– Он обычный проходимец.
– Скорее, весьма необычный, судя по тому, что вы рассказали.
– Уверяю вас, что он ничего не смыслит в алхимии.
– Я тоже. Тем не менее я понимаю, что вы хотите получить это золото!
– Какая разница? Ему известно, что я стремлюсь найти его и покарать, – довольно и того.
– Исаак, у вас есть обыкновение недооценивать ум всех тех, кто не вы. Возможно, Джек рассчитывает с помощью Соломонова золота заманить вас.
– Если мышь хочет заманить льва – что с того?
– Смотря куда она хочет его заманить. Что, если в ловчую яму с острыми кольями на дне?
– Не думаю, что ваша аналогия применима, хоть и благодарен вам за заботу. Давайте мы покончим со скучными разговорами о Джеке, покончив с Джеком!
– Вы сказали «мы»?
– Да! Поскольку здесь всего два человека, разумеется, я имею в виду вас и меня. Как мы делили комнату и трудились вместе на заре жизни, так будем действовать и сейчас, на её закате.
– Чем я могу помочь в задержании Джека-Монетчика?
– Вы прибыли из Америки с таинственной целью, проехали через Англию в обществе известного весовщика и, по слухам, предаётесь неким оккультным занятиям в Клеркенуэллском склепе.
– Отнюдь нет, разве что считать застройку областью чёрной магии.
– Если теперь вы представитесь лондонскому преступному миру в качестве весовщика, владеющего золотом из Америки…
– Я не имею желания представляться лондонскому преступному миру ни в каком качестве!
– Но если бы представились, вы могли бы установить связь с осведомителями Джека и воровским подпольем…
– Второй раз за сегодня я слышу слово «подполье» в таком смысле. Мне всегда казалось, что это род погреба.
– Оно и больше, и куда опаснее, – заметил Исаак.
– Я не намерен иметь с ним ничего общего.
– Если вы сегодня слышали это слово, то, надо понимать, уже сошлись с его представителями, – проговорил Исаак насмешливо, – что ничуть меня не удивляет, учитывая ваши последние знакомства.
Даниель молчал. Он не мог сказать Исааку, что беседует с людьми, упоминающими воровское подполье, – такими, как Питер Хокстон, – единственно из желания разыскать пропавшее наследие Гука.
Исаак решил, что ему просто нечем крыть. Будь у Даниеля время, он бы как-нибудь вышел из положения. Однако в дверь постучали. Чуть раньше хлопнула входная дверь: видимо, принесли записку, и слуга пришёл её передать, оборвав разговор в самый неудачный для Даниеля момент. А может, слуга караулил под дверью, чтобы постучать по некоему тайному сигналу Исаака: «Ловушка сработала, скорее прерви нас, иначе он вывернется!»
– Войдите! – сказал Исаак.
Вошёл слуга, тот самый, что провожал Даниеля в кабинет. В руках у него был лист дорогой бумаги с несколькими строками, написанными небрежной рукой знатной особы. Пока Исаак их расшифровывал и обменивался со слугой тихими невразумительными замечаниями, Даниель смог наконец мысленно подытожить разговор начиная со своих слов про гинею.
Чего он ждал? В лучшем случае холодности. Худший вариант рисовался так: Исаак, прознав, что он разыскивает наследие Гука и выполняет поручения Лейбница, вырвет ему сердце из груди, словно ацтекский жрец. Долгую дружескую беседу – если бы некий оракул предрёк её заранее – Даниель бы расценил как триумф. Что ж, возможно, это и впрямь триумф – только не его, а Ньютона. Вне зависимости от того, знает ли сэр Исаак о верности доктора Уотерхауза Гуку и Лейбницу, он решил держать бывшего приятеля под рукой и по мере надобности употреблять в дело.
– Мы так и не коснулись притязаний барона фон Лейбница на создание анализа бесконечно малых, – проговорил Исаак свойским тоном, плохо вязавшимся с его образом, – а мне уже пора уходить.
– Я безмерно признателен, что вы уделили мне столько своего времени, – ответил Даниель, стараясь, чтобы фраза не прозвучала иронически.
– Это мне следует вас благодарить, и, уверяю, предстоящая встреча не будет и вполовину столь приятной! Будь Монетный двор исключительно храмом натурфилософии, заведовать им было бы чистое наслаждение. Увы, мне приходится тратить много часов на дела политического свойства, – последние слова Исаак произнёс, поднимаясь из-за стола.
– Так сегодня виги или тори? – Даниель тоже встал. Всё сказанное дальше не имело никакого значения: с тем же успехом они могли обмениваться светскими любезностями на ирокезском.
– Немцы, – отвечал Исаак, пропуская гостя вперёд; видимо, Катерина Бартон или кто-то ещё научили его манерам.
– Немцы и так скоро будут тут заправлять, зачем они докучают вам сейчас?
За дверью кабинета они помедлили, чтобы Исаак сменил шлафрок на поданный слугою камзол.
– Они докучают не мне, а другим людям, более высокопоставленным, со всеми вытекающими последствиями. Я бы предложил вас куда-нибудь подвезти, но вы со мной не поместитесь. Приказать, чтобы вам вызвали экипаж?
– Благодарю, я прогуляюсь пешком, – ответил Даниель.
