е если ты еще больше расстроишься, что не смогла поехать со мной. Я хочу, чтобы ты знала, насколько я благодарна тебе за эту поездку».
Минуту спустя Дюплесси представлял ее Жаку Руше.
— Мадам, рад знакомству, — произнес тот. — Октав, мой старый друг, рассказал мне о вас. Я также читал в прессе хвалебные статьи о вашем голосе и таланте.
— Благодарю за интерес к моей персоне, — с улыбкой ответила Эрмина, стараясь скрыть свой акцент.
Она чувствовала, что за ней наблюдают, разглядывают, изучают со всех сторон.
— Кто, как не вы, может стать Маргаритой в «Фаусте» Гуно? — наконец признался администратор. — В любом случае у меня нет выбора. Уверен, что Дюплесси не стал вам говорить, что утвержденная на эту роль певица бросила меня. Может быть, я даже буду в выигрыше, если вы окажетесь на высоте. Не желаете ли пройти прослушивание прямо сейчас? На сцене? Там репетируют танцовщицы, они заодно послужат вам публикой.
— Да, конечно, — согласилась она, сбитая с толку грубоватыми манерами этого мужчины.
— Даже не разогрев свой голос, Эрмина? Это не очень разумно, — возразил импресарио.
— Заодно и зал посмотрю, — решительно ответила певица.
Эрмина не была гордячкой, но ей хотелось доказать, чего она стоит, поскольку была уверена в успехе. Голос никогда ее не подводил. Жак Руше и Октав Дюплесси устроились в креслах партера, предварительно дав указания музыкантам оркестра. Заинтригованные танцовщицы собрались возле кулис, перешептываясь. Эрмина с удовольствием смотрела на них, находя всех грациозными, стройными, воздушными. На девушках были не пачки, а черные колготы и обтягивающие трико.
«Где я? — спросила она себя. — В удивительном раю, о котором так часто мечтала! Какое грандиозное убранство!»
Двигаясь по сцене, она окинула восхищенным взглядом просторный зал в итальянском стиле из нескольких ярусов лож. Это была настоящая симфония красного бархата, позолоты и шелковой узорчатой ткани. Фризы, украшавшие балюстрады, сверкали, несмотря на то что огромная люстра была погашена.
«Я, робкий маленький Соловей из Валь-Жальбера, буду петь в этом необыкновенном месте! — подумала Эрмина. — Если даже я не подойду как запасная певица, мой голос прозвучит здесь хотя бы однажды».
Она сняла свой белый платок и бросила его прямо на сцену. Октав сказал музыкантам, какую арию играть, и из оркестровой ямы раздались аккорды финальной песни Маргариты. Эрмина начала петь, не напрягая голос, но с невероятным чувством. Танцовщицы затаили дыхание, не сводя глаз с этой прекрасной незнакомки, светлые волосы которой ловили малейшие отблески света. Наконец наступил момент яркого пассажа, где певица должна была взять высокие ноты и придать всю необходимую мощь голосу в отчаянном призыве своего персонажа.
Чистые ангелы, лучезарные!
Заберите мою душу на Небеса!
Боже праведный, на тебя я уповаю!
Боже милосердный, я тебе принадлежу!
Прости меня!
Эрмина дважды повторила молитву Господу, и никогда еще она не была столь искренна в своем желании освободить душу от груза ошибок и одновременно покорить Жака Руше. Да, она хотела снова стать чистой супругой Тошана, способной обожать его вопреки всему, служить ему, отдаваться душой и телом. У Дюплесси по спине пробежали мурашки. Он с любопытством взглянул на администратора, сидевшего рядом с ним. Захваченный выступлением певицы, тот дрожал от восторга. Тембр Соловья из Валь-Жальбера, несмотря на свое хрустальное звучание, обладал поразительной твердостью и уверенностью.
— Великолепно! — шепотом сказал он импресарио, почувствовав на себе его взгляд. — И она утверждает, что не тренировала свой голос уже несколько месяцев? Если это действительно так, то эта молодая дама — настоящий феномен!
— А я вам что говорил! И теперь этот феномен в Париже, в вашей Опере.
Эрмина закончила арию. Она скромно поклонилась своей сегодняшней публике: кордебалету, музыкантам, а также двум мужчинам, сидящим в партере.
— Хотите послушать что-нибудь еще? — спросила она.
Руше поднялся, чтобы ответить.
— Увы, у меня нет времени. Завтра будьте здесь после обеда, мадам. Вы приняты!
С дрожащими от волнения ногами Эрмина перевела дух. Она ликовала, охваченная огромным счастьем, касающимся только ее. Пение всегда давало ей упоение, а также блаженство, близкое к тому, которое она испытывала после акта любви. Дюплесси подошел к молодой женщине и взял ее за обе руки.
— Браво! Я могу сказать только одно: «Браво!» Вы меня не разочаровали, и я вам за это бесконечно благодарен. А теперь давайте позволим этим милым барышням продолжить репетировать свои антраша и арабески.
— Месье Руше уже ушел?
— Это действительно очень занятой человек. Идемте, я угощу вас чаем в баре. Нам нужно поговорить.
Она шла за ним по роскошным лабиринтам Оперы, потрясенная великолепием этого места. «Дворец Гарнье, — думала она. — Другого слова не подберешь — именно дворец! Все огромное и такое роскошное! Здесь можно заблудиться».
