Эрмин, растроганная словами отца, кивнула. Она смотрела, как в Лак-Эдуаре сходят с поезда пассажиры.
— Ты прав, папа. Иногда случаются невероятные вещи! Если бы в ту зиму с локомотивом не случилась авария, я бы не попала ночевать в санаторий. И ты бы не узнал, что мама жива. Это наводит на мысль, что все в нашей жизни уже предрешено…
Эрмин нежно улыбнулась отцу. Поезд снова тронулся. Она подумала о дорогой ее сердцу сестре Викторианне. Пожилая монахиня наверняка продолжала трудиться в санатории.
— Мне бы хотелось больше путешествовать! Я могла бы поцеловать сестру Викторианну, если бы у нас было время задержаться в Лак-Эдуаре. Но она бы не обрадовалась, узнав, что я еду в Квебек. Я провела ночь у нее в комнате, и она настоятельно советовала мне отказаться от мыслей о карьере певицы.
— И это понятно! В большинстве своем монахини твердо убеждены, что долг матери и супруги — служить семье, — заметил отец. — Я же придерживаюсь, скорее, мнения Жозефа. Когда он еще был твоим опекуном, то попытался заработать на твоем таланте, хотя и не стал в открытую его эксплуатировать. Но чутье-то у него было!
— Конечно! — вздохнула молодая женщина. — Я говорила, что в Лак-Эдуаре познакомилась с очень приятной женщиной? Ее зовут Бадетта, она журналистка. Она такая милая! И именно ее ты должен благодарить за мой концерт. Она настояла, чтобы я спела для пациентов санатория.
— Если так, я благодарен ей по гроб жизни! — сказал он.
— Бадетта живет в Квебеке. Но я никогда с ней не увижусь.
— Никто не знает, что готовит ему будущее, дорогая, — сказал дочери Жослин с ласковой улыбкой на устах.
В вагоне было очень тепло. Молодая женщина снова уснула. Сон спасал ее от волнения, или, вернее, мандража, не отпускавшего ее ни на мгновение, и позволял не вспоминать ежесекундно о детях. Отец ее вовсе не обиделся, он просто погрузился в чтение «La Presse». Мужчина наслаждался присутствием дочери и, пока она спала, мог вдоволь налюбоваться ею. Но после полудня Эрмин проснулась и на этот раз сама завела бесконечный разговор о партиях, которые ей хотелось бы исполнить на сценах известнейших театров Европы, где выступали самые знаменитые оперные исполнители, в том числе великий Карузо.
В семь тридцать вечера поезд прибыл на вокзал Гар-дю-Пале, конечную остановку. Эрмин сидела, прижавшись носом к стеклу, открывая для себя Квебек. Она увидела бесчисленные дома, крыши и печные трубы и, кроме того, манящий силуэт Шато-Фронтенака на вершине Бриллиантового Мыса. Возникновение этого названия тоже было связано с именем Жака Картье, французского исследователя, который у прибрежных скал нашел блестящие камешки. Он подумал было, что это алмазы, но образцы, привезенные во Францию в 1542 году, на поверку оказались кварцем. Словно в насмешку, последующие поколения назвали мыс Бриллиантовым.
— Папа, какой этот город огромный! Я, глупая, и не подозревала, что такие бывают! Я ведь знаю только Роберваль, Шамбор и Валь-Жальбер…
— Ты бы совсем голову потеряла, увидев Нью-Йорк, дорогая! — отозвался Жослин, надевая свою шляпу и пиджак. — Я пытался найти там работу, но прожил в городе всего неделю и решил вернуться в сельскую местность.
Лора позаботилась о том, чтобы супруг выглядел элегантно. В костюме-тройке и белой рубашке Жослин был весьма импозантен. Эрмин вдруг посмотрела на отца по-новому. Он редко делился с ней воспоминаниями о годах своих странствий.
— Я видела фотографии Нью-Йорка, — сказала она. — Они впечатляют!
Отец и дочь обменялись улыбками, спеша поскорее покинуть вагон. Первый шок ожидал молодую женщину, когда она вышла из здания вокзала. Тот показался ей похожим на замок с двумя заостренными башнями возле главного входа, над которым красовалось витражное окно. Здание было великолепным и немаленьким. Построенное в 1915 году, оно служило отправной точкой на пути в Монреаль по северному берегу, и в Гаспези, через мост Квебека — по южному.
Жослин подошел к такси. Эрмин, совершенно потерянная, шла за ним. Ее оглушал шум с проезжей части, где грохотали трамваи[52] и гудели моторы автомобилей. Вокруг сновали обремененные багажом многочисленные путешественники.
— Куда мы едем, папа? — спросила она тихим испуганным голосом.
— Сначала в отель, дорогая. Не бойся! А то по твоему испуганному виду все поймут, что ты приехала с дикой окраины страны.
— Мне все равно! — отозвалась молодая женщина, прячась на заднем сиденье автомобиля.
В это мгновение Эрмин от всего сердца сожалела, что устроила прослушивание в Капитолии. Отец сел с ней рядом и протянул ей руку, словно она была маленькой девочкой.
— Наша дорогая Лора предусмотрела все, — сказал он. — Мы остановимся в Шато-Фронтенак. Сегодня вечером, после ужина, сможем прогуляться по Террас-Дюферрен. Говорят, вид на Сен-Лоран просто великолепен. И оденься понаряднее, я хочу пройтись с тобой под ручку!
— Мама одолжила мне два своих платья. Думаю, я тебя не опозорю.
