Титул покусал губы, вытянул их вперёд, насколько мог, и, поминутно оглядываясь на Даппу, с негромкими возгласами: «Хух! Хух!» двинулся в обход Равенскара. Сделав полный круг, он прошаркал ближе, так что почти упёрся физиономией маркизу в плечо, и принялся тянуть носом воздух, поводя головою из стороны в сторону. Видимо, он приметил что-то в Роджеровом парике, потому что поднял правую руку от пола, запустил её в густые фальшивые локоны, вытащил что-то маленькое, осмотрел, хорошенько обнюхал, сунул себе в рот и громко зачавкал. Потом, на случай если Даппа отвлёкся и не всё разглядел, Титул повторил представление ещё раз пять, пока Роджер, потеряв терпение, не бросил: «Да хватит уж!» – сопроводив свои слова раздражённым взмахом руки.
Титул отскочил подальше, упёрся костяшками пальцев в пол и принялся жалобно верещать (насколько для члена палаты лордов возможно изобразить такой звук), затем подпрыгнул и снова уцепился за балку. Пыль посыпалась на белый парик, превратив его в серый. Лорд чихнул – весьма неудачно, поскольку в носу у него была понюшка. Красновато-бурая сопля вылетела из ноздри и повисла на подбородке.
В клубе «Кит-Кэт» воцарилась монастырская тишина. Присутствовали человек тридцать, если не сорок, при обычных обстоятельствах склонные видеть смешное почти во всём. Редкая минута в клубе проходила без того, чтобы разговоры утонули в гомерическом хохоте из-за ближнего или дальнего стола. Однако кривлянья Титула настолько не лезли ни в какие ворота, что никто даже не прыснул. Даниель, воображавший, что многолюдство и гомон создают для них с Даппой хоть некое подобие приватности, окончательно почувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение.
Лорд Равенскар вразвалку двинулся к Даппе. Титул спрыгнул с балки и принялся утираться вышитым кружевным платком. После того как Роджер сделал несколько шагов, Титул, втянув голову в плечи, двинулся следом.
– Доктор Уотерхауз, мистер Даппа, – важно проговорил Роджер. – Я чрезвычайно счастлив снова вас лицезреть.
– Взаимно, – коротко отвечал Даниель, поскольку Даппа временно утратил дар речи.
Остальные члены клуба неуверенно возвращались к прерванным разговорам.
– Надеюсь, вы не сочтёте неучтивостью, если я не стану искать у вас в голове, как милорд Регби сейчас искал в моих волосах.
– Это даже не мои волосы, Роджер.
– Позвольте представить вам, Даппа, и заново представить вам, Даниель, милорда Уолтера Релея Уотерхауза Уима, виконта Регби, ректора Сканка, члена парламента и Королевского общества.
– Здравствуйте, дядя Даниель! – воскликнул Титул, внезапно выпрямляясь. – Как остроумно было нарядить его в костюм! Это вы придумали?
Даппа покосился на Даниеля.
– Я забыл упомянуть, что он мой двоюродный внучатый племянник или что-то в таком роде, – пояснил Даниель, прикрывая рот рукой.
– С кем вы говорите, дядя? – полюбопытствовал Титул, глядя сквозь Даппу, затем, пожав плечами, задал свой следующий вопрос: – Как вы думаете, моё представление подействовало? Я столько всего прочёл, пока к нему готовился.
– Не знаю, Уолли. – Даниель взглянул на Даппу, который так и застыл со скошенными глазами. – Даппа, поняли ли вы из увиденного, что милорд Регби – обезьяна из стаи маркиза Равенскара и полностью признаёт его доминирующую роль?
– С кем вы говорите? – повторил Титул и продолжил озабоченно: – Я всё ещё волнуюсь. Может быть, мне надо было шкуру одеть?
– Надеть! – поправил Даппа.
Титул несколько мгновений молчал, раскрыв рот. Роджер и Даниель безмолвно умирали со смеху. Затем Титул поднял руку, наставил палец на Даппу, словно пистолетное дуло, и повернулся к Даниелю. Рот он так и не закрыл.
– Чего вы не знаете, дорогой племянник, – сказал Даниель, – так это что Даппу в очень юном возрасте взяли себе пираты вместо обезьянки. Будучи представителями самых разных народов, они для забавы научили его бегло говорить на двадцати пяти языках.
– На двадцати пяти! – воскликнул Титул.
– Да. Включая лучший английский, чем у вас, как вы только что слышали.
– Но… на самом деле он ни одного из них не понимает, – проговорил Титул.
– Разумеется. Как попугай, который выкрикивает человеческие слова, чтобы заслужить печенье, – подтвердил Даниель и тут же выкрикнул не вполне человеческое слово, поскольку Даппа под столом пнул его ногой в щиколотку.
– Поразительно! Вам надо показывать его публике!
– А что я, по-вашему, сейчас делаю?
– Какая вчера была погода? – спросил Титул у Даппы по-французски.
– Утро выдалось сырым и пасмурным, – отвечал Даппа. – К полудню немного прояснилось, но, увы, к вечеру небо снова затянули тучи. Только укладываясь спать, я заметил в просветах между облаков первые звёздочки. Не угостите ли печеньем?
