявила Эрмин и открыла глаза. — Но не раньше. Если Тошан — не тот Клеман Дельбо, который сгорел в пожаре, у него будет время вернуться сюда, в Валь-Жальбер. Я понимаю, что надеяться на это глупо, но так моя совесть будет чиста. Ханс мне очень нравится. И ты столько раз повторяла, что этого достаточно для счастливого брака…
Лора вздрогнула. Серьезный тон дочери поразил ее. В ее как всегда звонком и мелодичном голосе она уловила ноты печали, которая по сравнению с первым днем только усилилась.
— Эрмин, ты не обязана выходить замуж за Ханса. В моем представлении он идеальный зять, но мое мнение ты можешь воспринимать как совет, не более. Ты свободна в выборе. Скажи, ты все еще на меня сердишься?
— Нет. Возможно, на твоем месте я поступила бы так же. Я ведь тоже тебе соврала. Еще до Рождества я написала Шарденам, в Труа-Ривьер. Рассказала, как мы нашли друг друга в отеле, объяснила, что ты на долгие годы потеряла память, и призналась, что хочу увидеться с ними или хотя бы переписываться. В конце письма я спросила о моем отце.
Лора побледнела как полотно и скрестила руки на груди, словно желая защититься от невидимой пока опасности.
— И они тебе ответили?
— Да. В сочельник я получила от них письмо, полное пренебрежения, презрения и ненависти. Они написали, что не хотят иметь ничего общего ни со мной, ни с тобой… Ни с папой. Я была ужасно разочарована. Бетти меня утешила и пообещала сохранить все в секрете. Я боялась причинить тебе новое горе, ведь эти люди однажды уже отвергли тебя.
— Господи, — пробормотала Лора, — спасибо тебе! Спасибо, что они не пролили свой яд! Дитя мое, пойми, они — религиозные фанатики, готовые уничтожить всех, кто не разделяет их взгляды.
— Не волнуйся, я больше не стану пытаться с ними сблизиться, — успокоила мать Эрмин.
Вошла Мирей, неся в руках поднос. Она ласково улыбнулась девушке.
— Вот сладкое холодное молоко для нашей крошки! А еще — поджаренные тосты с маслом и апельсиновым джемом!
— Хм, пахнет приятно, — сказала Эрмин.
Мать помогла ей сесть, подложив под спину пару больших подушек. Мирей поправила одеяла и поставила на край постели поднос.
— Я вся извелась, пока ты болела, — сказала она. — И мадам все время сидела возле твоей кровати, даже дремала сидя.
Эрмин выпила молока и сгрызла тост. Потом снова легла, ощутив внезапную слабость.
— Спи, — ласково сказала ей Лора.
На следующий день Элизабет с детьми по приглашению Лоры пришли навестить больную. Мирей накрыла в спальне Эрмин небольшой столик с разными лакомствами. Эдмон с Арманом тихо переругивались, пока хозяйка дома беседовала с соседкой. Шарлотта забралась на кровать, и Эрмин ласково гладила ее по волосам.
— Ты выздоровеешь, скажи? — спросила девочка едва слышно. — И будешь носить шляпку, чтобы от солнца у тебя не было горячки.
— Шарлотта, не волнуйся, скоро я поправлюсь, и мы снова будем вместе гулять, — тоже шепотом пообещала Эрмин. — Я очень грустила о Тошане. Помнишь его?
— Да. Он милый.
— Он никогда не вернется. И для меня это большое горе. Но только это наш секрет, хорошо?
— Хорошо, — выдохнула девочка. Она была поражена тем, что Эрмин так ей доверяет.
Элизабет с чашкой чая в руках присела на край кровати.
— Мимин, ты до сих пор выглядишь изможденной. Жо передает тебе свои лучшие пожелания, вот только он считает, что солнце тут ни при чем. Что жар у тебя из-за укуса какой-то мошки. Но это не важно, главное, что тебе уже лучше.
— Вы все так внимательны ко мне! Я скоро поправлюсь.
Девушка провела в постели целую неделю. Ей не хотелось выходить из комнаты. Часто она притворялась спящей, чтобы остаться в одиночестве. Состояние ее здоровья уже не беспокоило Лору, поэтому, увидев, что Эрмин закрыла глаза, она спускалась в гостиную. Девушка могла сколько угодно плакать, если ее одолевала тоска, или размышлять, зная, что ее никто не потревожит. Ханс не приезжал, и это почему-то вызывало у нее раздражение.
«Думаю, мне нужно чувствовать на себе его обожающий взгляд, знать, что он рядом. Он умеет меня рассмешить», — признавалась она себе.
Месье Цале приехал в следующее воскресенье. Лора проводила его к Эрмин.
— Посмотрите, как замечательно она устроилась, — сказала молодая женщина. — Электрофон на расстоянии вытянутой руки, на столике, который Селестен принес из столовой. Романы на любой вкус, графин с лимонадом…
Вскоре Лора оставила их одних. Эрмин призналась матери, что хотела бы побыть с музыкантом тет-а-тет. Очень элегантный в своем саржевом светло-коричневом костюме, с галстуком в тон, Ханс склонился над ее постелью.
