Когда он пришёл в себя, Сатурн легонько тянул его за рукав. Даниель огляделся и увидел, что стоит он один. Царь пересел на их сторону, чтобы освободить место для Исаака. Даниель втиснулся худым задом между двумя тёзками: Питером Хокстоном и Петром Великим, самыми крупными людьми в помещении. Лейбниц и Ньютон сидели бок о бок – большую неловкость трудно было измыслить. Против света Даниель видел только силуэты их париков, но не различал лиц, что, вероятно, следовало считать подарком судьбы.
Пётр Великий через Кикина обратился к Ньютону:
– Я сегодня о вас думал.
– Весьма польщён, ваше царское величество. Позвольте спросить, в какой связи?
Силуэт Ньютоновой головы слегка наклонился к Лейбницу. Исаак предполагал, что встреча как-то связана с анализом бесконечно малых; вообразите же его изумление при ответе Петра:
– Золото! Я прекрасно помню день, когда вы провели меня по Монетному двору и объяснили, как золото со всех концов мира течёт в Тауэр, чтобы стать гинеями. Сегодня я принял в этом участие: доставил обычное золото из России в ваш банк, а тяжёлое золото с «Минервы» – в казнохранилище доктора Уотерхауза неподалёку отсюда.
Долго молчал Ньютон. Даниель чувствовал (хотя и не мог видеть), как Исаак на него смотрит. Лицо горело, словно от жара Исаакова гнева, и Даниель гадал, способны ли ещё его старческие щёки зарумяниться от стыда.
Ну и наплевать! Ему глубоко безразлично Соломоново золото. Ради Лейбница, чьё имя Ньютон ежедневно смешивал с грязью, и ради того, чтобы продолжить работу над логической машиной, Даниель выступил посредником в сделке по обмену «Соломонова» золота на обычное – сделке, которая негаданно всё-таки осуществилась несколько часов назад. «Минерва» наконец избавлена от своего проклятого груза. Джек Шафто, видимо, избежит наказания за чеканку фальшивых монет. Золото в гробнице тамплиеров, формально под надзором Роджера, фактически в полном распоряжении Даниеля. Он шёл к этому много месяцев и сейчас с полным правом мог бы обмывать успех. Единственная загвоздка – Ньютоново отношение к алхимии, но Даниель с годами научился спокойнее воспринимать странности и опасные причуды своих друзей, а то и просто закрывать на них глаза, поэтому не очень задумывался об этой стороне дела.
Все карты спутало появление господина Когана. Скорее всего, он безумец, хотя нет сомнений, что он знает про Соломоново золото и твёрдо намерен перевезти его всё, до последней унции, к себе в Санкт-Петербург. Чушь алхимия или не чушь, некоторые в неё верят; среди них попадаются люди влиятельные и даже опасные. Верить в то, что тяжёлое золото пропитано божественной квинтэссенцией, Даниелю, возможно, и не следовало, однако если бы он действовал осмотрительней, некоторых осложнений не возникло бы.
– Это весьма знаменательно, ваше царское величество, – сказал Исаак, – и проясняет многое, до сей поры остававшееся для меня загадкой.
Дверь таверны распахнулась. На пороге стоял человек огромного роста.
Всё потемнело. Даниель, в его лета и в его теперешнем волнении, решил, что причина – острое нарушение мозгового кровообращения, которое через несколько минут или часов завершится отёком мозга и смертью.
Однако, как выяснилось, дело было не в нём. Сатурн стремительно вскочил на ноги и, схватив стол за край, рывком оторвал от пола. Стол – двенадцать футов в длину, сто фунтов толстых еловых досок – образовал щит между сидящими по дальнюю сторону и входной дверью. Но только на мгновение – затем, как мог бы предсказать Ньютон, тяготение возобладало, и стол рухнул ребром вниз. Сколько пальцев на ногах было сломано, оценить трудно, поскольку стол упал между двумя рядами сидящих друг против друга людей. Даниель, опустив взгляд, увидел дрожащее восьмифутовое древко, засевшее в столешнице. Оно вонзилось с такой силой, что острый стальной наконечник (ибо это было что-то вроде копья или гарпуна) пробил доску насквозь и вышел с другой стороны, образовав вигвам из щепок, сквозь который просвечивал блестящий металл. Вскочив (потому что все вскакивали), Даниель перегнулся через столешницу и был потрясён ужасным зрелищем пригвождённой к столу человеческой головы. В следующий миг он узнал парик Лейбница. Гарпун (теперь уже не оставалось сомнений, что это гарпун) пролетел между двумя умнейшими головами мира, ближе к Лейбницевой, и, зацепив край огромного старомодного парика, увлёк его за собой. Он вонзился бы прямо в грудь царю, если бы Сатурн не догадался опрокинуть стол.
Вновь наступило неловкое молчание. Гарпунщик стоял в дверях, опустив плечи. Борода у него была почти такая же длинная, как у Соломона Когана. Одной руки недоставало; её заменял тяжёлый с виду протез.
– Это он! – вскричал господин Кикин. – Евгений-раскольник! Где мой телохранитель, когда он наконец понадобился?!
– Он вам не нужен, сударь, – отвечал Сатурн, перегибаясь через стол и берясь за гарпун, – ибо, как старожил Хокли-в-яме, я лично оскорблён тем, что в наших краях так неуважительно обошлись с гостем. – Он выдернул древко из стального наконечника, которому предстояло ещё долго оставаться в столешнице. – Теперь я считаю своим долгом насадить на эту палку голову Евгения-раскольника.
