Перед этим она трижды перечла послание. Иоганн и Элиза смотрели. Весь Лестер-хауз гудел: вещи принцессы укладывали и тащили к выходу.
– Столько времени прошло, столько событий приключилось с тех пор, как я будто бы уехала в тот замок оправляться после июньского потрясения… немудрено было позабыть, что его величество ждёт меня назад. А теперь он, кажется, понял, где я.
– Возможно, какие-то известия достигли его после нашего маленького приключения на Темзе, – предположил Иоганн.
Он говорил отрывисто и поддерживал голову рукой – а может, массировал себе лоб. Для Каролины нагоняй со стороны короля Англии и курфюрста Ганноверского мог быть банальной семейной стычкой, но Иоганн воспринимал дело совершенно иначе.
– Отлично, – сказала Каролина. – Значит, я возвращаюсь в Ганновер.
– Хорошо! – Иоганн вскочил и вышел.
Если бы кто-нибудь отважился остановить его и спросить, зачем, он бы ответил, что намерен сделать нечто очень важное и практическое. Однако и Каролина, и Элиза прекрасно понимали, что причина в его взвинченности: если бы он остался сидеть и разговаривать, то сошёл бы с ума.
– В Ганновер, – продолжала Каролина, – только чтобы через несколько недель снова ехать сюда! В письме говорится, что его величество рассчитывает быть в Англии к концу сентября. Если мы с принцем Уэльским будем его сопровождать, то мне, едва достигнув Ганновера, придётся поворачивать в обратный путь.
– Географически, да, вы вернётесь на ту же широту и долготу, – согласилась Элиза после недолгого раздумья. – Но вы уже не будете здесь инкогнито. Так что в общественном смысле вам предстанет незнакомый город и совершенно иная жизнь.
– Наверное, да, пока мы будем жить в Сент-Джеймсском дворце, окружённые придворными и послами, через забор от герцога Мальборо, – сказала Каролина. – Но если я что и узнала от Софии, так это следующее: принцессе полезно иметь не одну резиденцию. Лейнский дворец был для неё тем же, чем станет для меня и Георга-Августа Сент-Джеймсский. При первой возможности она переезжала в Герренхаузен, чтобы жить, как ей нравится, и гулять по саду. Вот почему я так хотела получить этот дом. Он будет моим Герренхаузеном, а вы – моей дуаенной.
– Слава Богу! – воскликнула Элиза. – Я боялась, что вы скажете «дуэньей».
– Камер-фрау, обергофмейстериной или кем-нибудь ещё, – рассеянно произнесла Каролина. – Надо будет подыскать вам английский титул. Как бы вы ни звались, суть в том, что вы будете жить здесь, по крайней мере часть времени, гулять со мною по саду и беседовать.
– Обязанности представляются не слишком обременительными, – улыбнулась Элиза. – Однако знайте, что через любое место, где я живу, проходят толпы странных людей, связанных с моими усилиями добиться отмены рабства и тому подобным.
– Замечательно! Тем больше он будет напоминать мне Шарлоттенбург той поры, когда была жива София-Шарлотта.
– Меня могут посещать ещё более странные и грубые люди…
– У вас такой мечтательный вид… Вы вспомнили своего давно пропавшего возлюбленного?
Элиза вздохнула и нехорошо посмотрела на Каролину.
– Я не забыла нашу увлекательную беседу в Ганновере, – сказала та.
– Давайте поговорим о другой увлекательной беседе! – воскликнула Элиза. – Какие вести из библиотеки?
– Когда я уходила, они всё ещё ругались. Оба очень гордые люди. Ньютон особенно не склонен уступать. Двор переедет сюда, бедный Лейбниц останется в Ганновере. Преимущество на стороне Ньютона. Он выиграл спор о приоритете, по крайней мере, так считают члены Королевского общества. Неприятности вокруг Монетного двора, судя по всему, разрешились.
– Это он вам сказал? Коли так, вот уж и впрямь чудо! – заметила Элиза.
– Почему?
– А разве ковчег не под надзором Чарльза Уайта? И разве Ньютону не предстоит испытание ковчега?
– Всё это он мне сказал, – ответила Каролина, – но Ньютон считает, что преодолел трудности, арестовав архипреступника по прозвищу Джек-Монетчик. Этот мерзавец теперь в руках сэра Исаака; скоро его повесят не до полного удушения, выпотрошат и четвертуют на Тайберн-Кросс… Иоганн? Иоганн!!! Принеси нюхательную соль, герцогине дурно!
Иоганн вбежал в комнату всего несколько секунд спустя, однако к этому времени его мать уже овладела собой: она по-прежнему крепко держалась побелевшими пальцами за подлокотники, чтобы не сползти на пол, но краска уже вернулась к её щекам.
– Пустяки, – сказала Элиза, поднимая взгляд на своего первенца. – Можешь заниматься своими делами.
Иоганн ушёл, взволнованный и обескураженный.
– У меня бывают такого рода каталептические припадки от перенапряжения, когда приходится думать о слишком многих вещах сразу. Всё уже в порядке. Спасибо за участие, ваше высочество. Перейдём к…
– Ни к чему мы не перейдём! – объявила принцесса Уэльская. – Мы продолжим обсуждать эту увлекательнейшую тему в мире! Вы любите самого знаменитого преступника за всю историю человечества!
