В первый раз увидев здание, Бернис вспомнила жуткие истории, которые рассказывал ей брат про приюты, и перешла на другую сторону улицы. Теперь ей самой не верилось, что она решилась войти внутрь. Подавив страх и улыбаясь найденышу, женщина стала подниматься по крыльцу. На миг застыв в сомнениях, она поскорее напомнила себе, что все беды города происходят от наплыва иммигрантов; перенаселение многоквартирных домов приезжими способствовало распространению эпидемии — и, в конечном счете, смерти ее сына. Ради Уоллиса она обязана предотвратить ухудшение ситуации.
Нелек остановился у нижней ступеньки лестницы и, глядя на вывеску, насупился.
— Там тебя накормят, — жестом приглашая его подняться, убеждала Бернис. Она открыла дверь и, дрожа от страха, дожидалась мальчика. А вдруг монахини поймут, что она не медсестра, и вызовут полицию? Или не примут Нелека? Может, лучше отвести его в приют для нищих? — Не бойся, никто тебя не обидит. — Бернис не знала, кого убеждает: ребенка или себя.
Нелек вытер дырявые башмаки о тротуар и, сунув руки в карманы, стал взбираться по лестнице. Они вошли в небольшой коридор, где вдоль одной стены стояли стулья с прямыми спинками, а в середине другой находилась закрытая дверь. Кисловато пахло заплесневелым деревом и чем-то приторным. Сидевшая за столом в конце коридора монахиня подняла голову.
— Что вам угодно? — спросила она.
Бернис кашлянула и нерешительно приблизилась к столу. Ей невольно представились запертые в кладовках изголодавшиеся дети с тонкой бледной колеей, измученными лицами и отчаянием в глазах. Потом она вообразила, как монахиня принуждает ее остаться вместо Нелека, и ей захотелось развернуться и убежать. Но женщина стиснула зубы, окинула взглядом свою сестринскую униформу и напомнила себе о цели своего прихода, хотя не имела понятия о процедуре приема детей в приют и вообще сомневалась, что сюда берут иммигрантов. Может, ее даже арестуют за попытку пристроить мальчишку.
— Я нашла этого ребенка на улице, — напряженным голосом произнесла она. — У вас найдется для него место?
— Он здоров? — поинтересовалась монахиня.
Бернис этого не знала и не хотела знать, но кивнула.
— Почти все места заняты, — заявила монахиня, — но я проверю. — Она встала, обошла стол и постучала в закрытую дверь в середине коридора. Не дожидаясь ответа, она сунула голову внутрь: — Привели ребенка.
Бернис не расслышала ответа, но монахиня кивнула, закрыла дверь и указала на стоящие вдоль стены стулья.
— Садитесь, — предложила она. — Сейчас к вам подойдут.
Бернис, удивившись, как просто оказалось сдать иммигрантского ребенка в приют, подвела Нелека к стулу. Мальчик сел, не вынимая рук из карманов, а монахиня вернулась к своему столу. Бернис не знала, что делать: сидеть и ждать или уйти. Возможно, у нее спросят имя или поинтересуются, что еще ей известно про мальчика. Больше всего ей хотелось поскорее убраться отсюда, но это может выглядеть непрофессионально. Медсестры не убегают, они остаются и встречают страхи лицом к лицу.
Монахиня что-то достала из ящика стола, подошла к Нелеку и протянула ему пачку вафель. Мальчик улыбнулся и взял угощение.
— Спасибо, мисс, — поблагодарил он, разорвал обертку и сунул вафлю в рот.
Монахиня повернулась к Бернис.
— Не волнуйтесь, — сказала она. — Мы о нем позаботимся. Спасибо, что привели его, но вам оставаться нет необходимости. Вы нужны многим страждущим, так что спокойно идите. Бог благословит вас за помощь этому бедному ребенку.
Бернис вздохнула с облегчением, но не нашлась с ответом и только кивнула. Нелек одарил ее усталой улыбкой, в невинных глазах светилась благодарность. Лжемедсестра направилась к двери, терзаемая чувством вины. Паренек и не представляет, что его ждет. Брат говорил, что монахини прельщают детей конфетами, чтобы убедить в своей доброте, и теперь Бернис своими глазами наблюдала этот хитрый маневр. Но почему она должна ощущать себя злодейкой? Она не виновата, что Нелек оказался на улице. Где его родители? Она слышала истории, как иммигранты умирают по пути в Америку, и если с родными Нелека случилось то же самое, в конце концов он все равно оказался бы в приюте или в богадельне. Его родителям следовало подумать об этом, прежде чем они решились отправиться в путь.
Глава тринадцатая
В понедельник за несколько дней до Рождества Пия осторожно укладывала заснувшего малыша в кроватку, когда в отделение для младенцев вошла сестра Эрнестина и направилась к ней. Девочка накрыла ребенка одеялом и с внезапной тревогой ждала приближения монахини. Пия впервые видела здесь сестру Эрнестину и не представляла, что той понадобилось. Неужели Пия в чем-то провинилась? Вид монахини не выдавал намерений, а спрашивать девочка не осмеливалась: ей совсем не хотелось снова оказаться в подвале.
Мать Джо выпустила Пию из подземелья через четыре дня, но несчастной узнице казалось, что она провела там целую вечность. Ей никогда не забыть кромешного мрака, который окутывал тесную камеру, когда увядал слабый свет, проникавший сквозь крошечное окошко; Пия не могла разглядеть даже собственной руки. Еще и теперь она слышала суетливую возню крыс на каменному полу и ощущала пронизывающий до костей холод. И сколько бы раз она ни мыла голову холодной водой и щелочным мылом, ей не удавалось избавиться от запаха застоялой мочи и плесени, впитавшегося в волосы от зловонного матраса.
