ые были учреждены церковниками и в которые отправляют индейских детей, чтобы те научились хорошим манерам и забыли свой родной язык.
– Делсен – ну, тот парень, которого, как кажется моей сестре, она любит, – подвергся в этих позорных школах жестокому обращению. Следы такого обращения остались и на его теле, и в его душе. Я не особо надеюсь на то, что он когда-либо полностью излечится. Я с ним никогда не встречался, только видел его издалека, но, по-моему, он кипит ненавистью.
– Поэтому тревога вашей супруги вполне объяснима, – сказала Эстер.
– Если кто-то на этой земле и может спасти его от демонов, так это Киона. Как я вам уже говорил, у нее часто бывают видения, которые, как потом выясняется, соответствуют действительности. Всегда соответствуют действительности. Она медиум и даже может переносить часть своего сознания из одного места в другое. Я только что наблюдал за вами, когда рассказывал о ее прошлых подвигах, и вид у вас был ошеломленный.
– Да, я ошеломлена!
– Мне, в частности, вспоминается один вечер. Летний вечер. Я едва не погиб здесь, в Монпоне, и после долгого пребывания в больнице вернулся к родным в свой дом, находящийся в глубине леса. После всего того, что мне довелось вынести, я уже не мог жить, не мог любить, я стал закрытым для ласки, сострадания, нежности. Киона тогда пришла ко мне поговорить и сумела подобрать слова, в которых я нуждался. Я обнял ее и смог начать дышать свободно, смог исцелиться. Она же тайно страдала. Она с изможденным видом легла на доски веранды из-за того, что увидела мысленным взором много ужасного, и это подействовало на нее удручающе. Мне кажется, она увидела то, что происходило в концентрационных лагерях. Она заверила меня, что Симона и Натан теперь находятся там, где свет, и что они не испытали мучений.
Тошан замолчал, почувствовав, что к горлу у него подступает ком. Эстер, сильно разволновавшись, едва сдерживала слезы.
– Самое прекрасное в Кионе – это ее улыбка, – продолжал Тошан. – Она лукавая, ослепительная. Улыбка ангела. Некоторые считают Киону юной ведьмой, но моя супруга и ее отец считают ее ангелом. Ну да ладно, давайте сменим тему разговора. Вы уезжаете завтра, да?
– Да, мне здесь больше делать нечего. Я получила ответы на все свои вопросы у мадам Мерло и – особенно – у вас. Вчера вечером вам удалось воскресить Симону. Я благодарю вас за это от всей души. Теперь я знаю, что она пожила несколько месяцев спокойной жизнью у своих друзей в городишке Руффиньяк и что ей повезло встретиться с вами.
– Или, наоборот, не повезло, – вздохнул Тошан. – Кто-нибудь другой на моем месте сумел бы успешно справиться с этим заданием. Как я вам уже говорил, в то утро я допустил ошибку, задержавшись в бистро и тем самым подставив вашу сестру под немецкие пули.
– Не терзайте себя, Тошан, – прошептала Эстер. – Слушая вас вчера вечером, я поняла, что вы готовы были умереть ради того, чтобы спасти Симону и ее сына. Бог сохранил вам жизнь – только и всего. После окончания войны у вас родилось двое детей. Нам – то есть тем, кто выжил, – следует теперь наслаждаться жизнью. Мы с вами расстанемся хорошими друзьями, не так ли?
Эстер прикурила сигарету, слегка откинув голову назад. Ее иссиня-черная шевелюра поблескивала в лучах солнца, проникающих сквозь листву.
– Вы обоснуетесь в Нью-Йорке? – спросил Тошан. – У вас там есть какие-нибудь связи? В начале войны очень много евреев покинули Европу и уехали в Америку.
– Я знаю. Могу разыскать там парижских знакомых, но вообще-то не хочу. Я предпочла бы завязать новые знакомства и отгородиться от своего прошлого.
– А почему бы вам не поехать в Квебек? – предложил Тошан, проникнувшись состраданием к молодой еврейке. – Вы ведь медсестра. В Робервале есть санаторий, и там постоянно нуждаются в квалифицированном персонале.
Тошан тут же пожалел об этом своем предложении: Эрмин может устроить ему сцену, когда она увидит, что в Лак-Сен-Жан приехала эта красивая женщина, похожая на Симону. Но затем ему стало стыдно за то, что он так плохо подумал о своей жене. «Эстер – мученица, выжившая в лагере смерти. Она имеет право на мирную жизнь вдали от этого старого континента, на котором произошло доселе невиданное массовое истребление евреев. Холокост. У Мин очень доброе сердце, она обладает восхитительной широтой души, а потому поймет меня и одобрит мой поступок».
Пока он так размышлял, Эстер достала из своей сумочки записную книжку и авторучку.
– Я запишу ваш адрес и номер телефона. Если в Нью-Йорке мне не понравится, я наведаюсь в ваш Квебек, однако я мерзлячка, а там, насколько я знаю, зимы суровые.
– В Нью-Йорке тоже.
– Вы упрямы. Я подумаю о том, как мне поступить, во время своего путешествия через океан. Тошан, я еще раз благодарю вас за все то, что вы сделали, за этот ужин и за этот разговор. Мы с вами могли бы переписываться. Я делала бы это с удовольствием.
