Коромысло весов некоторое время качается, стрелка отклоняется в обе стороны равномерно. Наконец трение берёт верх, и она замирает. Она так близка к центру, что мистеру Тредеру приходится закрыть рукой нос и рот, чтобы не сбить её дыханием. Он чуть не задевает стрелку ресницами, читая отсчёт.
Наконец он отступает на полшага – единственный человек в палате, посмевший двинуть хоть мускулом. Ибо все заметили и промедление, и гирьку в двенадцать гран на весах. Очень странно.
– Королёк весит двенадцать гран, – объявляет мистер Тредер.
– Здесь какая-то ошибка, – растерянно произносит старший златокузнец. – Такое возможно, только если во всех гинеях вообще нет примеси низких металлов!
– Или, – вполголоса говорит мистер Тредер Даниелю, – если низкие металлы в купели превратились в золото.
– В анализе где-то допущена ошибка. – Старший златокузнец оглядывает товарищей по гильдии, прося его поддержать.
Однако Уильям Хам категорически не согласен.
– Такое обвинение нельзя доказать, – замечает он.
– Доказательство у вас перед глазами! – Старшина златокузнецов указывает на весы.
– Это доказывает лишь, что сэр Исаак чеканит хорошие гинеи и что английская денежная система – самая надёжная в мире, – упорствует Хам. – Все члены коллегии присяжных были свидетелями анализа. Более того, участвовали в нём. Разве нет? Никто из нас не увидел нарушений. Своим молчанием мы уже признали результат. Объявить теперь, что анализ неверен, значит встать вот перед ним и сказать: «Милорд, мы не умеем пробировать золото!»
Уильям делает жест в сторону герцога Мальборо, который в дальнем конце помещения увлечён беседой с другим государственным мужем.
Уильям – банкир, а не практикующий золотых дел мастер. В совете гильдии он практически никто. Однако за пределами своего цеха, в Сити, он завоевал определённый вес; к его мнению прислушиваются. Отсюда его назначение плавщиком. Может быть, старшина златокузнецов потому и оспаривает результаты анализа, что недоволен растущим влиянием Уильяма? Даниелю сложно уследить за такими мелкими подводными течениями; ему довольно знать, что присяжные – и от Сити, и от гильдии – на стороне Уильяма. Если они и смотрят на старшину, то через плечо, словно оглядываются на отстающего.
К чести старшины тот сразу понимает, к чему идёт дело. Он морщится, но ненадолго.
– Хорошо, – объявляет старшина. – Тогда давайте отдадим сэру Исааку должное. Он притесняет нас, как не притеснял ещё ни один директор Монетного двора, но никто никогда не говорил, будто он не умеет плавить золото.
Старшина, а за ним и другие златокузнецы, кланяются Мальборо. Мальборо видит это и кивает своему собеседнику. Тот оборачивается. Даниель узнаёт в нём Исаака Ньютона. Он горд, что его друга так чествуют и что тот вроде бы завоевал наконец доверие герцога Мальборо. Только миг спустя Даниель вспоминает, что Исаак умер.
Чинную сцену прерывает шум в галерее, ведущей из Нового двора: какой-то буян хочет прорваться на торжество, пристав его не пускает. Звуки шагов и спор приближаются.
– По какому праву?..
– Именем короля, сэр!
– К кому вы…
– К моему командиру! Герцогу Мальборо! Возможно, вы о нём слышали!
Говорящий стремительно входит в Звёздную палату. На нём полковничий мундир, вместо одной ноги – чёрная деревяшка. Он замирает, поняв, что нарушил некий торжественный ритуал, а подходящих слов наготове нет. Ситуация быстро ухудшается: лорды, ждущие в соседней комнате, заслышав суматоху, вообразили, будто упускают нечто важное. Теперь все они направляются сюда, у каждого на лице написано: «Извольте немедленно объяснить, в чём дело, или вас повесят!»
Даниель узнаёт одноногого полковника: это Барнс из Блекторрентского гвардейского полка. Барнс уже готов сам выкопать себе могилу и запрыгнуть в неё, прежде чем из боковой комнаты выйдут королевский письмоводитель, канцлер счётной палаты, первый лорд казначейства, лорд-хранитель королевской печати и лорд-канцлер, а также ганноверские герцоги и князья в количестве, достаточном для завоевания Саксонии. Теперь у него деревянная не только нога – язык и мозги тоже одеревенели. Лишь одному человеку хватает духа заговорить.
– Милорды, – произносит Мальборо, – у нас есть новости от присяжных. И, если я не сильно ошибаюсь, с Тайберна тоже.
Даниель смотрит на Барнса: тот трясёт головой, прочищает горло, выкатывает глаза и машет руками. Однако Мальборо непреклонен: он смотрит только на лордов Тайного совета и ганноверцев.
– Готовы ли присяжные огласить предварительный отчёт?
Взвешиватель и плавщик жестами уступают друг другу честь говорить. Наконец Уильям Хам выходит вперёд и кланяется.
– Мы, разумеется, скоро составим официальное заключение и вручим его королевскому письмоводителю, а пока я имею удовольствие сообщить милордам, что испытание завершено и неопровержимо доказало: монета его величества надёжнее, чем когда-либо в истории королевства, а директор Монетного двора его величества сэр Исаак Ньютон достоин величайшей хвалы!
