Неудивительно, что он пил.
– Вы поднимали кружку в «Чёрном псе». Всё по справедливости.
От одной мысли о том, чтобы поднести ко рту что-нибудь в «Чёрном псе», у Даниеля прошли судороги по всему пищеварительному тракту.
– Я там сесть-то побрезговал, не то что пить.
– Здесь вы тоже не сидите, – заметил Роджер, – но меня это не останавливает.
Один из его наименее грозного вида слуг подошёл, неся поднос с двумя янтарными напёрстками. Роджер опрокинул один в свою, отделанную слоновой костью, пасть. Даниель схватил второй, просто чтобы Роджер не выпил оба.
– Ваш отказ честно изложить, как идут переговоры, для меня пытка, – пояснил Роджер и повернулся к слуге: – Ещё две порции, чтобы заглушить боль, которую причиняет мне скрытность друга.
– Погодите, – сказал Даниель, – мы пока не говорили с узником.
Роджер зашёлся в оргазме кашля.
– И это хорошая новость! – заверил его Даниель.
От такой наглой лжи Роджер перестал кашлять и выпрямился.
– Вы надо мной издеваетесь, сударь!
– Ни в коем разе! Почему наш узник так напуган, что не смеет показаться в «Чёрном псе»?
– Потому что он жалкий трус?
– Даже трусу незачем бояться Джека, если он не знает чего-то, крайне для Джека опасного.
– У меня к вам вопрос, Даниель.
– Я слушаю, Роджер.
– Вы когда-нибудь участвовали в переговорах? Ибо люди, имеющие хоть какой-нибудь опыт, обычно способны распознать, когда их водят за нос.
– Роджер…
– Как Клудсли Шауэлл, когда тот увидел в тумане скалы Силли, но уже не мог отвратить флот с рокового курса, так и я на самом пороге Болингброкова логова вижу, что ошибся, позволив вам и другому натурфилософу вести переговоры с коварным преступником.
– Всё не так безнадёжно, Роджер.
– Тогда скажите хоть что-нибудь, что не было бы абсолютно и беспросветно чудовищно дурной новостью.
– Мы начали в середине дня и прошли все предварительные этапы переговоров, используя Шона Партри в качестве посредника. Весь блеф и вся чепуха позади. Осталась последняя стадия. Узник пока отказывается говорить. Мы взяли передышку, чтобы он посидел и подумал о муках, ожидающих его в пятницу. Тем временем я приехал к вам со следующим вопросом: что наибольшее мы можем ему обещать, ежели он сегодня представит сведения, которые позволят изловить Джека-Монетчика или хотя бы доказать, что тот подбросил в ковчег фальшивые деньги?
– Если потребуется… Даниель, посмотрите мне в глаза, – сказал Роджер. – Вы можете предложить это лишь в качестве последнего, крайнего средства, и то лишь если будете уверены, что оно обеспечит победу.
– Я понял.
– Если ваш малый поможет мне сокрушить Болингброка, я освобожу его из Ньюгейта и дам ему ферму в Каролине.
– Прекрасно, Роджер.
– Не усадьбу, а клочок земли, острую палку и курицу.
– Это больше, чем он заслужил; я и на такое не рассчитывал.
– Теперь вы трое отправляйтесь в Ньюгейт. Я не могу оттягивать вечернюю игру бесконечно.
Роджер наконец позволил себе взглянуть на дворец Болингброка. По меньшей мере три виконта смотрели на них из окон. Это кое о чём Даниелю напомнило.
– Встретимся здесь через час, – сказал он, глядя на часы.
– Через час?!
– Дальше всё должно произойти быстро. Я употреблю этот час нам на пользу. Желаю вкусно покушать, Роджер, и не пить слишком много.
– Мне вполне достаточно пить не больше противника, что легко.
– Я бы советовал вам быть трезвее, чтоб сполна насладиться победой.
– А я бы советовал вам быть пьянее, чтобы действовать чуть менее осмотрительно.
Однако Даниель уже взбирался по складной лесенке в фаэтон, одолженный ему Роджером.
– На Лестер-филдс! – крикнул он кучеру.
полчаса спустя
Поспешное отбытие из Лестер-хауза
– В ЭТОЙ СТРАНЕ, да будет вам известно, есть негласное правило, которое соблюдают и виги, и тори: не привлекать к политике толпу.
– Я не знала, – ответила принцесса Каролина. – Наверное, потому, что правило негласное.
За недели, проведённые в Лондоне, её английский заметно улучшился.
– Без сомнения, когда ваше королевское высочество будет повелевать мирной и счастливой Британией, правило будет соблюдаться неукоснительно, – продолжал Даниель, – как соблюдалось по меньшей мере четверть столетия.
– За исключением времени парламентских выборов, – вставила герцогиня Аркашон-Йглмская.
– Естественно, – сказал Даниель, – а также церковных поджогов и убийств. Однако я не убеждён, что оно будет соблюдаться сегодня. По обе стороны раздела виги – тори я наблюдаю пугающий недостаток осмотрительности. Положение Болингброка сейчас и невероятно высоко, и крайне шатко. Он подобен человеку, который почти влез на стену, цепляясь за неё ногтями, и уже видит место, где сможет встать, – но и опасность рухнуть на камни внизу для него велика, как никогда. Он будет хвататься за что угодно, лишь бы не упасть. Что мешает ему нарушить правило касательно толпы?