– Ничего подобного! – возмутилась Элиза. – Он меня любит, вот и всё.
– Ах, это совершенно меняет дело.
– Ваша ирония излишня.
– Как вы познакомились? Я обожаю истории про то, как встретились истинные влюблённые.
– Мы не истинные влюблённые, – отрезала Элиза. – А как мы познакомились… ну, это не ваше дело.
Распахнулась другая дверь, и вошёл Лейбниц. Он с мрачной торжественностью поклонился дамам.
– Как я понял, намечается отъезд в Ганновер, и весьма скоро, – начал учёный. – Если ваше королевское высочество позволит, я бы поехал с вами. – Он повернулся к Элизе. – Сударыня! Наша дружба, начавшаяся в Лейпциге тридцать лет назад, когда наши пути пересеклись на ярмарке, и мне довелось пережить небольшое приключение вместе с вами и вашим другом-бродягой…
– Ага! – воскликнула Каролина.
– …близится к завершению. Благородная попытка принцессы достичь философского примирения, в которой ей с таким терпением и тактом помогал доктор Уотерхауз, должен с прискорбием сообщить…
– Провалилась? – спросила Каролина.
– Перенесена на другой срок, – сказал Лейбниц.
– Какой?
– Сотни, может быть, тысячи лет.
– Хм-м, – сказала Каролина. – Не много практической пользы будет от этого Дому Ганноверов, когда придёт время выбирать новый Тайный совет.
– Очень сожалею, – пожал плечами Лейбниц, – но некоторые вещи нельзя ускорить. Другие, как мой отъезд из Лондона, напротив, происходят чересчур быстро.
– Где сэр Исаак и доктор Уотерхауз? – спросила принцесса.
– Сэр Исаак уехал и передаёт извинения, что не попрощался лично, – отвечал Лейбниц. – Как я понял, у него очень спешные дела. Доктор Уотерхауз сказал, что подождёт в саду на случай, если вы захотите отрубить ему голову за провал миссии.
– Отнюдь нет! Я пойду поблагодарю его за услугу – а вас жду завтра на корабле!
И Каролина стремительно вышла из комнаты.
– Элиза, – сказал учёный.
– Готфрид, – отозвалась герцогиня.
на следующий день
Лейбниц и Даниель прощаются
– ОНО БЫЛО СОВСЕМ НЕ ТАКИМ слёзным, как могло бы, учитывая, сколько мы с герцогиней знакомы, как много вместе пережили и всё такое, – сказал Лейбниц. – Разумеется, мы будем держать связь через переписку.
Он говорил о вчерашнем расставании с Элизой в Лестер-хаузе, но с тем же успехом его слова могли относиться к их с Даниелем теперешнему прощанию на Лондонском мосту.
– Сорок один год, – проговорил Даниель.
– Я думал о том же! – выпалил Лейбниц чуть ли не до того, как Даниель успел открыть рот. – Сорок один год назад мы с вами встретились на этом самом месте!
Они стояли на островке у опоры моста под Площадью, почти на середине реки, неподалёку от «Грот-салинга», из которого клуб вёл слежку. Однако события эти, всего месячной давности, были в Даниелевой памяти совсем не такими чёткими и выпуклыми, как день в 1673 году, когда прибывший морем из Франции молодой Лейбниц (тогда ещё не барон), с арифметической машиной под мышкой, выпрыгнул из шлюпки на этот самый островок – на это самое место — и познакомился с молодым Даниелем Уотерхаузом из Королевского общества.
Воспоминания Лейбница были не менее отчётливы.
– Кажется, это было… здесь! – (трогая носком башмака плоский камень на краю острова). – Здесь я впервые ступил на английскую землю.
– Мне тоже так помнится.
– Конечно, если верна концепция абсолютного пространства, то мы оба неправы, – продолжал Лейбниц. – За сорок один год Земля много раз обернулась вокруг своей оси и вокруг Солнца, а Солнце, как все мы знаем, пролетело огромное расстояние. Посему я ступил на берег не здесь, а в каком-то другом месте, оставшемся далеко в межзвёздном вакууме.
Даниель не поддержал разговор. Он боялся, что Лейбниц разразится гневной филиппикой против Ньютона и Ньютоновой философии. Однако Лейбниц отступил и от опасной темы, и от края островка. К ним приближалась шлюпка, которой предстояло доставить учёного на ганноверский шлюп «София». Принцесса Каролина была уже на корабле.
– Что я помню из того дня? Нас заметил и недовольно разглядывал Гук, проводивший землемерные работы на той набережной, – сказал Лейбниц, указывая на берег. – Мы навестили бедного старого Уилкинса, и он возложил на вас огромную ответственность…
– Он велел мне «всё это осуществить».
– Как вы думаете, что старый шельмец подразумевал под «всем этим»?
– Я миллион раз ломал голову, – отвечал Даниель. – Веротерпимость? Королевское общество? Пансофизм? Арифметическую машину? Для Уилкинса всё перечисленное было связано.
– Он провидел то, что Каролина называет Системой мира.
– Возможно. Так или иначе, с тех пор я старался сохранить в голове эту связь: представление, что они должны идти вместе, как скованные цепью узники…
– Жизнерадостный образ! – заметил Лейбниц.
– Сорок лет я занимался одним: смотрел, что из этого отстаёт, и пытался подтягивать. Два десятилетия сильнее всего отставали арифметические и логические машины…