Исаак ещё не вполне поверил услышанному, но уже раздаются крики: «Виват!», они становятся громче, когда он делает шаг вперёд и кланяется. Движения Исаака легки и красивы; он как будто помолодел. Даниель ищет глазами мисс Бартон, но она уже сама подошла, схватила его за руку и целует в щёку.
– Для меня высочайшая честь, – говорит Исаак, – служить моей стране. Иные отмечены славой на поле брани (кивок в сторону Мальборо), другие – мудростью (кивок, совершенно неожиданный, в сторону Даниеля), третьи – красотой (мисс Бартон). Я чеканю монеты и стремлюсь сделать их надёжным основанием, на котором предприимчивые и рачительные граждане будут строить английскую коммерцию.
Кивок в сторону присяжных.
– Вы ведь изрядно преуспели не только в чеканке монет, не правда ли, сэр Исаак?
Эти слова Мальборо произносит очень отчётливо, чтобы слышали ганноверцы, и дожидается, пока Иоганн фон Хакльгебер переведёт, прежде чем продолжить:
– Я, разумеется, говорю о вашем долге преследовать тех, кто пускает в обращение дурные монеты.
– Да, это тоже входит в обязанности директора Монетного двора, – соглашается Исаак.
Барнс возобновил лихорадочную пантомиму, но не может поймать взгляд Мальборо – тот поглощён немцами.
– Сэр Исаак только что одержал две победы, – говорит Мальборо. – Одну здесь, на испытании ковчега, другую, не менее, а некоторые сказали бы, что и более славную, на Тайберне! Полковник Барнс?
Все поворачиваются к Барнсу. Тот перестал жестикулировать и теперь являет собой образец воинского достоинства.
– О да, милорд, – объявляет он. – Джек Шафто, Эммердёр, Король бродяг, он же Джек-Монетчик, повешен.
– Повешен, выпотрошен и четвертован согласно приговору? – яростно произносит Мальборо. Это не столько вопрос, сколько утверждение.
– Повешен, милорд, – говорит Барнс. Слова висят в воздухе ужасающе долго, словно осуждённый на виселице. Полковник чувствует, что надо продолжить. – Повешен до смерти.
– До полусмерти, снят с виселицы, выпотрошен и четвертован?
– Мистер Кетч не смог произвести вспарывание и расчленение мёртвого тела покойного негодяя Шафто.
– Что ему помешало, скажите на милость? Брезгливость? Или мистер Кетч забыл прихватить свои ножи?
– Помешала толпа. Ярость самой необузданной и многолюдной толпы, какая когда-либо собиралась на этом острове.
На ганноверской стороне развивается побочная ветвь разговора: Иоганн фон Хакльгебер пытается перевести слово «толпа» на верхненемецкий.
– Я потому и отправил Собственный его величества Блекторрентский гвардейский полк охранять виселицы, что ожидал большего, чем обычно, стечения народа, – рассеянно произносит герцог.
Барнс, угадав в его спокойствии вступление к растущему гневу, говорит:
– Что мы и выполнили, милорд. Повешение прошло благополучно. Джек Кетч, приставы и тюремщики выведены с места казни живыми и невредимыми. Виселицу, как ни прискорбно, придётся возводить заново, но это уже работа для плотников, а не для солдат.
– Ясно. Однако вы сочли разумным отступить прежде, чем совершилось потрошение и четвертование.
– Да, милорд. Как раз на этом этапе толпа пришла в неистовство и ринулась к виселице, чтобы снять Джека Шафто…
– Джека или его тело? – спрашивает Исаак Ньютон.
– Полковник Барнс, – говорит Мальборо. – Толпа сняла Джека Шафто с виселицы или только ринулась к виселице, чтобы его снять? Как вы понимаете, есть некоторая разница.
– Если вы желаете знать, чья рука держала нож, разрезавший верёвку, я не могу назвать вам его имя, – отвечает Барнс. – Я был занят более важной задачей: вёл своих солдат.
– Куда вы их вели? Какой приказ отдали?
– Я велел примкнуть штыки и образовать кордон вокруг Джека Кетча и тех участников казни, которые были ещё живы.
– Вы дали приказ стрелять?
– Нет, – говорит Барнс, – поскольку счёл это самоубийственным и, хотя всегда готов отдать жизнь в бою, рассудил, что самоубийство помешает нам исполнить миссию до конца.
– Мне часто думалось, что в вас борются викарий и воин, полковник Барнс. Теперь я вижу, что воин наконец победил. Викарий приказал бы открыть огонь и предал себя воле Божьей. Только воин мог выбрать трудный путь упорядоченного отступления.
Барнс, ждавший чего угодно, только не похвалы, отдаёт честь и краснеет.
– Они желают знать, почему вы не стреляли в толпу, чтобы навести порядок! – спрашивает Иоганн фон Хакльгебер от имени возмущённых ганноверцев.
– Потому что это Англия, а мы в Англии не убиваем своих соотечественников! – отвечает Мальборо. – Вернее, убиваем, но намерены положить этому конец. Пожалуйста, переведите мои слова самым дипломатичным образом, фрайгерр фон Хакльгебер, чтобы новому королю хорошенько их разъяснили и нам не пришлось натравливать на него гавкеров.
Мальборо подмигивает Даниелю.
Исааку этот разговор неинтересен.