Жослин кашлянул. Ему совершенно не понравился сюжет «Травиаты» — куртизанка умирает от туберкулеза на руках у возлюбленного, но двусмысленные комплименты Дюплесси, по его мнению, выходили за рамки приличий.
— У меня создалось впечатление, что в опере музыка часто сопровождает не слишком высокоморальные сюжеты. Неужели нельзя найти что-нибудь такое, где не было бы соблазнений, внебрачных связей и трагических смертей?
— Но ведь искусство — это всего лишь зеркало нашего общества, мсье, — ответил на это импресарио, зажигая сигарету. — Вы, без сомнения, порядочный человек и верный муж. И все же испокон веков любовь порождает драмы.
— Если бы вы знали нашу историю, — сказала вдруг Эрмин, лукаво улыбаясь импресарио, — вы бы могли написать либретто к опере.
— Прошу тебя, не нужно, — возмутился ее отец. — Это наши семейные дела. С некоторыми вещами нельзя шутить!
Жослин чувствовал себя виноватым. Он стыдился своего прошлого и не хотел, чтобы дочь рассказывала о нем. Он и так ощутил укор совести, попытавшись сыграть роль защитника морали и добродетели — он, который позволил себе спать с матерью своего зятя… Если задуматься, Октав Дюплесси прав: в каждой жизни есть «теневые» периоды, ошибки, совершенные из-за любви или в силу моральной неустойчивости.
— Я и не собиралась шутить, папа, — смутилась молодая женщина. — Но уже поздно, и нам пора спать.
Октав Дюплесси почувствовал волнение Эрмин, и, желая поберечь ее перед прослушиванием, поспешил попрощаться.
— Я зайду за вами в девять утра, — напомнил он. — И не забудьте, Эрмин, это будет великий день. Я поддержу вас, я вам это обещаю!
Она поблагодарила его улыбкой, которая взволновала его больше, чем ему бы хотелось. В ответ импресарио подмигнул и, держа в руке шляпу, поклонился.
«Да этот тип — настоящая акула, — подумал Жослин. — И, по-моему, ему плевать на то, что у моей дочери есть муж. Хорошо, что я здесь».
Эрмин и в голову не приходило, что беспокоит ее отца. Она немного выпила и теперь чувствовала себя свободной, молодой и очень красивой в своем муслиновом платье, похожем на облако лазури, сотканное специально для нее. Ноты «Арии с колокольчиками» звучали в ее сознании и в ее сердце. Она взлетала в прекрасное будущее своей мечты, где не существовало ничего, кроме ее мастерства и великолепной бесконечности пения.
Глава 18Предательство
Эрмин бросила последний взгляд да фасад театра Капитолий в форме ротонды. Она держалась очень прямо и была бледна как полотно. По обе руки от нее стояли отец и Октав Дюплесси.
— Вы должны решиться и войти, — сказал импресарио.
Проснувшись, молодая женщина сразу же позвонила в Валь-Жальбер. Лора сотню раз повторила, что верит в ее талант, и пожелала удачи. Мукки лепетал что-то возле самой трубки, и Шарлотта отчитала его, прося не шуметь так сильно. Это были привычные домашние звуки, голоса тех, кого она так любила, их обычные слова. По едва уловимому звону кастрюль она догадалась, что Мирей, как обычно, возится в кухне. Все это придало Эрмин храбрости, которая была ей так нужна, чтобы пройти пугающее ее прослушивание.
— У меня нет выхода, — сказала она. — Папа, пусть я буду выглядеть как маленькая, но возьми меня за руку, хотя бы на минутку!
— Директор Капитолия вас не съест, — пошутил Дюплесси. — Самая страшная среди членов жюри — певица-сопрано с дурным характером, которая ревниво относится к своим соперницам.
— Но я не собираюсь ни с кем соперничать, — тихо возразила Эрмин. — Идемте!
Весенний ветер, теплый и приятный, раздувал юбку ее муслинового платья, трепал белокурые пряди над лбом. Из кокетства молодая женщина оставила волосы распущенными, отведя их от лица с помощью черепаховых гребней.
— Не бойтесь, Эрмин! Вы воплощение обновления, майских цветов, и у вас исключительный голос, — сказал импресарио. — Вы завоюете Квебек и всю страну!
Жослину передался мандраж дочери. За несколько последних минут он не сказал ни слова, в отличие от разговорчивого Дюплесси. Внутри здания театра Эрмин почудилось, будто она наяву перенеслась в свою мечту. Просторный холл, коридоры и лестницы были отделаны красным и золотым, и красота обстановки немного привела ее в чувство.
«Все именно так, как я и представляла, — подумала она. — И очень скоро я поднимусь на сцену!»
Когда она снова посмотрела на отца, то выглядела уже не такой испуганной. Он потрепал ее по щеке. Импресарио решил напомнить, как будет проходить прослушивание.
— Вы все поняли, Эрмин? Я отведу вас за кулисы. Вашего отца мы усадим в ложу. Я хочу, чтобы вы побеседовали с директором и всеми присутствующими на прослушивании после его окончания. То есть вы прямиком выйдете на сцену. Музыкантам раздали партитуры арий, которые вы исполните. Как только вы будете готовы, они начнут играть, но тихо, чтобы не мешать жюри слушать.
Сердце молодой женщины забилось, как пойманная птичка. В висках били молоточки, во рту пересохло. Жослин испугался, увидев, как она побледнела.
