Водитель такси постучал в стекло задней дверцы. Шел такой густой снег, что шляпа его совсем побелела, и куртка тоже. Им пришлось выйти из машины. Заплатив любезному таксисту по счету, Эрмин медленным шагом направилась к Капитолию. Лора, должно быть, уже начала волноваться.
— И что мне сказать маме? — спросила она у Бадетты. — Если я скажу, что отец не вернется сегодня вечером, она поймет, что произошло что-то серьезное. Но я не смогу рассказать о том, что знаю. Я, которая так полюбила вновь обретенного отца, теперь его ненавижу! Господи, и Тошан прошел через все эти испытания один, без моей поддержки! Тала, конечно, взяла с него обещание обо всем молчать. И мне до сих пор не хочется во все это верить! Это какая-то басня, причем в очень дурном вкусе!
— Мы ничего не можем рассказать вашей матери, пока не узнаем подробностей, Эрмин. Вам не обязательно ехать в Роберваль. В конце концов, существует телефон. Позвоните в больницу, и вы узнаете, как себя чувствует малышка, а может, вам удастся поговорить с отцом или мужем. Они приедут туда только завтра утром, и то, если с этими снегопадами поезд не задержится в пути, который может занять четырнадцать-пятнадцать часов.
— Спасибо, моя дорогая Бадетта, без вас я бы уже ударилась в панику! Странно, но я успокоилась. Раньше я не могла понять поведения Тошана. Теперь же я хочу поскорее с ним увидеться, объясниться. Может, он меня уже простил?
— Уверена, что так и есть. Идемте, вы продрогли!
Они вошли через служебный вход. В театре было тихо. По пути журналистка пообещала, что придумает, как объяснить Лоре отъезд Жослина, и ради этого отправится в бар. Эрмин вошла в свою гримерную, где обнаружила Шарлотту и Мукки спящими на диване.
«Господи, верни мир в нашу семью! — взмолилась она про себя. — Даже если это кажется сумасшествием! Я готова на любые жертвы, чтобы вернуть любовь моего дорогого мужа!»
Эрмин закрыла глаза, молитвенно сложила руки у груди. Перед ее мысленным взором теснились образы — слова, взгляды, лица. Отчаяние на лице Талы, сидящей у выложенного галькой очага, веселое личико Кионы с розовым, как ягодка, ртом. Она увидела своего отца на крыльце их дома в день его возвращения в Валь-Жальбер, в то время как его считали мертвым и похороненным. Потом появился Тошан с застывшим лицом, которое стало выглядеть старше от пережитого стыда и гнева. Но еще она вспомнила его поцелуи, его стройное мускулистое тело цвета бронзы, удовольствия, которые они дарили друг другу.
«И я позволила этому фату Дюплесси меня поцеловать! — подумала Эрмин в ужасе. — Тошан никогда не узнает. Да это и не имеет значения!»
Вошла взбудораженная и испуганная Лора, следом за ней — Бадетта.
— Эрмин, я только что узнала, что твой отец уехал! Похоже, чтобы вернуть твоего мужа и убедить его провести с нами Рождество здесь, в Квебеке. По-моему, на этот раз Жослин перегнул палку! Что на него нашло? А я так приятно провела время на этом приеме!
— Чш-ш-ш, мама, дети спят! — попросила Эрмин.
— Шарлотта уже не ребенок, — отрезала Лора сердито. — А я отправила Мирей домой, чтобы она приготовила нам вкусный ужин! Ну почему у нас всегда все идет вкривь и вкось!
Эрмин и Бадетта обменялись расстроенными взглядами. Обе размышляли о том, как уберечь Лору от огорчения.
— Остается только вернуться домой, — сказала та. — Что ж, тем хуже для Жослина, поужинаем без него! Идемте, Бадетта, вы останетесь ночевать у нас. Похоже, завтра утром все вокруг засыплет снегом. Хотя, думаю, мой муж решил, что поступает правильно.
Пришлось разбудить Мукки и Шарлотту. Дюплесси, которому сообщили о возвращении Эрмин, поторопился предложить свою помощь.
— Я провожу вас, дамы! — объявил он. — Я понесу мальчика, он очень устал. И поторопитесь, живете вы неблизко!
Было очевидно, что импресарио желает получить приглашение на ужин. Эрмин разочаровала его по дороге к улице Сент-Анн, на самом деле расположенной совсем недалеко.
— Октав, мы хотим побыть все вместе сегодня вечером, только члены нашей семьи, — извинилась она. — Не обижайтесь, но у нас появилась проблема, и я, например, постараюсь пораньше лечь в постель.
— О, не напоминайте мне о вашей огромной кровати, где для меня вполне нашлось бы местечко! — пошутил он.
— Замолчите, я больше не хочу слышать подобных бестактностей! — отрезала она.
— Но без меня вы — ничто, — тихо сказал он. — Я нашел вас в Валь-Жальбере, поселке-призраке, где вы пели для пустых домов! И только я могу привести вас к вершинам славы, дорогая Эрмин.
— Вы хотите сказать, что я всем обязана вам? — тоже шепотом спросила она, поскольку следом за ними шли Лора и Бадетта. — Если так, оставьте себе деньги, которые я заработала, все деньги! Во времена монастырской школы я жила в бедности и могу зимовать в хижине и быть довольной этим. Я ошиблась в выборе пути, господин импресарио! И скоро поверну назад!
— Вы говорите вздор! — всполошился он.
Они пришли. Эрмин попрощалась с Дюплесси, забрав у него сына. У нее было только одно желание — поскорее оказаться в уютной квартире, чтобы зажечь разноцветные электрические гирлянды на рождественской елке.
