Пия и Эдит направились прямо к дальнему углу двора, в негласном стремлении отойти подальше от приюта и бдительных глаз сестры Эрнестины. Когда они добежали до забора, Пия схватилась за прутья и устремила взгляд на реку, мечтая выбраться на скалистый берег и дойти по нему до города. Река казалась глубокой и холодной, и в воздухе висел запах грязной коричневой воды, железа и мокрого камня. Пия глубоко вдохнула, закрыла глаза и подставила лицо солнцу. С самого Дня благодарения стояла ужасная погода с ежедневным снегом или ледяным дождем. Порой казалось, что солнце больше никогда не выглянет. И вдруг этим утром оно прорвалось сквозь тучи. Девочки целый день ждали возможности выйти на улицу, и Пия собиралась нежиться в лучах солнца как можно дольше. В ветвях обрамляющих двор сосен верещали голубые сойки, вдалеке свистел паровоз. Если забыть о прохладном ветре, по-настоящему пахло весной.
Пия повернулась к Эдит.
— Если я еще… — начала она, но осеклась. Она хотела сказать: «Если я еще буду здесь через месяц», но вспомнила, что не говорила Эдит о своем намерении уйти.
Пия без конца спрашивала сестру Агнес, не приняла ли наконец мать Джо решение отпустить ее, но больше никому не говорила о своих надеждах, опасаясь спугнуть удачу. Кроме того, у них с напарницей только-только наладились дружеские отношения, и девочка не хотела их портить. Узнай Эдит, что Пия рассчитывает покинуть приют, она снова отдалилась бы от нее. Да и вообще, какой смысл заводить этот разговор, если ответ сестры Агнес всегда был один и тот же: «Когда мать Джо решит тебя отпустить, ты узнаешь об этом первой».
Пия прочистила горло и снова начала:
— Когда потеплеет, можно выносить детей на воздух. Всё лучше, чем в душном помещении.
— Их разрешается выносить на улицу только в самые знойные дни, — возразила Эдит. — Потому что тогда в отделении жарко как в бане, а окна открывать нельзя.
Пия вздохнула:
— Ну еще бы.
«Нам ничего нельзя», — подумала она.
— Слушай, — окликнула ее Эдит, — а кто это там на качелях?
Пия повернулась ко двору.
На качелях, опустив голову, сидел юноша лет четырнадцати-пятнадцати; каблуки его башмаков елозили по слякоти, сгребая грязь во влажную кучу.
Пия ахнула.
Не может быть.
Она побежала к качелям, потом остановилась, зажмурилась, и снова посмотрела, не веря своим глазам. Да нет, это не он. Длинные жидкие волосы, худое лицо. Может, из-за потрясения от потери семьи и заточения в приюте у нее начались видения? Но тут парень поднял голову, и сомнений у нее не осталось.
— Финн!
Он с несчастным видом повернулся к ней, глаза у него расширились, и он вскочил на ноги.
— Пия! Что ты здесь делаешь?
Ноги у девочки чуть не подкосились. Безусловно, это его голос, его выговор, его манера произносить ее имя.
— Ты жив! — воскликнула Пия.
— Ага. И счастлив, что ты тоже выкарабкалась.
Пия жадно вглядывалась в знакомые карие глаза и неизменную озорную полуулыбку. Однако на лице Финна лежала печать горя, отчего он казался старше своих лет.
— Но я все это время думала, что ты умер! — призналась Пия.
— Не-а, — сказал он. — Пока нет.
Девочка прижала ладонь к дрожащим губам.
— Не верится, что это ты.
— Да я это, я. И знаешь, подруга, мне тоже не верится. Но я жутко рад тебя видеть.
Пия засмеялась и бросилась ему на шею, не заботясь о том, что почувствует, прикоснувшись к нему. Главное — что Финн жив. Он тоже обнял ее, прижавшись щекой к ее лицу, и она почувствовала на коже его частое дыхание. К счастью, ничего страшного она не ощутила, только радость встречи и искренность его восторга. Никакой тяжести в груди или ломоты в костях, никакого першения в горле или головной боли. Его одежда и волосы пахли городской улицей: автомобильным горючим и овощными лотками, влажной мостовой и трамваями. Похоже, он прибыл в приют Святого Викентия недавно и еще не успел пропитаться запахами старого дерева, холодной овсянки, тоски и страха. Пия боялась, что Финн ей только снится, и не хотела отпускать его. Слезы брызнули у нее из глаз. Потом она вспомнила, что последним человеком, кого она обнимала, была мутти. И хотя обычно она не любила чужих прикосновений, сейчас ее словно укутали теплым одеялом после долгого холода. После целой вечности одиноких скитаний и потерянности ее снова обнимали.
Вдруг странный звук, похожий на тявканье, заставил их повернуться в сторону приюта.
К ним, размахивая руками, грозно топала сестра Эрнестина со злобной миной на лице.
— Отойди от нее сию же минуту! — вопила она.
Финн отступил и сунул руки в карманы; Пия тоже с сожалением, почти с болью оторвалась от него.
Сестра Эрнестина тяжело дышала, дряблый подбородок дрожал.
— Это еще что такое, мисс Ланге? Обниматься с представителями противоположного пола запрещено!
Пия приготовилась к очередной головомойке, а то и хуже. Над верхней губой у нее выступил пот.
— Это мой старый друг, сестра Эрнестина, — объяснила она, — и мы обрадовались встрече, вот и все.
