Затем, как водится в таких случаях, стали раздаваться радостные крики, тихий смех, слова благодарности за подарки, подобранные для всех с учетом их вкусов и предпочтений.
Киона крепко обняла Лору, увидев, что та подарила ей кольцо с топазом.
– Когда я увидела этот камень, его цвет сразу же напомнил мне о твоих глазах, – прошептала Лора.
Людвиг, в свою очередь, смастерил каждому деревянную вешалку, на которой было выгравировано имя этого человека. Он счел уместным сказать:
– Это очень скромно, но…
– Но изготовлены эти вешалки с большой любовью, очень старательно и для каждого индивидуально! – перебила его Эрмин.
– Моя дочь права, – добавил Жослин. – Дарить свое время и свой талант – это значит делать подарок, которому нет цены.
Киона сжала пальцами подаренную ей вешалку и, закрыв на несколько секунд глаза, увидела мысленным взором, как Людвиг трудится над изготовлением этой вещицы при свете керосиновой лампы. «Как бы мне хотелось находиться возле него тогда, когда он занимался этой работой! – подумала Киона. – Я с удовольствием прикоснулась бы пальцами к его волосам и погладила бы его щеку».
Вокруг нее продолжали разворачивать свертки из бумаги различных цветов, радостно вскрикивать, рассматривать подарки, однако Кионе казалось, что она очутилась в каком-то другом мире, в котором царит абсолютная тишина и в котором она сейчас нетерпеливо ждет, когда появится и пообщается с ней Людвиг. Однако он, похоже, не чувствовал, что она его ждет.
Вообще-то этот немец, сам того не желая, всегда вызывал симпатию у всех окружающих его людей, и его самого удивляло, что те его зачастую балуют.
– Не знаю, как мне вас благодарить, – пробормотал он. – Шоколадки, новый галстук, роман на моем родном языке, перчатки из тонкой кожи…
– Вы для нас родственник, – вздохнула Лора. – Двери нашего дома всегда будут для вас широко открыты, Людвиг, если вы когда-нибудь решите вернуться в Квебек.
– Спасибо, мадам, спасибо. Вы дарите мне еще и билеты на самолет! Тошан, да ты сошел с ума. Здесь, в конверте, так много денег!
– Ты немало на меня потрудился, старина. Так что все справедливо. В Германии тебе эти деньги пригодятся.
Киона со сжимающимся сердцем поднялась с дивана, на котором она сидела одна, и тихонько вышла из комнаты. Вслед за ней устремился фокстерьер. Оказавшись в прихожей, он стал вилять хвостом, постукивая им по входной двери.
– Да, Фокси, пойдем прогуляемся, – сказала Киона песику слегка дрожащим голосом.
Охваченная невыносимым отчаянием от мысли о том, что Людвиг и его дети скоро уедут, Киона не обращала внимания на холод. Она бесшумно надела свои сапожки на меху и шубу Лоры, висевшую в коридоре на вешалке. Выйдя на улицу, она сразу же почувствовала, что на свежем воздухе ей дышится легче. А еще она невольно залюбовалась великолепием зимнего пейзажа. От золотистых лампочек, которые Мукки и Луи подвесили на электрическом проводе под навесом, на заснеженный сад падал мягкий свет. Тысячи ледяных кристалликов усеяли ветки кустов, доски ограды и полотно калитки, украшенное завитушками.
Киона осторожно спустилась с крыльца и направилась к беседке. Ничто не могло сейчас подействовать на нее по-настоящему успокаивающе – даже этот пейзаж, достойный рождественской открытки.
«А я еще полагала, что люблю Делсена! – с горечью подумала она. – То, что я испытывала к нему, не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые вызывает у меня Людвиг. В объятиях Делсена я испытывала не только восторг, но еще и страх. Моя мечта оказалась призрачной. Впрочем, нет ничего особенно удивительного в том, что я ошиблась: я ведь, когда его впервые повстречала, была еще совсем девчонкой. Кроме того, я всегда полагала, что Шарлотта и ее муж проживут вместе всю оставшуюся жизнь».
Ей снова стало казаться, что она – орудие судьбы. К ее глазам подступили слезы, а горло сжалось так, что стало больно. И тут вдруг, когда она изо всех сил старалась не расплакаться, она почувствовала на своем лице чье-то теплое дыхание: кто-то дохнул ей в лицо раз, еще раз… Киона с ошеломленным видом осмотрелась по сторонам, но никого не увидела. Затем она почувствовала, как кто-то, легонько прикасаясь к ней, пытается вытереть ее слезы. Однако рядом с ней по-прежнему никого не было видно.
– Шарлотта? – спросила Киона. – Шарлотта, это ты?
Как только она произнесла эти слова, на фоне ночной темноты появился блестящий образ. Это была Шарлотта в платье из зеленого муслина. Выражение ее лица показалось Кионе удивительно безмятежным.
– Ты же говорила, что уже никогда больше не появишься! – прошептала Киона. – Ой, прости меня, пожалуйста.
Призрак ласково улыбнулся, и эта улыбка подействовала на Киону как чудодейственный бальзам: терзавшая ее душу горечь исчезла.
– Мне пришлось появиться перед тобой, потому что ты слишком сильно страдаешь! Перестань плакать и терзаться. Не забывай о том, что я попросила тебя позаботиться о моем муже и моих детях – позаботиться так, чтобы они стали твоими близкими людьми. Ты ничего не поняла, Киона? Я прошу тебя об этом, потому что я люблю их всей душой, пусть даже мне и пришлось их навсегда покинуть. Я люблю их и желаю им счастья. Их счастье – это ты, Киона.
