— Сладкое пойдет тебе на пользу. Ты просто устала, Киона. Поднялась в шесть утра, весь день бегала по поселку, навестила беднягу Жозефа… Тебе давно уже пора спать. Зря я отпустила вас на улицу.
— Все закончилось, — сообщила Киона. — Да, мне уже лучше.
— Поднимайся к себе, милая! — сказал Жослин, все еще обеспокоенный. — Я тебя провожу.
В комнате он взбил подушку и включил лампу на прикроватной тумбочке.
— Я погашу свет, когда буду выходить. Что с тобой случилось, родная?
— Не знаю, папа. Это все из-за песни. У меня так сильно заболело сердце…
— Лора права, тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи, доченька.
Оставшись одна, Киона подошла к окну, уткнувшись носом в москитную сетку. Она посмотрела на луну, которая уже покинула верхушку ели. «Я могла бы снять свои амулеты на несколько минут… Или на одну маленькую минуточку, — сказала она себе. — Нет, лучше я их оставлю. Теперь я нормальная. И больше не хочу видеть ни будущего, ни прошлого, ни настоящего».
Родольф Метцнер свернул на узкую дорогу, что заставило его замедлить ход. Его ладони на руле, обтянутом кожей, были влажными. Он вел машину уже почти три часа, все это время пребывая в состоянии лихорадочного возбуждения, которое ему редко доводилось испытывать. Он то и дело бросал взгляд в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что Эрмин здесь, в его машине, укутанная пледом, и что она все еще спит. Обратное его удивило бы, поскольку он подсыпал ей сильную дозу снотворного: это были таблетки, которые он принимал в течение нескольких лет, чтобы справиться с хронической бессонницей.
«Спи, моя прекрасная богиня, мы скоро будем на месте. Больше никто не причинит тебе зла. Господи, я думал, что убил тебя, тебя, которую обожаю, боготворю!» — думал он.
Из многочисленных фантастических и неосуществимых планов по удержанию Эрмин швейцарец выбрал самый радикальный. Охваченный паникой при мысли о неотвратимости ее отъезда, он одурманил молодую женщину снотворным. «Тебе следовало принять мое предложение и поехать со мной добровольно. Ты не оставила мне выбора, я не мог тебя потерять».
От этого обращения на «ты», которое он позволял себе только в мыслях, его охватывала сладострастная дрожь. Таким образом он присваивал себе Эрмин, делал ее своей при помощи этого интимного слова, позволительного лишь для любовников и родных людей.
— Потерпи! Отныне я буду заботиться о тебе и защищать, — тихо добавил он.
Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть. Он был на грани нервного срыва от пережитой паники. Ни на секунду он не предполагал, что его любимая Эрмин может пострадать, что ее сердце с трудом выдержит смесь алкоголя и таблеток на основе опиума, которыми он пользовался. Его организм к ним давно привык, в отличие от организма молодой певицы. Дрожа от страха, заливаясь слезами, он уложил ее на диване, чтобы пощупать пульс и прислушаться к дыханию. Убедившись, что ей ничего не угрожает, он позвонил в «Шато Фронтенак» и попросил горничную собрать чемодан Эрмин Дельбо и отнести его к стойке регистрации.
Ставка была столь велика для него, что Метцнер проявил небывалую силу. Он донес Эрмин по лестнице до первого этажа и устроил на заднем сиденье своей машины в рекордно короткие сроки. Ему пришлось держать ее в вертикальном положении, закинув одну ее руку себе на шею, чтобы все выглядело естественно. Провидение было на его стороне: на улице Сент-Анн в это время не было ни души. Затем он припарковался на некотором расстоянии от террасы Дюфферен, ведущей в отель. С бесконечной нежностью он укрыл молодую женщину коричневым пледом, под цвет сидений, чтобы не привлекать внимания.
«Все оказалось просто! — вспоминал он. — Я дал несколько банкнот посыльному и горничной и забрал чемодан, объяснив, что мадам Дельбо уезжает на поезде сегодня вечером».
Его прекрасные манеры, щедрость в виде хрустящих купюр, несколько надменная уверенность, — все это внушало доверие и не вызывало подозрений. Совершив свой безумный поступок, он помчался в сторону Мэна по дороге, петляющей между полями, лесами и болотами, в безмолвной июньской ночи. На поворотах фары выхватывали из темноты лесистые холмы, высокие скалы, негостеприимные песчаные равнины. На пограничном пункте прекрасно знавшие его служащие лишь дружески махнули ему рукой, даже не проверив, что он везет на заднем сиденье.
«Мы мчимся в мое убежище, прекрасная богиня. Почему ты отказалась поехать со мной? Я так и не понял. Наверное, просто испугалась своих чувств».
Измученный эмоционально, Метцнер постепенно погружался в любовный бред. Накануне он еще был способен здраво мыслить и играть свою роль, к которой так долго готовился. Самым сложным было не вызвать подозрения у Эрмин и тщательно сдерживать порывы всепоглощающей страсти. Теперь же все, что происходило в течение недели в Квебеке, постепенно стиралось, уходило в другое измерение и время.
— Наконец-то мы вместе! — возликовал он, завидев открытые ворота.