— Держись молодцом, дорогая. Я теперь боюсь, чтобы ты не потеряла сознание на сцене.
Они были на втором этаже. Дюплесси открыл дверь первой же ложи.
— Мсье, будет лучше, если мы оставим ее в покое. Поверьте, я знаю, что говорю, — добавил он твердо.
В Капитолии, который в такой ранний час был почти пуст, стояла полнейшая тишина. Импресарио показал Эрмин мир закулисья, где за гигантскими занавесями красного бархата прятались многочисленные сложные машины и установки.
— Вот ваша комната, — сказал он и, придерживая ее под локоть, ввел в маленькое ярко освещенное помещение. — Пусть только пару минут, но вы можете побыть в священном месте, где артисты отдыхают, готовятся и где прячутся после триумфального выступления или мучительного провала.
— А зачем здесь букеты роз? — с восхищением глядя на цветы, спросила молодая женщина. — Они такие красивые!
— Я хотел, чтобы вас окружала атмосфера нежности и поэзии, — признался Дюплесси. — Позвольте один совет: выпейте перед выступлением стакан воды. И не забывайте дышать. Теперь я должен вас покинуть, но очень скоро за вами придут. Думаю, это будет Лиззи, наша управляющая. Все пройдет как нельзя лучше!
Она хотела удержать его, настолько сильным был ее страх. Однако оставшись одна, поторопилась последовать его совету. Выпив почти ледяной воды, она почувствовала себя лучше. Дрожа всем телом, Эрмин села в кресло перед обрамленным рядами ламп зеркалом. Отражение заставило ее приуныть.
«Я выгляжу ужасно! — встревожилась она. — Мне нужны румяна! Но нет, уже слишком поздно. Господи, у меня не получится!»
На мгновение она представила, что выбегает из театра на улицу, берет такси, которое отвозит ее прямиком на вокзал Гар-дю-Пале. И передернула плечами, обвинив себя в трусости. Отец ожидал ее возвращения в ложе, а мать столько потратила на эту поездку…
«Мне нужно петь, думая только о моих любимых детях и о Шарлотте. Если бы я чудом оказалась сейчас в лесу, я бы не боялась. Когда выйду на сцену, нужно будет представить, что я далеко отсюда и никто не станет меня судить».
В дверь постучали. У Эрмин тотчас же свело желудок, стал влажным лоб. Почти неслышным голоском она едва выговорила: «Войдите!» В гримерную влетела полноватая дама лет пятидесяти с черным платком на поседевших волосах.
— Это вы — мадам Эрмин Дельбо? — весело спросила она. — А меня зовут Лиззи Фурнье. Господи Иисусе, какая же вы хорошенькая! А теперь поторопитесь, все с нетерпением вас ждут. Октав пообещал нам настоящую диву! Снежный соловей — так он любит вас называть…
В это мгновение Эрмин чувствовала себя не соловьем, а несчастным птенцом, попавшим в ловушку. Она шла на сцену, словно в густом тумане.
«То, что я делаю, просто смешно, — думала она. — Все эти люди разочаруются, будут надо мной насмехаться. Решат, что я провинциалка с большими претензиями!»
Лиззи Фурнье с улыбкой похлопала ее по плечу.
— Ну, крошка, еще пару шагов! Вы почти ничего не будете видеть, прожекторы просто ослепляют!
И действительно, сделав еще несколько шагов, Эрмин оказалась на просторной сцене из красивых коричневых досок. Тотчас же до нее донеслись шушуканье и обрывки фраз. Она не знала, что одним своим видом она уже произвела на членов жюри приятное впечатление. Именно этого и желал Октав Дюплесси.
— Да ведь это Маргарита во плоти, сошедшая со страниц либретто! — обращаясь к импресарио, шепотом проговорил директор, весьма довольный увиденным. — Надеюсь, что голос у нее так же прекрасен, как и она сама.
— Вас ожидает сюрприз, — отозвался последний.
Из ложи Жослин с тревогой взирал на свое очаровательное дитя. Он глаз не мог отвести от ее лица. По правде говоря, в огнях рампы бледность обернулась для Эрмин преимуществом, придав ее коже молочный, перламутровый оттенок. Но она застыла на месте, соединив руки перед грудью, с отсутствующим видом.
«Что с ней? — спрашивал он себя. — Решайся же, дитя мое, пой! Я знаю, что ты много работала, что ты готова!»
Ожидание, пусть и краткое, приводило его в отчаяние. Наконец Эрмин слабо улыбнулась, и губы ее приоткрылись. Она хотела объявить «Арию с колокольчиками» из «Лакме», но на итальянском, как «Dov’é l’Indiana bruna». Однако не смогла произнести ни звука: она просто лишилась дара речи. Жестом Эрмин попросила у аудитории прощения.
В первом ряду партера Дюплесси заерзал от нетерпения. Директор, сидевший перед ним в кресле, посмотрел на него разочарованно.
— Терпение! — шепнул ему импресарио. — Она умирает от волнения, это же видно невооруженным глазом! Девушка никогда не выходила на сцену!
Преисполнившись сочувствия к растерянной молодой женщине, скрипач сыграл первые аккорды «Арии с колокольчиками». Пианист последовал его примеру, а следом за ними и контрабасист. Эрмин никогда не слышала столь гармоничного аккомпанемента. На несколько секунд она закрыла глаза.