Песик тявкнул, и призрак Шарлотты почти мгновенно исчез.
«Нет, нет! – застонала Киона. – Это была не она, это появилось из меня самой, из моей души. Я сама усилием воли спровоцировала то, что сейчас увидела и услышала, чтобы снять с себя ответственность. Я сделала это из самого обыкновенного эгоизма».
Терзаемая сомнениями, она подняла голову и посмотрела на небо. Все то же теплое дыхание, ставшее сильнее северного ветра, ласкало ее и проникало во все ее существо, и она при этом ощущала величайшее блаженство. Ей даже показалось, что она отрывается от земли и переносится туда, где людские страдания исчезают.
– Киона! – раздался совсем рядом с ней мужской голос.
Это был Людвиг, накинувший на плечи свою куртку лесоруба. Он без каких-либо колебаний обхватил Киону руками и прижал к себе – так, как он это уже делал утром.
– Киона, не будь такой несчастной, – сказал Людвиг очень ласковым голосом. – Мне нужно уехать. Нужно соблюсти период траура. Мои родители меня ждут. Их очень огорчила смерть моей жены, хотя ее поведение в последние месяцы нашей с ней жизни в Германии сильно их разочаровало. Рядом с ними я смогу прийти в себя после всех этих ударов судьбы и поразмыслить. Но я вернусь. Я обещаю тебе, что вернусь, когда мы будем к этому готовы – мы оба. Я еще не готов, да и ты тоже. Нужно ждать этого дня без слез, без грусти. Каким стал бы мир без твоей улыбки?
Киона в знак согласия кивнула, а затем посмотрела на Людвига и подарила ему свою улыбку – самый ценный подарок, источник радости, небесного света и утешения.
– Вот так-то лучше, – восторженно добавил Людвиг.
Эту улыбку, которую Людвиг так хотел сберечь, он забрал у нее при помощи поцелуя, прижавшись губами к губам Кионы.
Июнь 1953 года, Гнездышко
Киона посмотрела на часы, висящие над дверью. Было уже почти пять часов вечера.
– Поторопитесь, дети, пора сдавать мне ваши сочинения.
Двенадцать девочек, из которых состоял класс, посмотрели на учительницу. Некоторые из них при этом улыбнулись, другие – еще не успевшие закончить свои сочинения – нахмурились.
– Через две недели у вас начнутся каникулы, – добавила учительница. – Скажите своим родным и двоюродным сестрам, что они могут сменить вас за этими партами, если захотят посещать мои занятия летом.
Киона была обута в сандалии на босу ногу, а одета – в широкую коричневую юбку с рыжим поясом и бежевую блузку с напуском, воротник которой был расшит разноцветными жемчужинами, образующими простые узоры. На ее спине лежали две длинные светло-рыжие косы, а на шее поблескивало ожерелье из маленьких перламутровых ракушек. Две недели назад журналист, специально приехавший из Квебека, посетил ее школу и сфотографировал Киону в окружении ее учениц: все они были детьми монтанье.
Купив экземпляр газеты «Солей», в котором была напечатана посвященная ей статья, Киона прочитала ее с большим удовольствием. В ней ведь говорилось про ее частную школу, которую учредила и финансировала знаменитая оперная певица Эрмин Дельбо и в которую принимали девочек-индианок, живущих в резервации Пуэнт-Блё.
В статье также сообщалось, что Киона Шарден, очень образованная девятнадцатилетняя девушка, всячески борется за сохранение культуры индейцев монтанье. Она, в частности, выступала против открытия в Пуэнт-Блё школы-интерната[43]. Были приведены и отмечены курсивом ее собственные слова: «Я сама – хотя и недолгое время – училась в подобном заведении. Я знаю, что в той школе-интернате, которую собираются открыть на берегу озера Сен-Жан, будет уютно, а с детьми в ней будут обращаться хорошо. Однако им обрежут их длинные волосы, заставят снять одежды из оленьей кожи, сшитые их матерями, им запретят носить их украшения, их заставят говорить на французском языке, а не на языке их предков. Им, скорее всего, придется обратиться в католическую веру. Всего этого допускать нельзя, потому что это приводит к ассимиляции целого народа, к исчезновению его обычаев и легенд».
Эту статью, несомненно, прочло огромное количество квебекцев благодаря поддержке Бадетты.
Киона с задумчивым видом вернулась за свой стол. Вскоре ученицы уже стали приносить и отдавать ей в руки свои сочинения. Девочки сразу же выходили из класса, стремясь поскорее снова оказаться на свободе, пусть даже в течение учебного дня для них и устраивались длинные перерывы.
– До свидания, мадемуазель! – звонко сказала последняя из них, покидая класс.
– До свидания, Марита.
Оставшись одна, Киона окинула взглядом помещение, в котором она находилась и которое было переоборудовано так, что вполне могло служить своего рода большой гостиной. Она арендовала эту бывшую ферму, расположенную рядом с резервацией Пуэнт-Блё. Ее привлекли близость озера и кленовой рощи, прекрасно дополняющей окружающий пейзаж. Увидев здесь еще и два больших луга и осмотрев помещения, Киона поняла, что это то, что ей нужно. Эрмин и она сама окрестили это место «Гнездышком».