– Вообще-то странно видеть, что человек в столь юном возрасте способен держать в своей голове столько мыслей – и своих собственных, и мыслей окружающих людей. Ты заметил, как резко может меняться ее выражение лица и ее взгляд? У меня иногда появлялось впечатление, что я имею дело с очень мудрой женщиной, способной подняться над нашей мирской суетой.
Овид выпустил Эстер из своих нежных объятий и, встав, сказал, что нужно наконец приготовить обещанный им чай. Эстер с заговорщическим видом слегка улыбнулась, но тут вдруг ее охватила паника.
– Подожди! – воскликнула она, когда Овид уже направился в свою маленькую кухню. – Не оставляй меня, вернись. Овид, послушай, мне и в самом деле хотелось бы стать твоей прямо сейчас, но… но здесь слишком светло. А мне хотелось бы, чтобы было темно. Очень темно. Я не хочу, чтобы ты видел меня обнаженной.
– Хорошо, для меня нет разницы! – сказал Овид, возвращаясь и останавливаясь в метре от дивана.
Эстер посмотрела на него, чувствуя, что ее сердце начинает лихорадочно биться. Он ей очень нравился – худой, в белой рубашке и черных штанах, с вьющимися светло-каштановыми волосами. У него были специфические черты лица – отнюдь не идеально правильные, но приятные. Самыми красивыми в его внешности ей показались его задорные зеленые глаза, в выражении которых чувствовались ум, доброта и зарождающаяся любовь к ней, Эстер.
– Мы вольны поступать так, как нам с тобой придет в голову, – заявил Овид, улыбаясь. – Я с радостью помну материю твоей юбки, а расстегнутая кофточка соблазняет больше, чем абсолютно ничем не прикрытая грудь. Моя дорогая… Позволь мне называть тебя так. Мне так редко доводилось произносить эти слова раньше! Моя дорогая, не бойся. Если ты закроешь свои красивые черные глаза, станет темно, и я тебе обещаю, что сразу же тоже закрою глаза.
– У тебя есть спиртное? – спросила Эстер. – Чай не поможет мне расслабиться. Бокал виски…
– Виски у меня нет, но зато есть яблочный мистель, изготовленный моей мамой лет пять тому назад. Это алкогольный напиток на основе сидра, смешанного с яблочным соком и небольшим количеством кленового сиропа.
– Я с удовольствием его выпью!
Пока Овид ходил за бутылкой, Эстер быстренько сняла с себя шелковые трусики. При такой жаркой погоде она не надевала чулок и носила сандалии с ремешками. Терзаемая сильным волнением, она мысленно повторяла сама себе слова Овида, которыми тот пытался ее успокоить: «Да, помять мою юбку, да, расстегнуть мою кофточку, да, закрыть глаза…»
Овид вернулся с бутылкой мистеля янтарного цвета и двумя старомодными бокалами.
– Давай выпьем, моя дорогая, выпьем с тобой за счастливый случай, благодаря которому мы встретились, – сказал он очень торжественным тоном.
Эстер расхохоталась и распустила свои темные волосы, в обрамлении которых ее изящное лицо стало казаться еще более красивым. Выпив два бокала, Эстер прильнула к Овиду, и они, обнимаясь, несколько раз поцеловались, не отваживаясь на более смелые ласки.
– Иди ко мне, прошу тебя, – прошептала Эстер, ложась на диване среди подушек. – Мне уже не так страшно. Мне наплевать на все, кроме тебя и кроме моего желания близости с тобой.
– Ты в этом уверена?
– Да, хотя я чувствую себя перепуганной девственницей и мне кажется, что это в первый раз.
Овид лег рядом с ней и несколько раз легонько поцеловал ее закрытые веки и кончик ее носа. Затем он очень осторожно расстегнул пуговицы на своих штанах. Его охватило сильное вожделение, и ему показалось, что вдоль позвоночника прокатываются приятные теплые волны. Наконец он, в свою очередь, закрыл глаза и снова попытался проникнуть под подол ее юбки.
– Не касайся моего живота! – прошептала Эстер, тяжело дыша. – Ниже, да, вот так… Я сняла трусики.
Овид подчинился и стал ласкать ее. Эстер начала тихонько постанывать. Вскоре она схватила его руками за плечи и привлекла к себе.
– Сейчас, Овид, прямо сейчас.
– Да, моя дорогая! – пробормотал он, очень медленно входя в нее с огромным наслаждением.
Эстер, издав глухой стон, слегка изогнулась и стала двигаться в такт движениям Овида. Она тут же начала получать удовольствие. Овид мысленно возликовал, почувствовав, что она обхватила его бедра своими тонкими и стройными, как у газели, ногами, тем самым помогая ему входить в нее глубже. Чем больше она теряла контроль над собой, тем сильнее он пытался контролировать свои усиливающиеся приятные ощущения. Вскоре Эстер испытала оргазм, издав при этом долгий восторженный возглас. Овид тут же довел и самого себя до оргазма, поскольку ему очень хотелось разделить с ней это удовольствие. Затем Эстер – с порозовевшими щеками и приоткрытым ртом – с силой прижалась всем телом к телу Овида.
– Спасибо, спасибо… – прошептала она.
– Тс-с! Это я должен тебя благодарить. Хотя я и убежденный атеист, мне хочется воздать хвалу Господу за то блаженство, которое ты мне подарила. Однако меня сейчас беспокоит то, что я потерял голову и был неосторожен. Надеюсь, что не будет никаких последствий!