Он свернул на посыпанную розовым песком дорожку, по краям которой росли густые ели, казавшиеся голубыми в лунном свете. Вскоре появился величественный дом из кирпича цвета охры, увенчанный крышей с несколькими скатами и искусно сделанным коньковым ограждением. Окна первого этажа, возвышающиеся над большим цветником из роз, были освещены. Родольф Метцнер вышел из машины и побежал к двери. Но ее уже открывала женщина — маленький темный силуэт показался в проеме.
— Анни, она здесь. Мне нужна твоя помощь.
— Она согласилась поехать с тобой?
— Нет, она никак не могла решиться, но я все же увез ее. Со временем все наладится. Мы будем здесь очень счастливы втроем.
— О Господи! Что ты натворил, Родольф? Надеюсь, ты не похитил эту молодую особу?
Он усталым движением провел рукой по лбу и кивнул. Его кузина смотрела на него с недоверием и страхом.
— Мне пришлось это сделать. Ты знаешь почему, Анни… Я бы недолго протянул без нее. Вот увидишь, это настоящий небесный ангел, мадонна! Давай поторопимся, нужно перенести ее внутрь.
Анни подчинилась своему кузену. Их история началась еще в Первую мировую войну, когда старый Иоахим построил этот дом в уединенном месте на севере Мэна. Анни в ту пору исполнилось восемнадцать лет. Потеряв обоих родителей, она последовала за своими родственниками в добровольную ссылку.
Ее считали некрасивой. Она постарела с этим убеждением, никогда не думая о замужестве, и выполняла функции экономки в летние периоды, когда дом наполнялся гостями. Зимой она жила здесь одна, отрезанная от всего мира, в ожидании визитов Родольфа. Со временем он превратился в центр ее ограниченной вселенной, и любое его слово было для нее истиной в последней инстанции.
Поэтому, когда Метцнер вытащил Эрмин из машины и направился со своей сладостной ношей к дому, Анни засеменила за ним по пятам и тщательно заперла дверь на все засовы. Затем она приблизилась к неподвижной молодой женщине, чтобы взглянуть на нее.
— Держи ее крепче, Родольф, не урони, — посоветовала она. — Господи, боже мой, как она красива! Ты говорил правду, настоящий ангел! Когда же она теперь проснется?
— Завтра утром, не раньше. Ее комната готова?
— Разумеется, готова. Я сделала все, что ты просил.
Глава 17Золотая клетка
Ощутив чье-то легкое прикосновение к своему лбу, Эрмин очнулась. Этот жест, наполненный безграничной нежностью, вернул ее во времена детства. Может, она лежала в своей постели в монастырской школе и сестра Мария Магдалина касалась ее тонкими пальцами? Однако до нее донесся тихий мужской голос:
— Эрмин, моя прекрасная Эрмин, вам пора просыпаться. Здесь вы у себя дома! Эрмин?
Она попыталась открыть глаза и поднять руку, но у нее ничего не получилось. Почти тут же ей показалось, что дверь закрылась. Все эти ощущения были смутными и расплывчатыми.
«Мне все это снится!» — подумала она.
Ее мозг пытался собрать воедино разрозненные образы, звуки, логические звенья. Самым ярким было воспоминание о глухой боли в груди и сильном страхе. Где и когда она решила, что пришел ее последний час? «Должно быть, меня лечат, — сказала себе Эрмин, не в силах открыть глаза, пошевелить рукой. — Я больна, очень больна».
Она снова уснула, стремясь к этому спасительному сну, избавляющему ее от всех вопросов. Некоторое время спустя она вынырнула из своего оцепенения. На этот раз кто-то гладил ее по щеке.
— Эрмин? Прошу вас, просыпайтесь!
— Кто здесь? — с трудом произнесла она.
— Тот, кто любит вас больше всех на свете.
Молодая женщина сделала отчаянное усилие и приоткрыла глаза. Красноватый полумрак окутывал комнату. Над ней склонился мужчина, лицо которого показалось ей знакомым. Она как будто даже узнала блеск этого пылкого взгляда.
— Кто здесь? — повторила она.
— Я вернусь, любовь моя! — услышала она вместо ответа.
Уверенная, что спит, Эрмин снова закрыла глаза. Послышался тихий щелчок поворачиваемого в замочной скважине ключа.
«У меня совсем нет сил! — подумала она, не в состоянии вернуться в реальность. — Мне нужно отдохнуть». Но эти слова произвели обратный эффект. Они эхом отдавались в ней, становясь все настойчивее, и постепенно в ее памяти возникла отчетливая картина. Она сидела на красном кожаном диване перед низким столиком с черной лакированной поверхностью. «Это было у Родольфа Метцнера. Я выпила слишком много шампанского, и мне стало плохо. Склонившись ко мне, он сказал те же самые слова, да, что мне нужно отдохнуть».
Воодушевленная тем, что вспомнила об этой важной детали, она попыталась повернуться и опереться на локоть. Кровать, на которую ее уложили, была очень широкой, необычайно удобной, с шелковистыми простынями, пропитанными ароматом лаванды. Ей показалось, что она различает изгибы балдахина над своей головой.