– Тогда записывайте: «Тошан Дельбо, в середине леса, на берегу Перибонки – бурной реки, которая несет в своих волнах мелкий золотистый песок и которая на несколько месяцев в году покрывается льдом!» – сказал Тошан, смеясь. – Я шучу! Самое простое – это направлять письма моей теще, мадам Лоре Шарден, которая живет на бульваре Сен-Жозеф в Робервале. А она будет переправлять ваши письма мне. У нас имеется для этого свой особенный способ. Или нет, подождите, записывайте: «Постоялый двор в поселке Перибонка». Я там бываю часто. Это захолустный городок на берегу озера. Летом я езжу туда на мотоцикле, а зимой запрягаю своих собак в сани, которые сделал сам и которыми очень горжусь.
На его лице появилось меланхолическое выражение. Он скучал по своей земле, по своим деревьям, по своей реке и по тому уникальному чувству свободы, которое испытывал, когда оказывался наедине с природой.
– Вы в конце концов убедите меня остановить свой выбор на Квебеке и отказаться от Нью-Йорка, – покачала головой Эстер.
– Я добьюсь этого сегодня, поскольку приглашаю вас провести остаток вечера со мной. Сегодня ведь канун нашего расставания, и я настаиваю на том, чтобы вы согласились.
– Это было бы неразумно с моей стороны. Я намеревалась сегодня лечь спать рано. Мой поезд отправляется в семь часов утра. Отвратительный поездишка, который доставит меня в Перигё. Оттуда я поеду другим поездом в Париж.
– Мне вообще-то тоже здесь делать больше нечего. Вчера после полудня, как вам уже известно, я смог выразить свою благодарность местному полицейскому. Мы выпили с ним по три рюмки за мое воскресение. Я поеду в Париж вместе с вами. У нас будет время поболтать. Я вообще болтливый. Если хотите, я расскажу вам об особенностях квебекского диалекта. В нем много специфических словечек.
Тошан произнес несколько фраз на квебекском диалекте, так забавно имитируя акцент своих земляков, что Эстер прыснула со смеху. Тошану она казалась очаровательной, и, зачастую легко поддаваясь женским чарам, он впервые за время общения с ней почувствовал смущение.
– Вам нет никакой необходимости меня эскортировать, – шутливым тоном сказала Эстер.
– Несомненно, но поездка в Париж в вашем обществе покажется мне не такой длинной. Если я вам надоем, перейду в другой вагон. Обещаю.
– Я напомню вам об этом вашем обещании, если вы будете уж слишком болтливы, дорогой друг.
Глядя друг на друга заговорщицким взглядом, оба улыбнулись.
Находясь весьма далеко от Монпона, Киона только что заснула, положив голову на плечо Делсена. Она сильно вздрогнула от видения, которое предстало перед ее мысленным взором, прервав сон: ее сводный брат Тошан стоял, ярко освещенный солнцем, возле красивой женщины, лицо которой было Кионе знакомо.
– Что с тобой? – проворчал Делсен. – Ты меня разбудила.
– Ничего, ничего, – сонно пробормотала Киона.
– Ну, тогда спи. Нам на этом поезде еще ехать и ехать. Мы прибудем к месту назначения завтра.
– Хорошо, Делсен.
Однако Киона, разволновавшись, осталась лежать с широко раскрытыми глазами. Эта женщина, которую она только что увидела своим мысленным взором и которой было на вид лет тридцать, почему-то вызвала у нее чувство тревоги. «Я не хочу, чтобы она приехала к нам! – мысленно сказала Киона самой себе. – Этого допускать нельзя!»
Она не смогла бы объяснить самой себе почему. Чувствуя сильную тревогу, она уставилась на профиль Делсена. Затем мало-помалу успокоилась, и эта незнакомка отошла в ее сознании на второй план. Только ее возлюбленный имел для нее по-настоящему большое значение. Убаюкиваемая равномерным покачиванием вагона, она в конце концов снова заснула.
Расположившиеся на соседней полке вагона китаец и китаянка – семейная пара – снова принялись разглядывать Киону, задаваясь вопросом, будет ли для них хорошей работницей эта странноватая и красивая молоденькая девушка. Впрочем, назад пути уже не было, и им придется так или иначе с ней уживаться.
Роберваль, дом семьи Шарденов, пятница, 14 июля 1950 года
Лора величественно восседала в кухне за круглым столом, за которым она и ее родственники сейчас завтракали. Планировка этого ее нового дома и ухудшающееся здоровье ее пожилой служанки привели к появлению у нее новых привычек. Не отводя своих светлых глаз от пара, поднимающегося над чашкой кофе, она рассказывала об этом Мадлен.
– Эта кухня не имеет ничего общего с кухней, которая имелась у нас в Валь-Жальбере, – она, кстати сказать, больше походила на какой-то не очень удобный офис. Здесь я распорядилась установить самое современное оборудование, и теперь мы можем готовить пищу и есть в одном и том же помещении. Большую часть времени нас только трое, и поэтому…
Индианка с вежливым выражением на лице взглянула на холодильник (представлявший собой узкий и довольно высокий шкаф ослепительно-белого цвета), а затем посмотрела на блестящую электрическую плиту и кухонный рабочий стол из полированной древесины. На крючках на стене висели новые медные кухонные инструменты. Они висели под полкой, на которой стояли фарфоровые сосуды с геометрическим орнаментом. Яркий солнечный свет проникал сюда через два больших окна и наружную застекленную дверь, выходящую в сад.