Они вышли в переднюю, где оказалось очень тесно. Между двумя дюжими молодцами, от которых разило улицей, стоял чёрный вертикальный ящик; за открытой дверцей виднелось алое кожаное сиденье. Исаак залез внутрь и уселся, расправив полы камзола. Слуга застыл рядом, ожидая знака, чтобы захлопнуть дверцу.
– Вы сообщите о своём ответе на мои предложения, – предрёк Исаак. – И не забудьте, что нам надо как-нибудь побеседовать об анализе бесконечно малых.
– Не было дня, чтобы я о нём не думал, – отвечал Даниель.
Дверца захлопнулась. Из ящика чётко донёсся голос Исаака: «Боже, храни королеву», напомнив Даниелю, что их разделяет лишь чёрная материя, через которую Ньютон всё видит и слышит, оставаясь незримым для внешнего мира.
– Боже, храни королеву, – отозвался Даниель и вслед за портшезом вышел на Сент-Мартинс-стрит.
Исаака быстро понесли на юг, в сторону Сент-Джеймсского дворца, Вестминстера и всего государственно значимого. Даниелю неловко было идти рядом с портшезом, поэтому он двинулся в противоположную сторону.
Пройдя через ворота в начале улицы, он оказался на широком открытом пространстве, называемом Лестер-филдс. С трёх сторон квадрат окаймляли новые дома, какие начали строить после Пожара, но в северной части, то есть прямо перед Даниелем на расстоянии полёта стрелы, высился уцелевший тюдоровский ансамбль: краснокирпичные и фахверковые здания, вместе называемые Лестер-хауз. Прежде, когда в Лондоне было не так много мест, достойных особ королевской крови, здесь проживали различные Тюдоры и Стюарты. Елизавета Стюарт занимала этот дворец до того, как отправиться в Европу, стать Зимней королевой и дать жизнь множеству детей, в том числе Софии. Нынешние монархи не питали к дому сентиментальных чувств, а новое строительство изменило представления о роскоши и великолепии; на фоне современных зданий Лестер-хауз представлялся обычной деревенской усадьбой.
Выйдя на Лестер-сквер, Даниель взглянул в ту сторону, пытаясь сориентироваться, словно моряк, высматривающий на небосводе старые знакомые звёзды. Перед дворцом стояло множество лошадей и телег. У Даниеля ёкнуло сердце: ему подумалось, что Лестер-хауз собрались сносить. Он зашагал по траве, распугивая овец и кур, и вскорости понял, что телеги не такие, на которых вывозят битый кирпич, а куда более приличные, для дорожной клади. Здесь же был и экипаж, запряжённый четвёркой вороных. Из него как раз вылезла дама и пошла в сторону Лестер-хауза, а слуги, выстроившись в два ряда, её приветствовали. Даниель видел только, что дама миниатюрная и хорошо сложена. Голову скрывал огромный шёлковый шарф поверх шляпы или парика. При своём слабом зрении Даниель не мог с такого расстояния различить губы, глаза, носы слуг, однако по тому, как слуги поворачивались к идущей даме, чувствовал, что все улыбаются, и понимал: хозяйку в доме любят.
Там, где два ряда слуг сходились перед парадным входом особняка, стоял человек, явно не принадлежащий к челяди; он был одет как джентльмен. Однако в его облике сквозило нечто необычное; Даниель не мог понять что, пока человек не склонился в низком поклоне, чтобы приложиться даме к руке. Он был совершенно чёрный. Дама взяла чернокожего под руку, и тот повёл её в Лестер-хауз, а слуги бросились разгружать багаж или занялись какими-то другим делами.
Поскольку смотреть больше было не на что, Даниель повернулся и побрёл к краю сквера. И, как оказалось, не он один. Бродяги, мелочные торговцы, гуляющие джентльмены и мальчишки-чистильщики расходились по окрестным улицам, а в новых домах по периметру Лестер-сквер на окнах задёргивали занавеси.
Десять секунд спустя
Элиза и Даппа в Лестер-хаузе
ОНА ВЗЛЕТЕЛА по крутой деревянной лестнице чуть ли не бегом, не переставая говорить, так что ему, чтобы расслышать, пришлось поспевать следом, и лишь на мгновение замедлила шаг перед рассохшейся деревянной дверью. Прежде чем Даппа успел выговорить: «Позвольте мне», она толкнула створку плечом и скрылась в гулком пространстве по другую сторону, оставив дверь содрогаться на петлях.
Последние несколько ступеней Даппа преодолевал с опаской. Его ноги отвыкли от опоры, которая не кренится поминутно с боку на бок и с носа на корму. Избежав стольких смертей, обидно было бы сломать шею на старой лестнице в английском особняке.
Теперь они были в равнобедренном треугольнике, образованном скатами крыши и шатким дощатым полом. В доме обычных размеров, но тех же пропорций места на таком чердаке хватило бы разве что голубям, здесь же можно было отплясывать контрданс.
Даппа пожалел, что с ним нет моряков – вот бы они посмеялись! У людей, которые долго живут на суше, развиваются нелепейшие привычки. Они забывают, что всё в Божьем мире движется, и думают, будто можно притащить вещь, например шкаф, в некое помещение, например в эту комнату, накрыть холстиной и оставить, не принайтовив, а через двадцать лет обнаружить на прежнем месте.