Монахиня развела их еще дальше друг от друга и гневно оглядывала обоих с ног до головы.
— Надеюсь, что так, мисс Ланге, — рявкнула она. — Тринадцатилетняя девочка легко может оказаться в неприятной ситуации, связанной с юношами. Поэтому я разрешаю вам разговаривать, но никаких прикосновений. — Она зыркнула на Финна. — Держите руки при себе, молодой человек, ясно вам?
— Да, сестра Эрнестина, — поспешно сказала Пия.
Финн молча кивнул.
Монахиня постояла еще немного, быстро переводя взгляд с одного лица на другое, словно решая, требуются ли дальнейшие действия. В конце концов она снова отправилась на свой пост около дверей.
Когда она удалилась, Пия прерывисто вздохнула от облегчения.
— Святая дева Мария, — присвистнул Финн. — Ну и противная тетка! У нее рожа, как коровье вымя.
Он, как всегда, пытался развеселить Пию, что ее очень тронуло.
— Ты даже не представляешь, что это за чудовище, — улыбнулась девочка. — Она прячет под сутаной кожаный ремень и любит пускать его в ход.
— Ха, ну ясное дело, — ответил Финн. — Похоже, она держит тут всех в железном кулаке. — Потом взглянул на подругу и посерьезнел. — Так расскажи мне, как ты оказалась в этом проклятущем месте?
Пия подняла подбородок и распрямила плечи, пытаясь выглядеть стоически.
— Сначала ты, — предложила она. — Где ты был и как попал сюда?
Финн испустил долгий вздох.
— Помнишь последний день, когда мы виделись? Мама позвала меня домой.
Пия кивнула, чувствуя, как ужас сжимает ей горло.
— Тем утром мой брат начал кашлять. Мы сразу отвели его в больницу, но не смогли попасть на прием. Ждали-ждали, а к полуночи он умер.
— Ох, — расстроилась Пия. Она хотела снова обнять друга, чтобы показать свое сочувствие, но сестра Эрнестина зорко наблюдала за ними. — Мои соболезнования.
— И не успел остыть труп, — продолжал Финн, — как мама и дед засобирались прочь из города, чтобы спастись от инфлюэнцы. Я хотел сообщить тебе, вернуться в переулок Шанк и убедиться, что у тебя все хорошо, но мама не пустила. Дедушка как-то добыл фургон и лошадь, и мы прямо из больницы рванули к моему дяде на побережье в Нью-Джерси. Дед умер в пути, не доехав даже до границы штата, и нам пришлось оставить его тело у дверей церкви — мама надеялась спасти хотя бы меня. Но беда в том, что мы привезли проклятую хворь с собой, и через несколько дней все в доме, кроме меня, заболели. Даже некоторые соседи заразились.
— А твоя мама?
Финн потупился и ковырнул носком башмака сырую землю. Когда он поднял голову, глаза у него повлажнели.
— Она не выжила. Как и дядя с женой.
У Пии тоже выступили слезы.
— Ох, какой ужас. Я так сочувствую тебе, Финн.
— А твоя мама? — мягко спросил он, но сведенные брови говорили о том, что он уже знает ответ.
Девочка прикусила задрожавшую губу и кивнула:
— Она тоже умерла. — Пия впервые делилась этой жуткой новостью со знакомым человеком, и одиночество последних месяцев внезапно навалилось с такой силой, что у девочки закружилась голова. Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула, стараясь не потерять сознания. — Я послала тебе записку. Как всегда, по бельевой веревке. А ты, наверно, уже уехал. — Сейчас ей казалось, что отправлять то послание было ребячеством. Лучше бы она попыталась разыскать Финна.
Парень горестно покачал головой и потянулся к ней, но вовремя опомнился.
— Прости, что не сумел тебе помочь.
— Ты не виноват.
— А что с твоими братьями? — вдруг спросил он. — Где Олли и Макс?
Пия потрясла головой, стараясь дышать ровно; новый приступ вины и скорби чуть не свалил ее с ног. Как она расскажет Финну о своем преступлении? О том, что братья, возможно, погибли из-за ее безрассудного решения? Она отвернулась, чтобы спрятать лицо.
— О боже! — ужаснулся Финн. — Вот беда. Жалко, что я не могу ничего исправить.
Пия подавила рыдания и снова повернулась к нему, надеясь, что он не прочтет правду в ее глазах. Она еще не была готова к признанию.
— Расскажи, как ты попал обратно в Филадельфию, — попросила она.
Финн сунул руки в карманы, словно пресекая желание обнять ее, и снова вздохнул.
— Я оставался в доме дяди, пока мог, но домовладелец прочухал, что все остальные умерли, и вышвырнул меня. Деваться было некуда, так что я сел на поезд и вернулся. Я сразу же стал искать тебя, но… уж прости, но в вашей квартире теперь поселились чужие люди.
— Знаю, — ответила Пия. — А дальше? Где ты жил?
— На улице. И довольно неплохо перебивался до вчерашнего дня, когда копы застукали меня за кражей. Тюряга, видимо, переполнена, раз меня запихали сюда. — Он быстро опустил глаза, потом пристально посмотрел на подругу добрым взглядом. — Я думал, ты тоже умерла. Слов нет, как я рад, что ты выжила.
Пия понуро призналась:
— Иногда я жалею об этом.
Финн мягко приподнял ей подбородок, и Пия встретила ласковый взгляд светло-карих глаз.