– Ну надо же! Пират-француз, научивший его этому трюку, наверняка был человек образованный! – восхитился Титул. Лицо у него стало такое, будто он задумался. Даниель за свои почти семьдесят лет научился не ждать много от людей, делающих такое лицо, поскольку мышление – процесс, который должен происходить непрерывно. – Казалось бы, нет смысла вести разговор с человеком, не понимающим собственных слов. Однако он описал вчерашнюю погоду лучше, чем это удалось бы мне! Наверное, я даже использую его слова в завтрашней статье! – Снова задумчивый вид. – Если он способен описать другие свои впечатления – например, тет-а-тет с герцогиней – так же чётко, моё интервью заметно упростится! Я-то думал, что мы будем говорить на языке жестов и фырканья! – И Титул похлопал по записной книжке в заднем кармане панталон.
– Полагаю, когда кто-либо говорит абстрактно – то есть в большинстве случаев, – он на самом деле осуществляет взаимодействие с неким образом, существующим у него в голове, – сказал Даппа. – Например, вчерашней погоды сейчас с нами нет. Я не ощущаю кожей вчерашний дождь, не вижу глазами вчерашних звёзд. Когда я описываю их вам (на французском или на каком-либо другом языке), я на самом деле вступаю во внутренний диалог с образом, хранящимся у меня в мозгу. Образ этот я могу затребовать, как герцог может приказать, чтобы ему принесли из мансарды ту или иную картину, и, созерцая мысленным взором, описать в любых подробностях.
– Прекрасно, что ты можешь вытащить и описать всё, что хранится в твоей мансарде, – сказал Титул. – Поэтому я могу спросить, как выглядела сегодня герцогиня Йглмская, и доверять твоему ответу. Однако, поскольку ты не понимал разговора, который вёл с ней, как не понимаешь сейчас нашего, любые твои суждения о том, что произошло в Лестер-хаузе, будут далеки от истины. – Он говорил сбивчиво, не зная, как общаться с человеком, не разумеющим собственных слов.
Воспользовавшись короткой паузой, Даниель спросил:
– Как может он судить о том, чего не понимает?
Титул снова растерялся. Повисло неловкое молчание.
– Я сошлюсь на труды Спинозы, – сказал Даппа, – написавшего в своей «Этике» (хотя для меня, конечно, это всё – пустой набор звуков): «Порядок и связь идей таковы же, как порядок и связь вещей». Это означает, что если две вещи – назовём их А и Б – неким образом соотносятся, как, например, парик милорда Регби и голова милорда Регби, и в мозгу у меня существует идея парика милорда Регби, назовём её альфа, и головы милорда Регби, назовём её бета, то соотношение между альфой и бетой такое же, как между А и Б. И благодаря этому свойству разума я могу выстроить в мозгу вселенную идей, которые будут соотноситься между собой так же, как вещи, им соответствующие; и вот я создаю целый микрокосм, ни бельмеса в нём не понимая. Некоторые идеи – впечатления, доставляемые органами чувств, как вчерашняя погода. Другие могут быть абстрактными понятиями религии, математики, философии или чего угодно – мне это, разумеется, невдомёк, поскольку для меня они – бессвязный набор галлюцинаций. Однако все они – идеи, а следовательно, обладают единой природой, все смешаны и переплавлены в одном тигле, и я могу рассуждать о теореме Пифагора или об Утрехтском мире не хуже, чем о вчерашней погоде. Для меня они ничто – как и вы, милорд Регби.
– Ясно, – неуверенно проговорил Титул, у которого глаза начали стекленеть примерно тогда, когда Даппа прибег к греческому алфавиту. – Скажи, Даппа, были на твоём корабле пираты-немцы?
– Носители верхненемецкого или Hochdeutch? Увы, среди пиратов они редки, ибо немцы боятся воды и любят порядок. На корабле преобладали голландцы, однако у них был пленник, которого держали скованным в самой нижней части трюма, баварский дипломат. Он-то и научил меня этому языку.
– Превосходно! – Титул достал записную книжку и принялся листать изрисованные странички. – Вот, Даппа, ты, наверное, не знаешь, что мы, англичане, живём на чём-то вроде песчаной отмели. Ты видел такие на своих африканских реках, только наша гораздо больше и на ней нет крокодилов… – Он продемонстрировал набросок.
– Мы называем это островом, – подсказал маркиз Равенскар.
– Есть большая-большая холодная солёная река. – Титул развёл руки. – Гораздо шире, чем от моей записной книжки до карандаша, и она отделяет нас от места, называемого Европой, где живут плохие-плохие обезьяны. В своей системе умственных идей ты можешь воображать их множеством обезьяньих стай, которые вечно швыряют друг в друга камни.
– Иногда мы пересекаем солёную реку на таких штуках, вроде выдолбленных брёвен, только гораздо больше, – вставил маркиз Равенскар, входя во вкус. – И тоже швыряем несколько камней, чтобы не разучиться.
Он подмигнул Даппе, который только яростно зыркнул в ответ.
– За большой-большой рекой живёт очень рослая и сильная горилла, белоспинный вожак, которого мы боимся.
Даппа вздохнул, чувствуя, что испытание не кончится никогда.
– Кажется, я видел его изображение на французских монетах. Его зовут Людовик.
– Да! У него больше всех бананов, больше обезьян в стаде, и он очень долго бросал в нас камни.
– Наверное, это было весьма неприятно, – проговорил Даппа без особого сочувствия.