– Но считаете ли вы, что в конечном счёте действует некая физическая субстанция – то, что можно увидеть и потрогать?
– Да, считаю, и я её ищу. Более того, я думаю, что знаю, где искать.
Тут Исаак повернулся, чтобы гневно взглянуть на Даниеля, но принцесса этого не увидела, потому что смотрела на Лейбница.
– Барон фон Лейбниц, – проговорила она, – можно ли примирить ваш взгляд со взглядом сэра Исаака?
Лейбниц вздохнул.
– Неловко сказать. Мне всё это представляется последними тыловыми боями доброго христианина, отступающего перед натиском механической философии.
– Вы кардинально заблуждаетесь! – вскричал Ньютон. – Есть механическое, и есть вегетативное. Я изучаю и то и другое.
– Вы уже уступили половину поля боя механическому.
– Это не уступка, сударь. Или вы не читали мои «Начала»? Существует механический мир, и его описывает механическая философия.
– Доктор Уотерхауз скажет, что механическая философия описывает не половину, но всё, – произнёс Лейбниц. – Я придерживаюсь противоположного взгляда, согласно которому всё вегетативно, а то, что мы считаем механическим, есть лишь внешнее проявление процессов совершенно не механических.
– Мы ждём внятного объяснения, – сказал Исаак.
– Философы механического склада разбивают всё сущее на атомы, которым приписывают свойства, на их взгляд рациональные, то есть механические: массу, протяжённость, способность соударяться и слипаться, исходя из чего пытаются объяснить притяжение, души и чудеса. Такой подход приводит их к затруднениям. Я же разбиваю всё сущее на монады и приписываю им свойства, которые некоторые назвали бы присущими душе: способность воспринимать, осмысливать свои перцепции, решать и действовать. С помощью монад несложно объяснить всё, представляющее такое затруднение для атомистической философии, – всё, что вы записываете в разряд вегетативного, включая нашу способность мыслить, решать и действовать. Однако трудно объяснить то, что в атомистической философии до идиотизма просто и очевидно. Например, пространство и время.
– Пространство и время! Два мелких упущения, которых никто, вероятно, и не заметит, – проворчал Ньютон.
– Позвольте сказать, что ваша концепция пространства совсем не так логична, как представляется на первый взгляд, – начал Лейбниц, явно выпаливая первый залп очередного длинного аргумента.
Однако, прежде чем он успел продолжить, дверь отворилась. На пороге стоял Иоганн фон Хакльгебер, весьма выразительно держа в руках письмо. За спиной у него, прижав к губам кулак, расхаживала Элиза.
Принцесса Каролина посмотрела Иоганну в глаза и склонила голову набок. Она не сказала «Я же просила меня не беспокоить», но слова эти угадывались так ясно, что все повернулись к Иоганну, ожидая немедленных извинений. Однако тот лишь поднял брови и не двинулся с места.
Каролина закрыла глаза и вздохнула. Ньютон, Лейбниц и Уотерхауз посторонились, пропуская её к двери. Все они разом поняли, что столь значимым могло быть письмо лишь от одного человека: Каролининого тестя, ещё не венчанного короля Англии.
– Доктор Уотерхауз, пожалуйста, возьмите на себя роль моего рыцаря и доведите это дело до конца, – сказала принцесса и вышла.
– Трудноватая задача, – проговорил Даниель, когда дверь за нею затворилась.
– Не такая и трудная, – возразил Ньютон, – если только вы отдадите мне Соломоново золото.
– Еврей, состоящий на службе у царя… – (Даниель не хотел произносить имя «Соломон» из боязни вызвать у Исаака всплеск хилиастических чувств), – определил, что первая партия карт была изготовлена из золота с более чем обычным удельным весом, и распорядился, чтобы все следующие карты делали из того же металла. Кара за ослушание будет неумолимой и по-русски жестокой. Если б не это, я охотно обменял бы золото на обычное, ибо не верю в его особые свойства.
– Тогда как вы объясняете своё воскрешение Енохом Роотом в тысяча шестьсот восемьдесят девятом?
– Что?! – изумился Лейбниц.
– Или, – продолжал Исаак, – из всего написанного Гуком за целую жизнь вы не поверили только этим словам?
– Гук пишет, что Енох дал мне какое-то лекарство и оно помогло.
– Помогло?! Ну и умеете же вы приуменьшить, Даниель!
– Это могло быть что-то… или ничего. Известны случаи, когда якобы умершие люди оживали через несколько минут.
– Я терпеть не мог Гука, – сказал Исаак, – но даже я признаю его самым внимательным наблюдателем из всех, когда-либо живших на земле. Неужто я поверю, что он не сумел отличить живого пациента от умершего?
– Я вижу, что вы тверды в своём убеждении, так какой смысл спорить?
И Ньютон, и Лейбниц расхохотались.
– Что тут смешного? – спросил Даниель.
– Вы заставили нас спорить несколько часов кряду! – воскликнул Лейбниц. – А теперь, когда перед вами поставили трудный вопрос, вы говорите, что не видите в нём смысла.