— Дорогая Эрмин, я очень рад, что вы быстро поправляетесь, — сказал он, снимая шляпу. — Вы прекрасны.
Он говорил искренне. Девушка была в вышитой ночной сорочке, чисто вымытые волосы золотистыми волнами струились вокруг похудевшего лица. На щеках играл розовый румянец, в прекрасных голубых глазах светилась робкая радость, хотя тень глубокой печали все еще омрачала ее черты.
— Спасибо, Ханс. Я ждала вашего визита, — сказала девушка. — Садитесь, пожалуйста, сюда. Что нового в Робервале? Вы всё еще работаете в отеле?
— Да, но это не доставляет мне радости, потому что мой соловей не спешит украсить собой вечера. Многие клиенты сожалеют о том, что лишились удовольствия слышать вас, Эрмин. И директор тоже.
Девушка развела руками. Он поспешил добавить:
— Я говорю вам это только для того, чтобы вы знали: у вас уже есть своя публика и поклонники. Я знаю правду, ваша матушка мне все рассказала. Мне очень жаль этого молодого человека, сумевшего завоевать вашу любовь.
Эрмин покачала головой, но Ханс продолжал:
— Вы любили его, и эта потеря стала для вас большим горем. Но я все равно вас люблю. К чему отрицать очевидное? Настоящая любовь, Эрмин, способна на жертвы. Ради вашего счастья я бы радовался вместе со всеми на вашей свадьбе, если бы Тошан вернулся живым и невредимым. Скажите, почему вы никогда мне о нем не рассказывали?
— Я знала, что вы любите меня, и не хотела причинять вам боль. Прошу вас не произносить при мне его имя. Уже много дней я пытаюсь смириться с его смертью. Пожалуйста, говорите со мной об опере, о песнях, о музыке, о Франции, об Италии или о стране ваших предков, Дании! Я хочу жить, понимаете? Я вычеркнула из своего сознания тени прошлого — моего отца, который исчез неизвестно почему и как, и этого юношу, которого знала намного хуже, чем вас.
Она протянула ему холодную полупрозрачную руку. Ханс схватил ее и стал согревать своими пальцами.
— Моя дорогая маленькая фея, однажды вечером, возможно, по другую сторону Атлантического океана, мы будем гулять по античной террасе в Тоскане. Вокруг будут стрекотать цикады, вы откроете для себя прелесть пейзажа — рыжие холмы, растущие там и сям тисы и кипарисы, черные силуэты которых вырисовываются на фоне ярко-синего неба… Вы насладитесь нежностью сумерек, теплых и напоенных изысканными ароматами, какие бывают только в южных странах. А может, мы поедем в бельгийский городок Брюгге, древние дома и каналы которого вдохновляли многих художников…
Голос Ханса смягчал сердечную боль Эрмин. Она закрыла глаза и перенеслась мыслями к неизведанным землям.
— В Дании очень холодно, — продолжал пианист. — В этой стране жил писатель, автор прекрасных сказок, которые я обожаю.
— Ганс Христиан Андерсен, — отозвалась девушка. — Автор «Снежной королевы» и «Русалочки». Я читала эти сказки в детстве. Подружка по монастырской школе приносила мне книжку.
Более часа Эрмин рассказывала Хансу о себе, о своих воспоминаниях подкидыша, искренне любимого Элизабет Маруа и монахинями. Ханс не отпускал ее руки. Телесный контакт, даже такой невинный, глубоко взволновал его. Внезапно он сказал ласково:
— Мне кажется, будто в руке я держу хрупкую испуганную птичку. Я чувствую малейшее биение вашего сердца…
— Вы слишком романтичны, — ответила девушка, хотя его слова были ей приятны.
Лора прервала их уединение, постучав в дверь.
Ханс приехал и на следующий день. Потом стал приезжать почти каждый день, после полудня. Он с удовольствием рассказывал Эрмин о далеких странах, для большей наглядности используя книгу по географии.
Однажды вечером с наступлением сумерек пошел дождь. Ханс хотел включить лампу у изголовья кровати, но Эрмин остановила его.
— Ханс, обнимите меня, — шепотом попросила она. — Все заботятся обо мне, окружают меня лаской, но мне нужно, чтобы мужчина прижал меня к себе…
Ханс никак не ожидал услышать такое от юной девушки, сдержанной и хорошо воспитанной. Было видно, что он колеблется.
— Что будет, если войдет ваша матушка?
— Мы не делаем ничего плохого, — нетерпеливо возразила Эрмин.
Он пересел на край кровати и неловко ее обнял. Она положила голову ему на плечо. Ханс дрожал, поглаживая ее волосы.
— Мое счастье, мое дорогое сердечко, — нежно бормотал он.
Эрмин обняла его в ответ, желая ощутить хоть что-нибудь — желание, удовольствие, — что вернуло бы ее к жизни. Но тело ее не ответило. Удрученная этим обстоятельством, она нашла губами губы Ханса. Он ответил на прямое приглашение пылким поцелуем: губы его прижались к губам девушки, язык скользнул меж ее перламутровых зубок и вторгся в ее рот, твердый и энергичный, как мужской член.