Пия прикусила щеку изнутри, гадая, чего хочет сестра Эрнестина. Монахиня резко остановилась в нескольких шагах от девочки.
— Пойдемте со мной, мисс Ланге, — сказала она, развернулась и пошла назад к двери.
Пия глянула через плечо на Эдит, кормившую в кресле — качалке ребенка: пусть напарница видит, как ее уводят, и не думает, будто Пия по своей воле бросила ее тут одну. Кроме того, ей хотелось проверить, удивлена ли Эдит появлением сестры Эрнестины. Девушка понимающе кивнула, но выражение ее лица, как всегда, осталось невозмутимым.
Пия глубоко вдохнула и последовала за монахиней, не представляя, куда ее ведут. Они свернули налево к главному вестибюлю, а не направо к другим отделениям, и сердце девочки забилось сильнее. Она не была в вестибюле с самого прибытия. Неужели мать Джо наконец отпускает ее? А может, вернулся отец и хочет забрать дочь из приюта? Или нашлись Олли и Макс?
Сестра Эрнестина с непроницаемым лицом отперла дверь в вестибюль и распахнула ее. Пия поспешила переступить через порог, быстро переводя взгляд с главного входа на конторку приема посетителей и обратно.
Отца не было. Как и матери Джо. У стола ожидала медсестра с жирными светлыми волосами, аккуратно собранными в низкий пучок на затылке; голову венчала военная фуражка. Женщина держала на руках младенца. Пия ахнула и шагнула к ней со смешанным чувством облегчения и ужаса. Нашелся один из ее братьев! Но где же второй?
Увидев, как Пия бросилась к ней, незнакомка выпучила глаза, отшатнулась и прижала ребенка к груди, словно защищая его. Пия тянула руки к малышу, но медсестра упорно отворачивалась. Почти обезумев, девочка часто дышала и боролась с желанием вырвать брата из рук чужой женщины.
— Не волнуйтесь, — сказала сестра Эрнестина. — Пия помогает заботиться о младенцах. Вы можете спокойно отдать дитя ей.
— Но я не… — промямлила медсестра. — Я… Она и сама еще ребенок.
Монахиня протяжно вздохнула.
— Уверяю вас, сестра… — Она замялась. — Извините, но вы не назвали свое имя.
Лицо незнакомки исказила странная гримаса, словно она вдруг потеряла дар речи, но мимолетное выражение сразу же исчезло, сменившись подозрительностью.
— Извините, — сказала она. — Я сестра Уоллис.
— Что ж, сестра Уоллис, — отрывисто произнесла монахиня, — уверяю вас, что вы можете смело отдать ребенка Пии. Иначе я бы не привела ее с собой.
Сестра Уоллис настороженно оглядела Пию и неохотно передала ей младенца.
Взяв теплый сверток, Пия не удержалась от счастливого возгласа. С застилающими глаза слезами она взглянула на детское личико и погладила маленькую головку. Радуясь, что хотя бы один брат нашелся, она помолчала, чтобы насладиться этим чувством, прежде чем спросить о втором брате. Ей хотелось вдохнуть сладкий запах младенца, почувствовать вес его тела в руках. Она поморгала, чтобы яснее видеть черты ребенка и понять, кто это, Олли или Макс. И застыла.
К одеяльцу была пристегнута записка: «Мать этого ребенка, румынская попрошайка, умерла от инфлюэнцы прошлой ночью».
С нарастающим ужасом Пия пристально вгляделась в ребенка. Глаза у него были карие, а не голубые, уголки губ опушены, нос слишком широкий, а подбородок чересчур острый. В животе у девочки словно лопнула струна, ноги подкосились.
Это не Макс.
И не Олли.
В панике Пия воззрилась на медсестру.
— Это не мой брат! — дрожащим от гнева голосом произнесла она. — Кто вы такая и зачем так жестоко подшутили надо мной?
Сестра Уоллис отшатнулась и уставилась на Пию, словно та лишилась рассудка.
— Мисс Ланге! — рявкнула сестра Эрнестина. — Немедленно извинитесь! — Она забрала у девочки сверток, младенец проснулся и стал кукситься. — Извините, сестра Уоллис. Уверяю вас, такое у нас редко случается. Сестре Агнес сегодня нездоровится, иначе она сама пришла бы и приняла у вас ребенка. Я считала, что Пия справится, но, видимо, ошиблась. — Она бросила на воспитанницу уничтожающий взгляд.
Глаза девочки наполнились слезами.
— Извините, — пробормотала она. — Я думала… что этот ребенок… — Слова застряли у нее в горле, и она не смогла продолжать.
Сестра Уоллис разгладила полы униформы и дрожащими руками поправила воротник. Потом распрямила плечи и высоко подняла голову, стараясь держать профессиональную осанку.
— Прошу прощения, если ввела в заблуждение, — начала она. — Мне известно немногое: мать мальчика приехала в нашу страну меньше года назад, ребенка зовут Николай. Меня попросили только привезти его сюда. — Она снова осмотрела свою форму, словно набиралась смелости, и прочистила горло. — Но я никак не ожидала такого грубого приема, особенно со стороны одной из воспитанниц приюта. — Она с н