– Мне нужен лишь маленький образчик, Даниель, – сказал Ньютон. – Не забывайте, что я много лет искал исчезающе малые следы этого вещества в образцах с огромной примесью других, в том числе низких, металлов. Мои методы близки к совершенству. Я не прошу брусок, только унцию или меньше – ошмёток…
– Я сказал вам, что пробирщик Петра взвесил всё до последней унции. Они все учтены. Я могу попросить у него разрешения взять маленький образец, но…
– Нет, – сказал Исаак. – Думаю, открывать свои карты ни мне, ни вам не с руки.
Тут Даниель внезапно вспомнил про кольцо у себя на пальце, подарок Соломона, выплавленный из кусочков того самого золота. Холодок пробежал вверх по руке к затылку, однако Даниель не шелохнулся и не сказал ни слова, надеясь только, что Исаак не заметит, как он весь покрылся мурашками.
– Исаак, – произнёс кто-то. Даниелю пришлось поднять глаза и убедиться, что говорит и впрямь Лейбниц: так невероятно было, что немец назвал Ньютона по имени, без «сэр».
– Готфрид, – отвечал Ньютон неоспоримо.
– Тридцать семь лет назад я приехал сюда инкогнито, чтобы предложить вам союз. Это было через два года после того, как я разработал исчисление бесконечно малых, только чтобы понять, что всего лишь шёл по вашим стопам. Мне подумалось, что у нас могут быть и другие общие интересы и что, объединившись, мы достигнем большего и быстрее. Даниель меня поддержал.
– Я отлично помню и случай, и случника, – сказал Исаак, – и его слабость к игре с лучинами.
Острота ранила тем больнее, что Исаак прибегал к ним исключительно редко. Даниель ощутил страшную тяжесть в правой руке – как будто кольцо тянуло её вниз или от пережитого за день волнения с ним случился удар. Он сунул отяжелевшую руку в карман штанов и опустил голову.
– Тогда вы не хуже меня помните, что лучина вспыхнула ненадолго, только чтобы вновь погаснуть, – сказал Готфрид. – И вот я вернулся, теперь уж точно в последний раз. Не пересмотрите ли вы своё решение, Исаак? Не хотите ли вы подчиниться своей принцессе и объединить усилия со мной – чтобы вместе заложить надёжное основание для новой Системы мира?
– Я и так над этим тружусь, – сказал Исаак. – Не должен ли я предложить вам, Готфрид, совместный со мной труд? Возможно, для этого вам придётся отбросить монады. А я вижу по вашему лицу, что разговор бесполезен.
– Значит, ответ отрицательный.
– Ответ положительный. Всё упирается в сроки, сударь. Ни вы, ни я, ни принцесса не властны их сократить. Она хотела бы разрешить всё нынче же – сегодня! Вы тоже торопитесь. Вы старик – как мы все – и боитесь не успеть. Но наши желания тут ни при чём. Природе нет дела до наших удобств – она откроет свои тайны, когда сочтёт нужным. «Математические начала» могли бы не появиться, не отправь нам Природа в восьмидесятых пригоршню комет и не расположи их траектории так, чтобы мы смогли сделать знаменательные наблюдения. Может пройти десять лет, сто или двести, прежде чем она даст нам подсказку для тех задач, о которых мы говорили сегодня. Не исключено, что золото Соломона – та самая подсказка, однако я не берусь это утверждать, пока не получу образец.
Даниель улыбнулся:
– Во всём, что не касается Соломонова золота, ваше терпение воистину безгранично. Забавное дело. Из нас троих только я считаю, что скоро умру совсем; вы оба, Исаак и Готфрид, верите в вечную жизнь. Почему бы вам не почерпнуть мужество в своих убеждениях и не сговориться о встрече веков так через несколько или когда там у вас будут нужные данные, чтобы разрешить все вопросы философски?
Это был, в общем-то, дешёвый трюк: нажать на обоих, поставив под сомнение твёрдость их религиозных убеждений. Однако Даниель бесконечно устал; он видел, что затея обречена, и хотел скорее положить ей конец.
– Я согласен! – воскликнул Лейбниц. – Это будет своего рода дуэль – философическая дуэль, которая разрешится не оружием, но идеями – в неведомый пока час на поле ещё не избранном. Я согласен.
И он протянул руку.
– Тогда я буду ждать вас на этом поле, сударь, – сказал Ньютон. – Хотя философии наши столь различны, что вряд ли мы окажемся там вместе; ибо один из нас непременно ошибается.
Он пожал руку Лейбницу.
– Каждому дуэлянту нужен секундант, – напомнил Лейбниц. – Может быть, Даниель согласится быть секундантом у нас обоих.
Даниель фыркнул.
– Исаак может верить, что меня воскресили, но я не думаю, что в такое верите вы, Готфрид. Нет, если вам нужны секунданты, тут, как выяснилось, полно бессмертных персонажей, которые охотно явятся в назначенное время подержать ваши плащи. Для вас, Готфрид, есть Енох Роот, а для вас, Исаак, ветхий годами еврей, состоящий на царской службе и называющий себя Соломоном.
Таким образом, он не вынул руку из кармана и не обменялся с ними рукопожатиями, ибо кольцо казалось страшно тяжёлым и заметным. В мозгу Даниеля на миг возникла безобразная картина: Исаак с Готфридом угадывают, из чего оно сделано, и бросаются за него в драку.
– БРР, МОЙ ТЕСТЬ УЖАСНО на меня зол, – объявила Каролина. – Во всяком случае, если я правильно понимаю его письмо.