Сатурн шагнул к двери, и Евгений попятился, чтобы было где развернуться для драки, но тут на древко легла вторая ручища, ещё больше, чем у Сатурна. Царь, вырвав у Питера Хокстона палку, бросился на раскольника.
– Его царское величество ценит ваше похвальное рвение, – торопливо объяснял Кикин, – но это сугубо внутрироссийский конфликт, растолковывать слишком долго, и он должен быть разрешён без постороннего вмешательства. Просим всех сесть и продолжить беседу.
Кикин выбежал на улицу вдогонку за царём, и дальнейшее скрыла толпа, мигом возникавшая в этих краях везде, где сходились быки с собаками или цари с раскольниками. Только благодаря огромному росту противников иногда удавалось различить взмах древка, мелькание цепа или брызги крови на фоне неба. За ходом сражения можно было следить лишь по зрителям, двигавшимся в странном согласии с бойцами. Как игрок в кегли выгибается всем телом, провожая глазами шар, словно может изменить его траекторию, так и зрители подавались вперёд, видя возможность нанести удар, сжимались и вскрикивали, когда он достигал цели.
Сатурн, после того как царь разоружил его и сам бросился в драку, совершенно сник. Минуту-другую он не мог прийти в себя, потом, зачарованный общим чувством толпы, расправил плечи и двинулся к выходу, говоря:
– Очень славно было принимать тут царя инкогнито, но я мог бы догадаться, что о нём станет известно и чего-нибудь такое произойдёт.
За опрокинутым столом остались только Даниель, Исаак, Лейбниц и (в углу, в сторонке от остальных) Соломон Коган.
– Не услышь я об этом от самого царя, – сказал Исаак Даниелю, – я бы не поверил: после всего, что между нами произошло…
– Всё, что произошло между мной и вами, меркнет по сравнению с интригами и происками вокруг проклятого золота. Мне самому плевать, куда оно попадёт. Несколько часов назад, когда мне думалось, что оно никому, кроме вас, не нужно и неизвестно, я бы охотно отдал его вам.
– И что же так сильно изменилось за последние несколько часов? – спросил потрясённый Исаак.
– Теперь на сене не просто собака, а лев. – Даниель кивнул на входную дверь, за которой по-прежнему шла драка. – Причём лев, значительно превосходящий умом не только других львов, но и большинство людей. Он затребовал Соломоново золото себе. Мне очень жаль.
Даниель задумался, надо ли представлять Соломона, и если да, то как, однако Исаак уже встал и направился к выходу. В дверях он разминулся с входящим человеком – не самым знатным из всех, кто когда-либо переступал этот порог (такая честь принадлежала Петру или, кто знает, Соломону), но, безусловно, лучше всех одетым; всякий за тысячу ярдов узнал бы в нём придворного. Даниель из-за стола замахал рукой, чтобы привлечь внимание новоприбывшего. Тот подошёл со слегка ошалелым видом.
– Это был?..
– Исаак Ньютон? Да. Даниель Уотерхауз к вашим услугам.
– Нижайше прошу прощения, что нарушил вашу беседу, – сказал придворный, – говорят, будто в Лондон прибыло инкогнито весьма значительное лицо.
– Так и есть.
– Утверждают, что из Московии.
– Верно утверждают.
– Хозяйка дома тяжело больна. Я прибыл, чтобы от её имени приветствовать упомянутое лицо и совершить требуемые формальности.
Даниель кивнул на окно, за которым происходила драка.
– Как говорят у нас в Бостоне, занимайте очередь.
– Найдите человека в собольей шапке, – сказал Лейбниц по-французски. – Это гофмейстер, вы сможете обо всём договориться с ним.
Придворный поклонился и вышел.
– Думаю, нет надобности пояснять, – начал Лейбниц, – что мой приезд сюда вызван чрезвычайными обстоятельствами, а не сознательными усилиями с моей стороны. Но раз уж я здесь, я хотел бы задержаться ненадолго и уладить дела с Ньютоном.
– Вынужден вас огорчить: вы избрали самое неудачное время, – отвечал Даниель. – История с золотом осложнила всё куда сильнее, нежели вы думаете.
Он боялся, что сейчас начнётся разговор об алхимии, но Лейбниц кивнул и сказал:
– Я знал одного человека в Лейпциге, который тоже очень живо интересовался этим золотом.
– Тяжёлое золото приобрело здесь огромное политическое значение. От него зависит, выдержит ли Ньютон испытание ковчега или нет.
Даниелю пришлось довольно долго объяснять про Джека-Монетчика, Болингброка и клуб.
В целом Лейбниц счёл услышанное хорошей новостью.
– Мне сдаётся, что все трудности разрешимы. Если сделка, которую вы заключили с Джеком-Монетчиком, состоится, Ньютон получит всё потребное для испытания ковчега; если нет, неужто так трудно изловить шайку монетчиков, коль скоро за поимку возьмутся Ньютон, Уотерхауз и Лейбниц, тем более что два архипреступника – Эдуард де Жекс и Евгений-раскольник – убиты в потасовках?
Ибо было очевидно, что драка за окнами окончена, и, если бы царь проиграл, они бы наверняка уже об этом услышали.