Осторожный смех, более всего от облегчения, что разговор наконец завязывается.
– Милорд Равенскар пытается воскресить сплетню, будто я знаю о красотках столько же, сколько сэр Исаак о гравитации.
– Воистину, подобно гравитации прекрасный пол вечно притягивает нас всех.
– Однако вы переводите разговор на другую, пусть и увлекательнейшую тему, – сказал Болингброк. – Разве Королевское общество – не самый выдающийся салон для бесед о натурфилософии? Как можно уверять, будто жаждешь познаний, и не стремиться в него вступить? Или оно угасает? Мне неоткуда узнать – я уже сто лет не был на заседаниях. Такая жалость.
– Сейчас мы отодвинули стулья, отбросили салфетки и поглаживаем живот, – заметил Роджер. – Значит ли это, что ваш званый вечер угасает?
Болингброк поднял голубые глаза к потолку, изображая глубокую задумчивость, затем проговорил:
– Понимаю. Вы хотите сказать, что в первые десятилетия Королевское общество жадно поглощало знания и теперь отдыхает, чтобы их переварить.
– Примерно так.
– А разве добытое не следует оберегать?
– В ваших словах слышится двойной смысл, милорд.
– О, не усложняйте. Я говорю о сэре Исааке и лживых притязаниях бесславного ганноверского плагиатора, барона фон как его там…
– Все ганноверцы, каких я встречал, были безупречно честны, – флегматично обронил Роджер.
– Очевидно, вы не знакомы с супругой Георга-Людвига!
– Никто не может свести с ней знакомство, покуда она заточена в замке, милорд.
– Ах, да. Скажите, это тот же замок, в котором принцесса Каролина якобы вынуждена была укрыться после того, как вообразила, что её преследуют гашишины?
– Мне такого не рассказывали, милорд, а если рассказывали, я не стал слушать.
– Мне рассказали, и я выслушал, но не поверил. Я подозреваю, что принцесса где-то ещё.
– Я представления не имею, где она, милорд. Однако, возвращаясь к Королевскому обществу…
– Да. Вернёмся к нему. И впрямь, кто упрекнёт сэра Исаака?
– Упрекнёт за что, милорд?
– За то, что он отложил натурфилософские штудии, дабы оборонять своё наследие от посягательств немца.
– Вы ставите меня в неловкое положение, милорд: мне кажется, будто мы снова в палате лордов, обсуждаем билль. Однако я отвечу на вопрос, который вы не задали, и скажу, что если нынешние молодые люди не вступают в Королевское общество, то объяснить это можно так: слушать тирады Ньютона против Лейбница, читать документы, уличающие Лейбница, заседать в комитетах, трибуналах и звёздных палатах, ставящих своей целью заочно осудить Лейбница, им скучно.
– Фон Лейбниц. Спасибо, что напомнили. Как бы мы разбирались со всеми этим ужасными немецкими фамилиями, если бы не виги, которые так хорошо их знают?
– Трудно освоить немецкий язык, когда со всех сторон слышишь французский, – промолвил Равенскар. Шутка была встречена тишиной, в которой мешались ужас и восхищение.
Болингброк побагровел, затем от души хохотнул.
– Милорд, – выпалил он, – взгляните на наших сотрапезников. Случалось ли вам видеть более деревянные фигуры?
– Только на шахматной доске.
– А всё потому, что мы заговорили о натурфилософии – верный способ убить любую беседу.
– Напротив, милорд, мы с вами беседуем замечательно.
– Тем не менее другие гости скучают. Для того-то и есть гостиные, курительные и прочие комнаты, где можно предаваться учёным беседам, не вгоняя в тоску остальных.
– Если это тактический ход с целью угостить меня портвейном, то надо ли идти на столь сложные ухищрения?
– Но где мы будем его пить? – спросил Болингброк.
– Не смею советовать, милорд, поскольку это ваш дом.
– Воистину. И я предлагаю: пусть те, кому безразлична натурфилософия, угостятся портвейном в моей гостиной, мы же с вами, как рьяные ценители наук, поднимемся в обсерваторию тремя этажами выше, дабы не терзать остальных гостей философскими умствованиями.
– Хозяин дома изрёк своё слово; нам должно повиноваться, – объявил Роджер Комсток, маркиз Равенскар, отодвигая стул; так они с Болингброком и оказались под крышей особняка, перед новейшим отражательным телескопом Ньютона. Однако ещё не совсем стемнело, звёзды не показались, и статс-секретарь её величества вынужден был направить телескоп на земные цели. Лёгкость, с которой он это сделал, навела Роджера на мысль, что ему не впервой подглядывать таким образом за соседями.
– Видимость сегодня превосходная, – заметил Болингброк, – поскольку день тёплый и мало где топили камины.
– Портвейн отличнейший, – отозвался Роджер. Виконт собственноручно принёс в обсерваторию бутылку – самый тяжёлый труд, какой слуги позволили бы ему выполнить.
– Трофей политической войны, Роджер. Мы все алчем таких трофеев, не правда ли?
– Роль политика была бы слишком тягостна, – согласился Роджер, – если бы не вознаграждалась сверх узких рамок дозволенного.
– Прекрасно сказано.
