«Господи, верни мне его! — взмолилась она. — Верни мне красивого и дикого Тошана, каким он был тогда, со своими длинными черными волосами и пылким взглядом».
Эрмина ускорила шаг, бросив меланхоличный взгляд на крыльцо, где пятнадцать лет назад часто стояла очаровательная старушка, вдова Мелани Дуне, с волосами, собранными в безупречный пучок. «Я приносила ей травы, высушенные сестрой Викторьен, и готовила из них чай. Я всегда должна была петь ей “Странствующего канадца”. Но эта песня вызывала у нее слезы, поскольку ее обожал покойный муж, а я расстраивалась, видя, как она плачет».
Поддавшись ностальгии по своей ранней юности, Эрмина принялась напевать:
Странствующий канадец, изгнанный из дома,
Скитался в слезах по чужбине.
Однажды, сидя на берегу реки,
Печальный и задумчивый,
Он сказал быстрому течению:
«Если ты увидишь мою страну,
Мою несчастную страну,
Передай моим друзьям,
Что я вспоминаю о них».
Продолжая тихо петь, она приближалась к заводской площади. Неожиданно перед ней возникли две фигуры. Жослин и Киона шли, держась за руки. Они улыбались друг другу, за ними послушно следовал пони.
— Папа! Киона! — позвала она.
— Мина! — закричала девочка. — Мина! Мой отец меня нашел!
В это мгновение молодая женщина поняла, что очередная страница их истории перевернута. Она подбежала к ним, смеясь и плача одновременно. Жослин обнял обеих.
— Мои доченьки! — воскликнул он. — Мои родные доченьки!
Глава 10Головокружение
Шел снег. Прижавшись лбом к стеклу, Эрмина любовалась белым пушистым пейзажем. Она испытывала ту же радость, что и в детстве, когда первые хлопья возвещали о веселых играх на улице Сен-Жорж в компании Симона, Армана и маленького Эдмона. Элизабет разрешала им лепить огромного снеговика, и заканчивалось это обычно смехом и шутками.
«Мы брали старую соломенную шляпу Жозефа и морковку для носа. Однажды Симон стащил у отца трубку и сунул снеговику в рот, нарисованный углем. Было еще не очень холодно, и мы были такие счастливые».
Теперь им на смену пришли ее дети. Мукки, видимо подражая своему отцу, попросил на Рождество пару коньков. И теперь с нетерпением ждал морозных ночей, когда вокруг реки появится импровизированный каток.
— Все наладилось, — вполголоса произнесла она. — У мамы замечательное настроение, и я вижу, как она часто улыбается Кионе. Она опасалась сплетен и пересудов, но у людей полно других забот.
— Мина, ты разговариваешь сама с собой? — с улыбкой спросила Мадлен, которая вышивала салфетку, сидя у печки.
— Да! Я размышляла, как замечательно у нас все устроилось. Мадемуазель Дамасс эффективно обучает детей. Они даже становятся прилежными. Папа с Кионой прекрасно ладят. А когда мы отправляемся в Роберваль, я с удовольствием представляю этого ребенка как свою сводную сестру. По сути, это немногое меняет: все и так знали, что она из семьи моего мужа. Но мне этого достаточно для счастья.
— Ты в этом уверена? — спросила ее подруга. — В последние несколько дней ты мне кажешься довольно нервной.
— Тошан мне не перезвонил и не написал. Я не знаю, где он и чем занимается. И у меня нет никаких известий от Овида Лафлера. Тем не менее я прекрасно помню, как месяц назад, в день своего отъезда, он пообещал нам скоро вернуться, чтобы показать письма, которые мы вместе составили, но уже отпечатанные на машинке.
— Да, так и было. Он хотел позаимствовать пишущую машинку у мэра Сент-Эдвиджа. Не волнуйся, возможно, он получил место и у него нет времени приехать.
— Это не помешало бы ему отправить мне письмо, чтобы держать в курсе, — отрезала Эрмина. — Я не понимаю, мне он казался серьезным.
Мадлен склонилась над вышивкой, не решаясь затрагивать деликатную тему.
— Я считала его своим другом, — добавила молодая женщина, отходя от окна.
— Мина, ты можешь мне довериться, я умею держать язык за зубами, когда это нужно. Мне кажется, у Овида к тебе чувства. И поскольку ты замужем, он решил держаться в стороне. Я даже спрашивала себя, не было ли это решение обоюдным.
Эрмина вернулась к прерванному занятию: она чистила яблоки, которые уже немного увяли от долгого хранения. Ей хотелось испечь пирог детям на полдник.
— Я просто испытывала к нему уважение и чувство привязанности, — после долгого молчания ответила она. — Но возможно, так даже лучше. Мама очень переживала, уже воображая меня падшей женщиной, изгнанной из общества. А ведь я не способна изменить Тошану. Хотя мне понятно твое беспокойство: я же супруга твоего кузена.
Мадлен молча кивнула, не осмеливаясь смотреть на Эрмину, которой внезапно стало стыдно. «Я не должна ей лгать, — сказала она себе. — То, что я пережила в гостинице Перибонки, не дает мне покоя, а я даже не могу никому довериться. Мои мысли без конца возвращаются к этому. Я совершенно себя не контролировала. Я вся дрожала от желания. Мне хотелось оставаться обнаженной в объятиях Овида, покрывавшего меня поцелуями. Больше ничего не имело значения. Я растоптала свои обещания в вечной верности Тошану. Я вела себя так же бесстыдно, как течная кошка».
Напрасно она корила и бичевала себя: от живота к груди поднялась горячая волна. Закрыв глаза, она представила продолжение этих объятий, тот особый и невероятно волнующий момент, когда мужчина проникает в женщину, чтобы сделать ее своей и подарить наслаждение. Ее соски затвердели. Она с трудом сдержала стон.
— Мина, тебе плохо? — забеспокоилась Мадлен.
— Нет, все нормально! Может, небольшой жар или начало мигрени. Пойду отдохну полчасика.
— Ты права, так будет лучше, — согласилась ее подруга.
Эрмина с облегчением вошла в свою спальню, которую она делила с Кионой. В комнате было темно и достаточно тепло. Почти ненавидя себя и свое тело, игравшее с ней такие злые шутки, она раздраженно сняла с себя одежду. Оставшись обнаженной, женщина замерла перед зеркалом. Волосы, собранные в пучок на затылке, ее нервировали. Она распустила их и рассыпала по плечам.
— Тошан, — прошептала Эрмина. — Ты должен вернуться! Я хочу, чтобы ты был здесь, со мной.
Она внимательно вгляделась в свое отражение, почти заинтригованная красотой своих форм. Ее грудь показалась ей прекрасной и упругой, округлой, как два красивых яблока, с сосками клубничного цвета и шелковой кожей. Она коснулась руками стройных бедер, и взгляд ее голубых глаз опустился к тонкой талии и золотистому треугольнику между ног.
— Я так больше не могу, — простонала она. — Тошан, вернись ко мне, сделай мне ребеночка! Иначе я сойду с ума. Я не знаю, что со мной. Я чувствую себя шлюхой, потаскухой…
Она ударила себя по животу, рыдая от отчаяния. Желание отдаться мужу или Овиду превратилось в навязчивую идею, но она отказывалась удовлетворять себя сама, как делала иногда в ванной, тщательно заперев дверь.
— Я ненавижу тебя! — крикнула она своему отражению. — Я тебя презираю! Ты сучка, мерзкая шлюха!
В дверь постучали. Это была Мадлен, напуганная ее воплями.
— Мина! Мина, что с тобой? Я слышала, как ты кричишь, и это ужасные вещи! Милая моя, прошу, скажи мне, что тебя так мучает?
Тяжело дыша, Эрмина завернулась в атласный пеньюар и открыла дверь.
— Входи, — сказала она. — Прости, у меня просто сдали нервы. Я собиралась лечь в кровать.
Мадлен бросила взгляд на одежду, разбросанную по полу. Не говоря ни слова, она подняла вещи и повесила на спинку стула. В это время Эрмина скользнула в постель. Дрожа всем телом, она натянула одеяло до подбородка.
— Как у тебя получается все время быть спокойной и безмятежной? Я завидую тебе, Мадлен, что ты так хорошо переносишь одиночество! Должна тебе признаться, мне очень не хватает Тошана и нашей близости. Неужели тебе никогда не хотелось мужских объятий, ласк? О, прости меня! Я знаю, даже если ты не ушла в монастырь, ты все равно посвятила себя Господу.
Молодая индианка с задумчивым видом села на край кровати, скрестив руки на коленях.
— Меня изнасиловали в девять лет. С тех пор я испытываю к физической близости глубокое отвращение. Муж, которого выбрали мне родители, был очень грубым, я не знала, что такое нежность. А когда я родила дочь, он разозлился на меня за то, что это не мальчик. И мне снова пришлось терпеть эти мучения. Он надеялся, что я быстро забеременею. Тала спасла меня, посоветовав спрятаться у сестер из Шикутими. Там я научилась любить Бога Отца и Иисуса. Остальное тебе известно: мой приезд сюда, моя роль кормилицы и любовь, которую я испытываю к твоим дочкам и к тебе. Как-то вечером Шарлотта задала мне те же вопросы, что и ты. Она томится без мужчины, ей хочется семью, детей. Я не чувствую в себе такой потребности. Но если быть честной до конца, три года назад в течение нескольких недель мое сердце билось быстрее, когда я видела вашего друга Пьера Тибо. Ты это заметила?
— Да, и это меня тогда встревожило. Теперь я могу тебе сказать, что это очень ненадежный мужчина. Он обманывает свою жену, и все знают о его похождениях.
Она не сочла нужным рассказывать Мадлен о том, как два года назад пьяный Пьер пытался ее изнасиловать. С тех пор он стал ей очень неприятен, и она старательно избегала его, если им приходилось сталкиваться в Робервале.
— Почему ты говорила такие ужасные вещи только что? — настаивала ее подруга.
— Мне стыдно за себя. И порой я боюсь того, что чувствую. Я, я…
— Говори без опасений, вдруг тебе это поможет. Если озвучивать некоторые проблемы, они порой теряют свою силу.
— Я солгала тебе насчет Овида. Я боюсь влечения, которое толкает меня к нему, боюсь той части себя, о существовании которой я даже не подозревала!
Тихо всхлипывая, она рассказала ей о том, что случилось в гостинице.
— Я сама его спровоцировала, Мадлен, я умоляла его впустить меня к себе в комнату. Он не хотел. Как я могла пасть так низко, да еще желать повторения этого?! С первой же нашей встречи, когда Тошан пошел добровольцем в армию, я подумала, что была бы счастливее с таким мужчиной, как Овид. Это уже было предательством по отношению к моему мужу, которого я обожаю. Господи, я думала, что со мной такого никогда не случится!