— Ты — и вдруг опозоришь? — возразил он. — Такого просто быть не может! Ты такая красавица, моя девочка!
— Папа, но ведь номер в этом отеле, наверное, стоит огромных денег! Я читала проспект, в котором расхваливалось это заведение. Оно роскошное! Маме не следовало платить столько, ведь она постоянно жалуется на кризис. Завод Шарлебуа в Монреале работает вполсилы. Я не хочу, чтобы она разорилась!
— Ты не в курсе дел твоей матери. Я тоже знаю не многим больше, — сказал Жослин. — Но я могу кое-что тебе сообщить: она продала дом Фрэнка Шарлебуа каким-то американцам. И благодаря этой выгодной сделке мы сможем прожить остаток дней в изобилии. Мне это не по нраву, но с тех пор прошло уже несколько месяцев, и я смирился. Когда я написал об этом моей сестре Мари, ответное письмо было куда менее язвительным, чем прежние. Думаю, летом она приедет к нам в Валь-Жальбер посмотреть на твоих малышей.
Молодая женщина была удивлена. В некоторых случаях ее родители проявляли поразительную сдержанность.
«Но этим летом меня в Валь-Жальбере уже не будет, — подумала она. — Я не собираюсь ссориться с Тошаном. Я перееду жить в хижину Талы, как он того хочет. Во всяком случае, там я чувствую себя лучше, чем в этом городе».
При виде Шато-Фронтенак она забыла о своих сомнениях и страхах. Величественный фасад розового камня, большая башня и ряды окон, крыши и башенки — все было залито пурпурнозолотыми лучами заходящего солнца. Онемев от восторга, Эрмин застыла перед зданием, у подножия которого царило оживление, словно в муравейнике. Туристы, торопящиеся на свидания и прогулки, проходили по выложенной плитами набережной с беседками из чугуна и кованой стали. Многие стояли, опершись о парапет, откуда открывался прекрасный вид на старинный порт и реку Сен-Лоран. В лавандового цвета небе летали чайки.
— Мы остановимся здесь? — спросила Эрмин едва слышно, опасаясь выглядеть смешной в глазах таксиста.
— Да, как и многие приезжие, — сказал Жослин. — На самом деле Шато-Фронтенак построили, чтобы развивать в регионе туризм класса люкс. Это была идея железнодорожной компании «Canadian Pacific Railway». Говорят, архитектурным решением он напоминает французские замки эпохи Ренессанса. Завтра мы побываем в Крепости. Раньше на этом месте был другой замок — Сен-Луи. Идем, нам пора выходить!
— Сколько всего ты знаешь, папа! — сказала она с изумлением.
— Просто у меня хорошая память, и я целыми днями роюсь в книгах, — пошутил Жослин. — Временами у меня получается строить из себя умника!
С чемоданчиком в руке Эрмин прошла несколько шагов до входа в отель. Увидев свое отражение в зеркальной двери, она вновь обрела уверенность в себе. Она ничем не отличалась от остальных женщин своих лет, которых успела здесь увидеть. И вдруг, несмотря на то, что она чувствовала себя смущенной и потерянной среди всех этих незнакомых людей, Эрмин пришла поразительная мысль.
«Если бы я стала такой же знаменитой, как Энрико Карузо или Эмма Лаженесс, если бы все эти люди аплодировали мне, когда я стояла бы на сцене в костюме героинь, которых так хочу сыграть, — было бы глупо дрожать при мысли, что я могу выглядеть смешно или странно! Все смотрели бы на меня, все знали бы, кто я такая! Господи, но это амбиции, это гордыня!»
Религиозное воспитание мгновенно напомнило о себе. В детстве ее учили быть скромной и милосердной. Чуть ли не испуганная собственным желанием славы, Эрмин едва обратила внимание на роскошное убранство холла. В сопровождении служащего в красивой красной ливрее они с отцом вошли в лифт. Жослин дал ему чаевые, когда тот оставил в первой комнате номера их багаж. Двустворчатая дверь вела во вторую комнату. Великолепие ковров, занавесей, мебели и постельных принадлежностей восхитило отца и дочь. На стенах, оклеенных узорчатыми обоями медового цвета, висели картины с видами города.
— Папа, это просто невероятно! — сказала молодая женщина после продолжительного молчания.
— Я никогда не бывал в таком роскошном месте, — отозвался ее отец. — Моя Лора была бы на седьмом небе, увидь она эту красоту!
— Вам нужно приехать сюда вдвоем, если у мамы после нашей с тобой поездки останется в кошельке хоть пара долларов, — пошутила Эрмин. — А ведь в стране до сих пор экономический кризис! Представляешь, сколько денег она заплатила за один только номер? Я назвала бы это несправедливостью, пустой тратой денег.
— Но что с этим можно поделать? — возразил Жослин. — Тем более что этот отель дает работу не одному десятку человек!
Он обошел комнату, неуверенно открыл шкаф, похлопал по кровати, испытывая смутное чувство уважения к тому, что его окружало. Потом приблизился к окну и открыл его.
— Подойди сюда, дорогая! Не задавайся вопросами и не мучайся больше угрызениями совести. Посмотри!
День никак не хотел угасать. Кроваво-красные отблески трепетали на темных водах Сен-Лорана. Город, раскинувшийся на его берегах, постепенно зажигал свои огни, и они были похожи на звезды, упавшие с неба, чтобы украсить старинные кварталы, превратив их повседневное одеяние в праздничный наряд.