Болингброк, нагнувшись, водил телескопом вправо-влево, отыскивая некую цель. Роджеру подумалось, что виконт хочет разглядеть купол собора Святого Павла в двух милях отсюда; однако тот наклонил трубу, направляя прибор на что-то, расположенное много ближе. Самым большим объектом в этом направлении был Лестер-хауз. Огромная, стоящая углом усадьба вместе со службами и пристройками занимала почти такой же участок, как зелёный квадрат Лестер-филдс к югу от неё.
– Вскоре стемнеет, и засияет Венера – тогда мы сможем любоваться её красой. Сейчас же, покуда мы ожидаем богиню любви, нам остаётся лишь созерцать её земных служителей.
– Вот уж не думал, что вам – особенно вам – нужен для этого телескоп, – сказал Роджер, – помимо того, которым наделил вас Господь.
Усадьба выходила на Лестер-филдс парадным фасадом с небольшим двором, где гости высаживались из карет. Такой она и представала с улицы. Однако вид сверху напомнил Роджеру, что за домом есть много всего, незримого большинству лондонцев. Примерно две трети этой скрытой части со стороны Болингброкова особняка занимал регулярный сад, остальное – конюшни. Разделял их длинный узкий флигель – скорее даже галерея – основного дома.
– Жаль, сегодня они не вышли, – заметил Болингброк.
– О ком вы, Генри?
– О юных влюблённых. Он – белокурый, прекрасно одетый красавец, она – молодая дама с длинными каштановыми волосами и безупречной, я бы даже сказал, королевской, осанкой. Они встречаются в этом саду почти каждый вечер.
– Очень романтично.
– Скажите мне, Роджер. Вы, столько знающий о немцах, которые тщатся захватить нашу страну, видели ли вы принцессу Каролину?
– Имел такую честь однажды, в Ганновере.
– Говорят, что у неё дивной красоты каштановые волосы – так ли это?
– Описание вполне точное.
– А! Вот и она!
– Кто «она», милорд?
– Вот, поглядите и скажите мне.
Роджер неохотно шагнул к телескопу.
– Смотрите-смотрите! – подбодрил его Болингброк. – Можете не опасаться, половина лондонских тори глядели в этот окуляр и видели её.
– Вряд ли такие слова можно счесть рекомендацией, но я вас уважу.
Роджер нагнулся к телескопу.
В окуляре возник пузырь зелёного света; он рос по мере того, как Роджер приближал глаз к линзе и, наконец, стал целым миром. Поворот верньера – и мир этот обрёл чёткость.
Галерею, отделяющую сад (передний план) от конюшен (дальнего), разрезала посередине высокая сводчатая арка с воротами; сейчас они были открыты. Соответственно Роджер не мог видеть конюшен, только участок жёлтого гравия в проёме арки. Впрочем, даже этого было довольно, чтобы понять: сегодня там царит оживление. Копыта, обутые ноги и колёса сновали туда-сюда, сплющенные оптикой в плоскую картинку – живую кулису. На её фоне в арке стояла, нагнувшись, женщина, одетая по-дорожному. Она переобувалась из домашних туфель в высокие ботинки. Рядом лежал открытый саквояж, переполненный нарядами. Подбежала служанка с платьем в руках, сунула его в саквояж и принялась уминать руками.
– Я бы назвал это спешным отъездом, – сказал Болингброк в ухо Роджеру. – Похоже скорее на Меркурия, чем на Венеру.
Роджер, не обращая на него внимания, подкрутил верньер, старясь чётче разглядеть женщину, надевавшую дорожную обувь. У неё, несомненно, были длинные каштановые волосы, которые сейчас соскользнули с плеча и касались земли.
Нет, они лежали на земле. Грудой. Роджер заморгал.
– Что вы увидели?! – вопросил хозяин. – Это она?
– Погодите, я не уверен.
Локоны определённо лежали на земле. Дама спокойно закончила шнуровать ботинок, затем подняла их. У неё были белокурые с проседью волосы, уложенные плотно к голове. Она встряхнула каштановый парик, расправляя пряди, и надела поверх белокурых волос. Служанка, сумевшая-таки закрыть саквояж, подошла, натянула парик сильнее и подколола его длинной шпилькой.
– Лопни мои глаза, – сказал Роджер. – Волосы её выдали. Если эта молодая дама не принцесса Каролина Бранденбург-Ансбахская, то я не виг.
– Дайте и мне посмотреть! Что она сейчас делает? – воскликнул Болингброк.
Роджер шагнул в сторону. Болингброк припал к телескопу, поправил резкость, снова отыскал даму и сказал:
– Я вижу только её спину. Ухажёр куда-то запропал. Думаю, она садится в карету.
– Я тоже так думаю, милорд.
тогда же
Джек, Исаак и Даниель в «Чёрном псе»
БЫВАЕТ, ЧТО ЧЕЛОВЕК, долго бившийся над трудным уравнением, внезапно находит способ кардинально его упростить. Два выражения, которые он переписывал вновь и вновь, так что они стали ему знакомей собственной подписи, в результате наития или каких-то дополнительных данных оказываются равными и полностью исчезают из формулы, оставив для раздумий совершенно новое математическое равенство. В первый миг он ликует: гордится собой, радуется, что дело пошло. Затем приходит отрезвление. Он смотрит на оставшуюся запись и видит, что получил совершенно новую задачу.