Это всё испортило. Даниель вспомнил, почему надо держать у себя всё Соломоново золото до последней крупицы: потому что люди к нему стремятся и оно даёт власть, которая ещё может Даниелю понадобиться. И ещё он вспомнил, как нелеп весь алхимический взгляд на мир. Посему Даниель ничего больше не сказал про Соломоново золото, но простился с Исааком и вышел наружу. Через минуту он был уже с герцогиней Аркашон-Йглмской в пустом помещении над бывшим Двором технологических искусств.
– ВАМ НЕ СЛЕДОВАЛО ОСТАВЛЯТЬ меня тут в одиночестве, – сказала она.
Почему-то у Даниеля не создалось впечатления, что его упрекают в нарушении светских условностей.
– Ваша светлость?
Она стояла у окна, выходящего во двор, и говорила с Даниелем через плечо. Он подошёл и встал рядом, но чуть в сторонке, чтобы суетящиеся внизу чиновники не увидели их вместе в одном окне.
– Что-то меня смущало в этих капиталовложениях с тех самых пор, как я на них согласилась, – продолжала она.
Если бы те же слова были произнесены в сердцах, Даниель, наверное, повернулся бы и бежал до самого Массачусетса. Однако Элиза говорила озадаченно и немного рассеянно, с тенью улыбки на губах.
Она объяснила:
– Сейчас, глядя в окно, я всё поняла. Когда я последний раз видела ваш Двор технологических искусств, это был базар ума. Множество изобретателей, каждый в своём закутке, при своём деле, и все обмениваются мыслями по пути в нужник или за чашкой кофе. Вроде бы всё замечательно, да? И поскольку мне любопытны те же вопросы, я позволила себе обмануться… да, я признаю, что сама виновата! И всё же, несмотря на самообман, внутренний голос нашёптывал мне, что, по сути, это неразумное вложение. Сегодня я приезжаю сюда и вижу, что ничего нет. Изобретатели собрали вещи и ушли. Остались земля и здания. За них ваши инвесторы переплатили. Здесь будут обычные торговые ряды. Цена им – такая же, как зданиям справа и слева.
– Что до цены недвижимости, я согласен, – сказал Даниель. – Значит ли это, что вы и Роджер неудачно вложили деньги?
– Да. – Элиза снова улыбнулась. – Именно так.
– В приходных книгах, возможно, и так…
– О, поверьте мне, да.
– Но ведь Роджер не сводил всё к одной лишь финансовой выгоде, верно? Он преследовал и другие цели.
– Совершенно верно, – подтвердила Элиза. – Вы меня неправильно поняли. У меня тоже есть много целей, которые нельзя оценить в деньгах и записать в приходную книгу. Однако я всегда стараюсь мысленно отделять их от проектов, разумных с точки зрения всякого инвестора. В случае Двора технологических искусств я допустила ошибку: смешала одно с другим. Вот и всё. Думаю, собственность на ртутный дух, циркулирующий в умах изобретателей и философов, вообще невозможна. С тем же успехом можно собрать в ведро электрическую жидкость мистера Хоксби.
– Так это бесполезно?
– Что бесполезно, доктор Уотерхауз?
– Поддерживать такие проекты.
– О нет. Не бесполезно. Думаю, такое возможно. Первый раз я допустила ошибку, вот и всё.
– Будет ли второй?
Молчание. Даниель сделал новый заход:
– Итак, каков заключительный баланс? Мне надо знать, поскольку я занимаюсь наследством Роджера.
– А. Вы хотите знать, сколько это стоит?
– Да. Спасибо, ваша светлость.
– Ровно столько же, сколько соседнее здание. Вы можете, конечно, заявить претензии на денежную стоимость сделанных здесь изобретений. Например, если через полгода часовщик, работавший у вас, построит часы, которые выиграют премию за нахождение долготы, то наследники Роджера могут затребовать себе часть денег. Но это будет обречённая затея, и обогатит она только адвокатов.
– Хорошо. Это мы спишем. А что насчёт логической машины?..
– Я слышала, что картонабивочные органы вывезли из Брайдуэлла и бросили в реку.
– Да, я проследил, чтобы в Брайдуэлле ничего не осталось.
– А сами карты?
– Скоро отправятся в Ганновер, а оттуда в Санкт-Петербург, в царскую Академию наук.
– Значит, они никак не влияют на итог. Про что вы меня в таком случае спрашиваете?
В каком-то смысле Даниеля отталкивала беспощадность финансового анализа. Отталкивала и в то же время зачаровывала. Чем-то их беседа походила на вивисекцию: жуткую, но интересную ровно настолько, чтобы не развернуться на каблуках и не сбежать в ближайший питейным дом.
– Наверное, я спрашиваю про всю структуру идей, придающих картам логической машины их ценность.
– Ценность?
– Ладно, скажу иначе. Не ценность. Способность производить вычисления.
– Вы спрашиваете, сколько стоят эти идеи?
– Да.
– Зависит от того, как скоро удастся создать настоящую логическую машину. Вы ведь её не сделали?
– Не сделали, – признал Даниель. – Мы многому научились, пока строили картонабивочные органы…
– «Мы» означает… – Элиза кивнула на пустые мастерские за окном, где сейчас хозяйничали солдаты.
– Ладно, – проговорил Даниель, – «нас» больше нет. «Мы» рассеялись, и собрать «нас» снова будет непросто.