– А если бы я забеременела, как бы ты на это отреагировал? – спросила Эстер, когда Овид лег рядом.
– Не знаю. У меня остались болезненные воспоминания о рождении моих детей. Акушерка сразу же категорически заявила, что близнецы, родившиеся преждевременно, выжить не могут. Но в данном случае я подчинился бы твоей воле. Принимать решение в подобных случаях следует женщинам, потому что материнство требует от них немалых усилий и потому что беременность и роды всегда несут в себе определенный риск.
– Это правда. Но ты, наверное, хотел бы завести ребенка?
– Детей у меня и так достаточно: три десятка в течение каждого дня во время учебного года. Летом я вожусь с маленькими индейцами из Пуэнт-Блё. Я, в общем-то, и так чувствую себя отцом.
По щекам Эстер потекли слезы. Овид, встревожившись, стал вытирать их кончиками пальцев.
– Почему ты плачешь, моя дорогая?
– Я уже никогда не смогу родить ребенка, – сказала Эстер жалобным голосом.
Затем она рассказала своему любовнику то, что уже рассказывала Кионе, когда они ходили вдвоем к водопаду Уиатшуан. Слушая воспоминания Эстер о перенесенных ею страданиях (она, волнуясь и то и дело запинаясь, поведала ему о них далеко не все – так, отдельные моменты), Овид обнимал ее одной рукой и гладил ее волосы другой. Те ужасы, про которые он услышал, вызвали у него гнев и негодование. Эстер рассказывала тихим и дрожащим от волнения голосом, и ее слова произвели на Овида гораздо более сильное впечатление, чем все прочитанные статьи и увиденные им фотографии, посвященные зверствам нацистов в концентрационных лагерях.
– Ну вот, теперь ты все знаешь. Больше я тебе сейчас ничего говорить не хочу. И никто не должен об этом узнать. А иначе мне будет ужасно стыдно!
– Никто об этом не узнает, клянусь тебе! – сказал Овид очень серьезным тоном. – Эстер, ты осталась в живых, ты пересекла океан, и мы с тобой нашли друг друга. Мне плевать на то, что ты не можешь иметь детей, и мне плевать на все остальное. Тебе удалось спастись, ты находишься здесь, и я тебя люблю. Звездочка моя! «Эстер», насколько я знаю, означает «звезда». Если ты выжила, неожиданно для себя получила небольшое состояньице и смогла залечить в душе раны войны – то, значит, ты везучая. Ты должна жить и радоваться жизни. У тебя будет свой дом, в котором тепло, который хорошо закрывается и в шкафах которого полно съестных припасов. Тебе уже никто не будет причинять зла, потому что рядом с тобой буду я. Если, конечно, ты не против.
Овид так разволновался от рассказа Эстер и своих собственных слов, что у него потекли слезы.
– С тех пор как умерла моя жена, я помогаю, как могу, индейцам монтанье, живущим в этой местности. Я испытывал необходимость вести борьбу в своей собственной манере, но не во Франции или какой-либо другой европейской стране, а здесь, где угнетают целый народ и отнимают у родителей их детей. Все мало-помалу становится на свои места. Начиная с сегодняшнего дня, я буду бороться только за одно – за то, чтобы сделать тебя счастливой. Возможно, борьба эта будет нелегкой!
– Овид, обними меня крепко-крепко. Спасибо тебе за такие слова, спасибо! Я уже больше не боюсь. Вообще ничего уже не боюсь. Поцелуй меня еще, пожалуйста.
– Целовать тебя мне очень-очень нравится. Я мог бы целовать тебя до тех пор, пока не наступит конец света.
– Тогда поторопись начать, а то ведь никто не знает, когда он наступит…
Роберваль, дом семьи Шарденов, вечер
Наступала ночь. Мадлен уложила всех четверых детей спать и ушла в соседнюю комнату, не став ничего есть. Она сильно устала из-за того, что очень много молилась и плакала, жалея Шарлотту. Лора, хотя она тоже сильно устала, взялась приготовить довольно плотную холодную закуску для тех, кто собирался поужинать у нее в доме в этот вечер, а именно: для своего мужа, Эрмин, Тошана, их дочерей-близняшек, Акали, Кионы, Мирей, Одины, Мукки, Луи, Людвига и Онезима. А вот Иветта настояла на том, чтобы ее муж отвез ее и их двоих сыновей в Валь-Жальбер.
И вот теперь этот гигант в черном костюме, сидя за столом под люстрой с хрустальными подвесками, подпирал свою большую голову ладонями. Безвременная кончина сестры так сильно поразила его, что он то и дело тяжко вздыхал.
– Муки небесные, если бы человек мог заранее знать, когда он умрет! – пробормотал Онезим. – Моя бедная Лолотта… Она не смогла стать счастливой в своем Маленьком раю.
– Это тяжело, Онезим, да, очень тяжело, – закивал Жослин, допивавший уже третий бокал хереса.
Эрмин тихонько плакала. Тошан обнимал ее за плечи.
– Ох, какое горе, какое большое горе! – захныкала Мирей, глаза которой уже покраснели от слез. – Послушай, Мимин, ты вся измучилась. Тебе бы выпить целебный настой с одной из таблеток мадам, которые она называет своим снотворным. Это поможет тебе заснуть.
Лора никак не прокомментировала эти слова Мирей, хотя вообще-то злилась, когда та рассказывала о ее маленьких пристрастиях.