Эрмина с облегчением села на диванчик, обитый красным бархатом, перед столиком с белой узорчатой скатертью. Они были в кафе одни, не считая официанта.
— Все произошло так быстро, — прошептала она. — Возможно, я получила эту роль просто потому, что утвержденная на нее певица отказалась. Октав, будь искренним. Вы меня поздравили, но хорошо ли я спела?
— Говорю вам с предельной искренностью, что все было превосходно и похоже на чудо! Моя дорогая, если в придачу к вашему природному таланту вы будете развивать свои способности, усердно работая, мир будет у ваших ног. Такое восхитительное сопрано! Вас ждет огромный успех.
— Мир, о котором вы говорите, сейчас воюет. И я не могу планировать свое профессиональное будущее, пока Тошан не вернется со мной в Квебек.
— И если это случится, — тихо сказал он, — вы исчезнете в глубине лесов вместе со своим вновь обретенным супругом. Он сделает вам еще одного ребенка, и Соловей больше не будет очаровывать публику. Эрмина, это неправильно!
— Но сегодня я радуюсь! Друг мой, позвольте мне наслаждаться этим чувством, не заглядывая вперед. Я уверена, что мой час славы, как это принято говорить, еще настанет!
Эрмина погрузилась в мечтательную задумчивость. Она вновь переживала свое выступление на сцене Оперы и восторг, который испытывала во время пения. Ее воображение пустилось вскачь. «А если Октав говорит правду? Почему бы не получить другие контракты за границей? Я бы ездила с детьми, Мадлен и мамой. Мы посетили бы столицы Европы. Как это было бы увлекательно! Ла Скала в Милане, Ковент-Гарден в Лондоне… Но сначала нужно, чтобы закончилась эта ужасная война, а кто знает, на сколько лет она затянется?»
— Дорогуша, о чем вы задумались?
— Ни о чем особо, — солгала она. — Просто пью чай.
— Я с удовольствием проведу вас по этому лабиринту, который представляют собой кулисы и этажи Оперы, но не сегодня. Завтра вечером я смогу уделить вам больше времени. Это место привлекает меня не меньше вас. Оно даже вдохновило одного нашего автора детективов, Гастона Леру, написать роман «Призрак Оперы», ставший очень популярным. Я прочел его два раза и рекомендую вам. В нем описывается подземное озеро в глубинах фундамента и рассказывается история юной певицы, сироты Кристины Дааэ, которую обучает пению ангел — странный персонаж в маске. Она единственная его видит и единственная замечает призрак в огромных коридорах этого здания. Происходят странные вещи: большая люстра в зале падает во время представления, машиниста обнаруживают повешенным…
— Если вы расскажете мне всю историю, мне уже не захочется ее читать, — возразила Эрмина.
— Подумайте, как все сходится, — хитро улыбнулся импресарио. — Кристина, Эрмина… Звучит очень похоже. И вы тоже были сиротой в детстве. Кто знает, может, и вы встретите призрака, который влюбится в вас! И знаете, что поет Кристина? «Фауста»! Да-да!
Удовлетворенный взволнованным выражением ее лица, Дюплесси отпил глоток чая.
— Вы либо жестоки, либо пытаетесь меня напугать, чтобы я попросила у вас защиты.
— Второе предположение более правдоподобно. Ну что ж, мой маленький Соловей, давайте подвезу вас в отель и отправлюсь по своим делам. Сегодня вечером мы ужинаем на бульваре Сен-Жермен. Ваша парижская жизнь начинается!
Эрмина робко улыбнулась. Вдали от своей родины ей приходилось учиться жить самостоятельно. Но это приключение ее воодушевляло, и она пообещала себе не поддаваться грусти. «Я вернусь, родные мои детки, любимые родители! Увижу вас всех: Мадлен, Акали, Шарлотту, Мирей… и тебя, Киона, моя маленькая дорогая сестренка».
Шарлотта и Людвиг лежали, обнявшись, в своей кровати в теплой комнате. Снаружи завывал ветер и сыпал снег. Двое влюбленных научились ценить такие дни, когда природа бушевала. В эти минуты они чувствовали себя в безопасности, как бы отрезанными от мира, то есть от последних обитателей Валь-Жальбера, включая семейства Шарден и Лапуэнт.
— Я хочу, чтобы зима никогда не кончалась, — со смехом сказала Шарлотта.
— Тем не менее весна очень красива, и я обожаю лето, — ответил ее любовник.
Проведя несколько недель взаперти за изучением слов и простых фраз, Людвиг стал намного лучше разговаривать по-французски. А Шарлотта была такой болтушкой, что он без труда запоминал кучу новых слов. Это позволяло им вести долгие беседы. В основном Людвиг рассказывал о своей стране, Германии, которая, несмотря ни на что, для него оставалась родиной, колыбелью его предков. Он часто описывал красоты своих родных мест, где преобладали леса из высоких темно-зеленых елей. В этот вечер ему захотелось поведать о том, как он попал в Канаду. До сих пор они из деликатности не затрагивали эту тему.
— Я попал в плен в самом начале войны и поначалу испытал облегчение, поскольку мне не нужно было больше воевать. Мысль об убийстве человека вызывала у меня отвращение, даже если нам говорили, что это враг. На корабле мне было очень плохо, у меня началась морская болезнь. Нас, простых солдат, загнали в трюм. Меня постоянно рвало, я не мог спать.