– А ваши органы на дне реки.
– Да.
– У вас есть чертежи? Схемы?
– По большей части у нас в голове.
– Тогда вот что бы я сказала, – начала Элиза, – если бы подводила баланс. Идеи очень хороши. Качество работы превосходно. Однако это идеи Лейбница, они устоят либо рухнут вместе с ним и его репутацией. Сейчас его репутация в глазах Ганноверов, правящего дома этой страны, очень низка. Каролина любит доктора и пыталась помирить его с сэром Исааком, но ничего не вышло. Даже став королевой, она мало что сможет изменить – настолько несовместимы идеи Лейбница с идеями Ньютона. Иное дело, будь идеи Лейбница полезны практически, но пока нет и этого, а идеи Ньютона полезны уже сейчас. Логическую машину, вероятно, построят не скоро – может, лет через сто или даже больше. И до тех пор в деньгах всё это не будет стоить ничего.
– Хм. Труд моей жизни не стоит ничего. Горько слышать.
– Я всего лишь говорю, что сейчас вам никто за него не заплатит. Однако великий монарх на Востоке охотно поддерживал ваши исследования. Пошлите ему всё. Золотые карты, ваши записки и чертежи, то, что прислал Енох Роот из Бостона – пусть всё отправится на Восток, где хоть один человек это ценит.
– Хорошо. Я как раз этим занимаюсь.
Элиза отвернулась от окна и очень внимательно оглядела Даниеля Уотерхауза. Только что она загнала его в угол. Сейчас ей в голову пришла какая-то мысль: неожиданная и явно неприятная.
– Вам кажется, будто это всё? Когда вы, Даниель, говорите о труде своей жизни, вы включаете в него только работу над логической машиной.
Даниель показал пустые ладони.
– А что же ещё?
– По меньшей мере есть ваш сын Годфри, которого вы должны дальше воспитывать! Один ребёнок в Бостоне сегодня – миллионы потомков в будущем.
– Да, но каких, в какого рода государстве?
– А вот это уж зависит от вас. А если оставить в стороне Годфри – вспомните, что вы совершили за последний год, с тех пор как получили письмо от принцессы Каролины!
– Я помню только бессмысленную суету.
– Вы многое сделали для своей страны. Для машины мистера Ньюкомена. Для отмены рабства. Для Ньютона и Лейбница, хотя они оба, возможно, не ценят ваших усилий.
– Как я уже сказал, мне всё кажется бессмысленной суетой. Однако вы дали мне пищу для размышлений: мысли, которые я смогу пережёвывать до конца жизни.
– Не надо их пережёвывать! Извлеките суть! Поймите, как много вы сделали.
– Подбивая свои итоги, нашли ли вы хоть что-нибудь ценное? – спросил Даниель.
– О да, – отвечала Элиза. – Машина для подъёма воды посредством огня более чем покроет убытки, на которые я жаловалась.
– Мне не показалось, что вы жалуетесь. Скорее, констатируете факты, – сказал Даниель.
– Я постоянно теряю деньги, – заверила она. – Я довольно много издержала на борьбу с рабством – а этот проект только начался. Для того чтобы уничтожить рабство, потребуется, по крайней мере, столько же времени, сколько для создания настоящей логической машины. На сей счёт я не обольщаюсь.
– То есть моё положение не хуже вашего? Спасибо, вы меня утешили. И каков же ваш следующий проект, если позволено спросить?
– Касательно данных капиталовложений? Списать убытки, продать всё бесполезное и удвоить инвестиции в то, что действительно работает: машину для подъёма воды.
– Ваше изложение дела внушает оптимизм, – сказал Даниель, почему-то чувствуя себя совершенно успокоенным. – А если машина заработает, она поможет вашей цели, уменьшив потребность в рабском труде…
– И вашей, – добавила Элиза, – предоставив движущую силу для логической машины. Теперь вы начинаете понимать.
– Как любил говаривать Роджер: «Хорошо быть обучаемым».
– Отлично! – Элиза хлопнула в ладоши. – Однако нам следует заняться некоторыми частностями, пока мы не ушли с головой в наши великие планы, верно?
– Надо уберечь карты от таких вот людей. – Даниель кивнул на представителей власти, хозяйничающих во дворе.
– Само собой. Но я думала о пятнице.
– В пятницу предстоят два события: испытание ковчега и казнь на Тайберне, – напомнил Даниель. – Какое из них вы имели в виду?
На лице Элизы вновь мелькнула горькая полуулыбка.
– Оба, ибо они теперь одно.
– Значит, мы с вами пришли к одинаковому заключению, – сказал Даниель. – Всё решается между Исааком и Джеком. Джек почти наверняка подбросил в ковчег порченые монеты. Если он даст показания, то Исаак оправдан, а денежная система – вне подозрений.
– Можно ли как-нибудь спасти Ньютона и денежную систему без показаний со стороны Джека?
– Не проще ли убедить Джека дать показания? Дополнительный выигрыш: если Джек согласится на сделку, его не казнят.
– Допущение весьма сомнительное, – заметила Элиза. – И в любом случае, я не хочу, чтобы он заключал сделку. Я хочу, чтобы в пятницу его казнили.
Даниель был настолько ошеломлён, что продолжал говорить: так человек, которому прострелили голову, делает шаг-другой, прежде чем упасть: