сведениях, иначе ни за что не приблизился бы к Норскому бую. Когда я увидел военный бриг, преследующий «Софию», я понял, что его капитан просто не получил вестей о переменах в Лондоне. И впрямь, поднимаясь по Темзе с принцессой Каролиной на борту, мы встретили и другие военные корабли. Они несли герб лорда Беркли – вига.
– И тем не менее вы рады были избавиться от принцессы.
– От некоторых грузов хлопот больше, чем выгоды.
Ван Крюйк повернулся к «Минерве». Из её трюма при помощи кранов и лебёдок вытаскивали ящики с галькой и пушечными ядрами.
– Насколько я понимаю, вы имеете в виду не только принцессу, – сказал Даниель.
– Предполагалось, что оно просто служит запасом на чёрный день, – отвечал ван Крюйк. – Как купец держит дома серебро, которое можно при необходимости перечеканить на монеты, так и мы держали в трюме золото. Ни один таможенный инспектор не заподозрил, что оно там. Даже наши матросы по большей части не знают. Время от времени мы превращали сколько-то в гинеи. У меня и мысли не было, что мы в такой опасности.
– Оно опасно лишь потому, что директор нашего Монетного двора питает особый интерес к такого рода золоту. Покуда оно в трюме, вам ничто не грозит. Но отчеканить хотя бы одну гинею и пустить её в обращение – всё равно что выстрелить в воздух посреди церкви.
– Перед арестом Даппа сказал, что вы придумали, как нам обратить золото в деньги, но подробностей не сообщил. Я надеялся услышать их по пути в Бостон, однако мы вынуждены были срочно отплыть без Даппы.
– Если совсем коротко, у нас есть покупатель в Московии, готовый приобрести золото после того, как мы проведём над ним некоторые манипуляции.
– Вы что-то из него изготовите?
– Да, и тогда покупатель приобретёт у нас это нечто, а расплатится обычными деньгами. Во всяком случае, таков был план на тот день, когда Даппу задержали, а вы отплыли в Бостон.
– Вы хотите сказать, что план изменился? – Ван Крюйк прочертил на крышке ящика глубокую борозду.
– Возможно, – отвечал Даниель. – Ваш первоначальный партнёр…
– Джек?
– Джек. Он вроде бы достиг соглашения с директором Монетного двора. Если так, опасность, о которой я говорил, миновала, и золото… – Даниель кивнул в сторону «Минервы», – не придётся отправлять в Московию.
– Мне всё равно, купит его царь или директор, лишь бы скорее сбыть с рук эту докуку, – сказал ван Крюйк. – Только решайтесь быстрее.
Он посмотрел на реку. Даниель обернулся и, проследив его взгляд, увидел, что к верфи мистера Орни ползёт многовёсельное судно.
– Вот уж не ожидал увидеть такое на Темзе. Чей там флаг? – спросил Даниель, видя, что ван Крюйк раздвигает подзорную трубу.
– Двуглавый орёл. Боевая галера русского военного флота, – ответил ван Крюйк и, помедлив мгновение, рассмеялся над такой нелепостью.
– Она прибыла за кораблями, которые построил мистер Орни, – предположил Даниель. – Великий день для мистера Орни!
– А для доктора Уотерхауза?
– Всё хорошо. Этого я и ждал.
– Хотелось бы, чтобы ваш голос звучал более искренне.
– Это не отсутствие искренности, а просто задумчивость. За последние дни многое случилось. Всё стало гораздо сложнее.
– Провалиться мне! Ну и рослый же народ эти русские!
– О чём вы?
– Вон тот малый на юте! Если те, кто рядом с ним, обычного роста, то он – самый высокий человек, какого я видел. Как он возвышается над тем бедолагой, которому задаёт трёпку!
– У вас передо мной преимущество. Вы позволите?
Ван Крюйк с неохотой протянул подзорную трубу. Даниель примостил её на штабель досок и направил так, чтобы видеть приближающуюся галеру. Она была уже на расстоянии полёта стрелы от верфи мистера Орни; вёсла двигались всё медленнее и медленнее. Даниель оглядел ют, необычно высокий, как всегда на военных кораблях, и сразу увидел человека, о котором говорил ван Крюйк. Оценить его рост было трудновато, поскольку рядом стояли несколько карликов. Однако тут были и люди вроде бы обычных размеров: один, в адмиральской шляпе французского фасона, расхаживал вдоль фальшборта. Второй – лысый седобородый старик в маленькой чёрной шапочке – стоял на месте. У третьего видна была только лысина, поскольку высокий нагнул его вперёд и кулаком свободной руки утюжил ему затылок. Судя по широкой улыбке на лице исполина и весёлым физиономиям карликов, трёпка была вполне дружеской; впрочем, если судить по тому, как истязуемый переминался на цыпочках и взмахивал руками, сам он придерживался иного мнения. Тут высокий его отпустил, потому что галера приближалась к верфи и проходила между двумя новёхонькими фрегатами, которые, очевидно, заинтересовали великана. Истязуемый юркнул в сторону, подобрал парик, распрямился (медленно и осторожно, потому что был стар), после чего водрузил парик на голову. Только после этого Даниель смог толком увидеть его лицо.
Даниель вздохнул.