— До свидания! Но не делайте глупостей! — проворчал он в ответ. — Ваша частная жизнь не должна мешать исполнению условий контракта, который вы подписали.
— Оставьте при себе свои ученые слова, — бросила она. — Доброй ночи!
Шарлотта с трудом стояла на ногах, так ей хотелось спать. Эрмин уложила ее в свою постель вместе с Мукки. Мадлен пришла сказать Лоре, что Луи и малышки спят как ангелы.
— Вы сегодня ужинаете с нами, — со вздохом отозвалась та. — Мой муж уехал, и на столе будет лишний прибор. И именно под Рождество, когда должны случаться чудеса! Мсье бегает за Тошаном, но ему никогда не поймать зятя…
Кормилица кивнула и вежливо поблагодарила за приглашение. Она казалась спокойной, но сердце быстро билось у нее в груди. Слова Лоры встревожили ее. Едва оставшись с Эрмин наедине, возле сияющей огнями елки, она посмотрела на нее вопросительно.
— Мадлен, дорогая, ты была права насчет Кионы, — тихо сказала молодая женщина. — Это и вправду дочка Талы. Однако ты имеешь право узнать всю правду: ее отец — мой собственный отец, Жослин… Но ни слова Лоре. Обещай!
По смуглым щекам Мадлен потекли слезы. Она кивнула.
— Что вы там замышляете? — громко спросила у них Лора. — Сегодня вечером я и так расстроена и сердита, возвращайтесь за стол! Поговорим о «Фаусте». Прекрасное произведение! Демон, Мефистофель, такой страшный! Но голос его меня очаровал. Это баритон, не так ли?
— Нет, Мефистофель — бас, мама, — поправила ее Эрмин. — Баритон — это Валентин, брат Маргариты.
— И эта сцена, где ты поешь, сидя за прялкой. Это так трогательно! — продолжала Лора. — Но в ней ты целуешь исполнителя роли Фауста, это смущает…
— Не больше, чем в фильме, — возразила Бадетта. — Я обожаю оперу, и мне этот спектакль показался исключительным.
Далее разговор коснулся великих опер французского и итальянских композиторов — «Богемы» Пуччини, «Кармен» Бизе и «Травиаты» Верди.
Молодой женщине с трудом удавалось делать вид, что все хорошо. Она думала только о Кионе.
«Завтра я узнаю, как она, завтра я, быть может, поеду к ней, к моей маленькой сестричке! Господи, спаси ее, потому что, если она умрет, я никогда не прошу отца. Никогда!»
Эрмин спала плохо, преследуемая мыслями о невероятных новостях. Ночь показалась ей одновременно и слишком длинной, и слишком короткой. Известие было настолько ошеломительным, что в него с трудом верилось. У них с Тошаном одна сестра на двоих, причем она приходится сестрой и маленькому Луи тоже!
Несколько месяцев назад она бы по-другому судила о поведении Талы и своего отца. Но недели, проведенные в театральных кругах, весьма своеобразных в смысле норм поведения и морали, ее многому научили. В этом мире царили интриги, фамильярность и снисходительное отношение к внебрачным связям. Да и она сама оказалась неравнодушна к «французскому» шарму Дюплесси. Эрмин не хотела обманываться: когда импресарио поцеловал ее, тело женщины ответило, дрожа от желания.
«Тала долго жила одна. И когда мой отец приехал к ней, кстати, не знаю зачем, она в него влюбилась… Или же свекровь просто нуждалась в мужской ласке, как я вчера вечером в объятиях Октава. Плоть слаба, это всем известно…»
Но как она себя ни уговаривала, вся эта история безумно ее огорчала. Жослин солгал им, ей и матери, без всяких зазрений совести. По крайней мере, она видела события именно под таким углом.
«И мы с Тошаном столько страдали из-за этих секретов! Да и мама переживет ужасную боль, а ведь она так гордилась, что им с папой снова удалось стать парой!» — подумала она на рассвете.
Мадлен проскользнула к ней в спальню на цыпочках. Кормилица была сама не своя от волнения.
— Эрмин, я молилась всю ночь и слышала, как ты ворочаешься в кровати. Мне так жаль вас всех!
— Ты тут ни при чем, — сказала молодая женщина. — Это жизнь! Тала и моя мать могли и не зачать. Или не полюбить одного и того же мужчину. Если бы я знала, что происходит, я бы сумела помочь Тошану, заставить его все мне рассказать! В нашей семье слишком много секретов и недомолвок. Мне очень хочется во всем признаться матери. Она все равно узнает, не сейчас, так позже. Зачем откладывать?
С этими словами Эрмин встала. Проходя мимо кормилицы, она погладила ее по черным волосам, таким похожим на волосы Тошана.
— Не грусти! Я много думала о Кионе. Сейчас семь утра, я позвоню в больницу, а потом решу, что делать дальше. Пока у меня одно желание: сесть на первый же поезд. Я умираю от нетерпения, Мадлен. Киона не может умереть! Я видела ее совсем крошкой и чувствую, что мы с ней связаны. С прошлого лета я сильно переменилась. И я так скучала по Мукки, что поняла очень важную вещь: дети — это святое! Их драгоценная жизнь, их счастье — вот что взрослые должны беречь прежде всего. Дети приходят в мир невинными, и они не должны расплачиваться за ошибки взрослых. Мне нужно было понять это намного раньше. Когда мне было три года, с неба спустился ангел, окруживший меня любовью и нежностью — красивая монахиня, сестра Мария Магдалина.