Они сидели в помещении Лестер-хауза, которое эпохи назад на чертежах архитектора, возможно, звалось Гранд-салоном. К тому времени, как штукатурка высохла и въехали Стюарты, оно стало просто салоном. По современным меркам это был, скорее, чулан. Никакой ажурной лепнины в стиле рококо. Потрескивающие деревянные панели того оттенка коричневого, который темнее чёрного. Окна, выходящие на Лестер-сквер, забили ставнями – их нельзя было отличить от панелей, если не простукать. Тем не менее Элиза, судя по всему, любила эту тёмную каморку, и Даниель вынужден был признать, что тревожными вечерами такие помещения по-своему уютны.
– О толпе часто говорят, но никто её не видел, – заметила принцесса.
Иоганн фон Хакльгебер и Даниель Уотерхауз разом набрали в грудь воздуха и открыли рот, чтобы объяснить её неправоту. Впрочем, оба помедлили, уступая другому право говорить, так что следующим вновь раздался голос Каролины.
– Вы готовы поведать мне ужасы, от которых кровь застынет в моих жилах, – сказала она. – Однако я нахожу само понятие противным философии. Доктор Лейбниц много размышлял о коллективных сущностях, как, например, стадо овец, и пришёл к выводу, что их следует рассматривать в качестве совокупности монад. Все они – индивидуальные души. Толпу измыслили умы, ленящиеся воспринимать их в таком качестве.
– И всё же я видел толпу, – возразил Даниель. – Можно сказать, я ею был.
– Тем не менее вы один из умнейших людей, созданных Богом, – отвечала Каролина. – Это доказывает, что концепция толпы ошибочна.
– Я познакомился с толпой в тот день, когда за голову Даппы объявили награду, – сказал Иоганн фон Хакльгебер. – Состоящая из индивидуальных душ, она меж тем обладала коллективной волей.
– Пфуй!
– Вы сможете обсудить это с доктором в Ганновере, – вмешалась Элиза. – У нас есть более насущные дела. Иоганн, в тот день, когда арестовали Даппу, толпу распалили объявления о поимке, напечатанные Чарльзом Уайтом. Чем Болингброк может подстрекнуть толпу сейчас?
– Поймите, ваша светлость, в толпе девяносто человек из ста – обычные преступники, которым довольно малейшего повода для бесчинств, – сказал Даниель. – Они как грубый порох в ружейном дуле. Он воспламеняется от тонкого пороха на полке. Другими словами, один провокатор, движимый партийной ненавистью, может заразить остервенением десять или сто подонков. Болингброк поставит застрельщиков на улицах и площадях. Чтобы науськать их – поджечь порох на полке, – достанет любого мелкого скандала или происшествия. Например, можно объявить, что в Лондоне есть ганноверские шпионы.
– Я поняла, – сказала принцесса, – как глупо мне было сюда приезжать.
– Ничуть, потому что, приехав сюда, вы, возможно, спаслись от убийц, подосланных де Жексом, – отвечал Даниель.
– Было бы глупо приезжать, – подхватил Иоганн, – не приготовившись к сегодняшнему вечеру.
Говоря, он посмотрел матери в глаза. Элиза встала.
– Мать и сын мудро всё устроили, – сообразила Каролина, – покуда глупая принцесса тешилась своим озорным приключением.
– Так было и будет, покуда есть монархи, – отвечала Элиза. – Вы сможете отплатить нам за труд, свершив то, что не в нашей власти.
– Легко сказать, – проговорила принцесса. – Сейчас что я могу…
– Вы можете спастись бегством, – сказала Элиза, – согласно давней и почтенной традиции. Елизавета, Карл Второй, Людовик Четырнадцатый, Зимняя королева – все когда-то бежали, спасая свою жизнь, и все – успешно.
– У Якова Второго вышло худо, – задумчиво произнёс Даниель. Потом, чтобы не портить людям настроение, добавил: – Но вы сделаны из другого теста.
– К тому же в отличие от него у принцессы есть друзья и план действий, – сказал Иоганн, – хотя она об этом не знает. Чтобы его запустить, мне достаточно одного слова. Таков ваш совет, доктор Уотерхауз?
На Даниеля возлагали трудный выбор. В молодости сознание ответственности его бы парализовало. Однако решения стали даваться ему куда легче с тех пор, как он привык к мысли, что давно должен был умереть.
– О, вам всенепременно надо бежать, – сказал он. – Но прежде мне хотелось бы перемолвиться словом с её светлостью, если план это дозволяет.
Элиза улыбнулась.
– План требует, чтобы первым делом Иоганн и Каролина сменили платье, – сказала она, движением век разрешая им выйти из комнаты.
Иоганн повернулся и, не глядя, отвёл руку назад. Ладонь Каролины скользнула в неё, как сокол, падающий на дичь. Так они и вышли: он – устремлённый вперёд, она – плывя величаво, как приличествует её сану. В прилегающей комнате Иоганн начал по-немецки отдавать распоряжения людям, тихо ожидавшим там четверть часа с прихода Даниеля. Один заглянул в «салон», почтительно кивнул Элизе, сверкнул на Даниеля глазами и захлопнул дверь так резко, что все панели в доме отозвались потрескиванием.
– Вы со мной наедине, – заметила Элиза. – Сценарий, часто воспеваемый поэтами в клубе «Кит-Кэт».