– В чём дело? – спросил ван Крюйк.
– Ситуация внезапно очень осложнилась.
– Мне казалось, вы совсем недавно назвали её сложной.
– Да, так я считал – покуда не появился его императорское величество Пётр Великий в сопровождении барона фон Лейбница.
– Это царь?
– Насколько я могу догадываться.
– Что он здесь делает?
– Не знаю. Одет он как обычный дворянин, с чёрной лентой, следовательно, приехал инкогнито.
– Может быть, шведы выгнали его из России, и он бежал в Англию.
– Вряд ли. Побеждённые монархи не являются со свитой из карликов и натурфилософов.
– Так что его сюда привело?
– Надеюсь, каприз.
– Почему надеетесь?
– Потому что в противном случае его приезд, возможно, имеет какое-то отношение ко мне.
– ЖАЛЬ, ЧТО Я НЕ МОГ приехать на похороны Софии, – сказал барон Готфрид Вильгельм фон Лейбниц.
Он был на английской земле уже около часа. Лейбниц никогда не отличался красотой, но за годы, что они с Даниелем не виделись, у него появились глубокие складки на лице и тёмные мешки под глазами, которые (когда он надел парик и спрятал следы от царского кулака), по крайней мере, придавали ему солидно-величавый вид.
Пётр осматривал военные корабли в сопровождении большей части своей свиты и слегка растерянного, но в целом довольно боевитого мистера Орни.
– Друзья поняли, что вас задержали какие-то важные обстоятельства, – сказал Даниель. – Враги укрепились в своём дурном мнении, если вообще заметили, что вас нет.
Лейбниц кивнул.
– В мае меня вызвали в Санкт-Петербург, создавать Российскую Академию наук, – объяснил он.
– Забавно, что меня никогда не приглашают по таким поводам.
– Удовольствие более чем сомнительное. Санкт-Петербург – болото в прямом и переносном смысле. Пётр всё хочет делать сам. – Лейбниц указал на один из кораблей, который ещё стоял на стапелях, готовый к спуску; царь лез по вантам, как трёхсотфунтовая муха по исполинской паутине; его свита на палубе могла только ёжиться от страха или аплодировать. – Покуда он сражается со шведами (то есть почти всё время), работа стоит. Когда он приезжает и видит, что его прожекты заглохли, он приходит в ярость и требует всё сделать немедленно. А в итоге я никак не мог вырваться.
Лейбниц смолк и обернулся. Внимание его привлёк не внезапный звук, а внезапная тишина. Пётр Романов взобрался на бизань-марс и, приняв величавую позу, смотрел в подзорную трубу, как будто командовал баталией в Балтийском море. Кстати (как успел рассказать Даниелю Лейбниц), именно этим он и занимался всего несколько дней назад, о чём красноречиво свидетельствовали пробоины от ядер в бортах галеры и следы крови на палубе.
Однако сейчас подзорная труба была направлена не на далёкие паруса шведского флота, а на двух престарелых натурфилософов, беседующих посреди верфи мистера Орни.
– Ох-хо, – сказал Лейбниц.
– ЕГО ЦАРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО распорядился вынести пластины, – сообщил Даниелю Кикин.
Он примчался из Лондона, как только узнал, что к Ротерхиту подходит русская галера, и, к своей чести, лишь на несколько секунд потерял сознание, войдя на верфь и увидев царя всея Руси, обсуждающего с мистером Орни особенности конструкции фрегата. Теперь господин Кикин выступал в роли толмача.
– Какие пластины? – спросил Даниель.
– Те самые, которые мы отправили ему в конце июня, – отвечал Кикин.
Из трюма галеры поднималась торжественная и в то же время пёстрая процессия. Сперва появился парик, затем голова и торс молодого человека из свитских, которого временно определили в носильщики: в руках он держал по шесту из цельного слоновьего бивня, украшенному золотым навершием. Следом выплыл и груз: не портшез, а, как стало видно, ящик. Впрочем, сказать о нём «ящик» было всё равно что назвать Версаль охотничьим шалашом, ибо он состоял по большей части из янтаря, а где не из янтаря, там из золота или слоновой кости. Даниель предположил, что лучшие искусники христианского мира трудились над ним долгие годы; не потому, что мог издали разглядеть подробности, а потому что так у Петра делалось всё. За янтарным ящиком, держа задние концы бивней, выступил человек в причудливом, вероятно, казачьем платье. Замыкал процессию седобородый старик в ермолке, который раньше стоял на юте галеры рядом с Петром. Даниель понял, что это – еврей, главным образом из-за того, что старик шёл вслед за фантастическим ящиком на шестах, более всего походившим на Ковчег Завета, заново изобретённый русскими и воссозданный из северных материалов по французской моде. Ковчег пронесли сквозь притихшую свиту и поставили на обычный дощатый ящик.
Лейбниц прочистил горло и заговорил громко, чтобы слышали все:
– Карты для логической машины, которые вы любезно прислали нам несколько недель назад, прибыли в Санкт-Петербургскую Академию наук десятого июля (по английскому календарю). Ваш покорный слуга и другой представитель его царского величества, – при этих словах Лейбниц чуть заметно глянул на старого еврея, – тщательно осмотрели их и сообщили его величеству, что они исправны.