– Я такого не слышал!
– Говорят, оно было столь едким, что курфюрстина скончалась на месте.
– Виконт Болингброк славится такого рода талантом, – задумчиво проговорил Даниель, – и письмо, вероятно, написал он. Однако речь о другом. Да, меня включили в делегацию в качестве символического вига. Вероятно, вы уже видели моих спутников-тори.
– Имел неудовольствие. И всё же, почему мы идём по Герренхаузенской аллее в такую рань?
– По пути из Лондона мне подумалось, что, если у якобитов и впрямь есть в Ганновере шпион, мои спутники-тори постараются с ним встретиться. Поэтому я с самого начала был начеку, одновременно распространяя слух и поддерживая иллюзию, будто выжил из ума и вдобавок туг на ухо. Вчера вечером, за обедом, я услышал, как два тори спрашивают незначительного ганноверского придворного: что за парк тянется к северу и к западу от Герренхаузена до берега Лейне? Твёрдая там почва или болото? Есть ли там приметные ориентиры, вроде большого дерева…
– Есть старый высокий дуб чуть впереди и справа от нас, – сказал Иоганн.
– Знаю, потому что именно так ответил ганноверец.
– И вы предполагаете, что они подыскивали место для встречи со шпионом. Но почему вы избрали столь неурочный час?
– Вся делегация будет на похоронах Софии. Сразу за тем мы отбываем в Лондон. Другого времени не будет.
– Надеюсь, вы правы.
– Я знаю, что прав.
– Откуда?
– Я велел слуге разбудить меня тогда же, когда других англичан. Он поднял меня на рассвете.
С этим словами Даниель Уотерхауз двинулся наперерез, заставив Иоганна остановиться. Даниель шагнул с центральной дороги в просвет между липами, отделяющими её от более узкой боковой. Иоганн последовал за ним и, обернувшись в сторону Ганновера, увидел одинокого всадника.
Даниель уже нырнул в парк и отыскал вьющуюся среди кустов тропку. Несколько минут Иоганн шёл за ним, пока справа не замаячила крона огромного дуба. Издали доносились голоса, говорящие не по-немецки. На слух Иоганна они звучали, как молотком по жести.
Он едва не споткнулся о Даниеля Уотерхауза, присевшего на корточки за кустом, и, последовав его примеру, посмотрел в ту же сторону. На бросок камня от них под раскидистым дубом, словно три натурщика, позирующие для буколической сцены, расположились трое английских тори, прибывших с Даниелем из Лондона.
– Сэр, я в равной степени восхищаюсь вашей проницательностью и дивлюсь тому, что человек ваших лет и достоинства проделывает такие вещи.
Даниель повернул голову, чтобы взглянуть Иоганну в глаза; морщинистое лицо было серьёзным и спокойным. Сейчас он ничуть не походил на впавшего в детство старика, который вчера за обедом, к смущению соотечественников, закапал вином рубашку.
– Я не напрашивался на приглашение вашей принцессы, а получив его, не хотел ехать. Однако, будучи приглашён и приехав, я намерен показать себя наилучшим образом. Так учили меня отец и люди его эпохи, которые сметали с пути истории не только королей и правительства, но целые системы мышления. Я хочу, чтобы мой сын в Бостоне знал о моих поступках, гордился ими и передал мои принципы другим поколениям на другом континенте. Противник, не знающий этого обо мне, находится в невыгодном положении и даёт мне преимущество, которым я бессовестно пользуюсь.
Стук копыт стал глуше – одинокий всадник съехал с дороги на мягкую землю парка. Он направлялся прямиком к дубу. С первого взгляда было видно, что он роскошно одет, а значит, вероятно, прибыл из Лейнского дворца. Со второго взгляда Иоганн его узнал и, пригнувшись, шепнул Даниелю на ухо:
– Это англичанин, якобы истый виг, Гарольд Брейтуэйт.
– ЗАДНИМ ЧИСЛОМ ВСЁ ОЧЕВИДНО, – посетовал Иоганн четверть часа спустя, когда они тихо выбрались из парка на аллею и зашагали к Герренхаузенскому дворцу.
– С великими открытиями так всегда, – пожал плечами Даниель. – Напомните мне как-нибудь рассказать мои ощущения от закона обратных квадратов.
– Они с женой приехали сюда пять лет назад, когда власть вигов пошатнулась. Оксфорд и Болингброк готовили реставрацию тори. Как я припоминаю, все бросились забирать деньги из Английского банка из-за слухов о якобитском восстании в Шотландии.
– Это Брейтуэйт и рассказал, когда прибыл сюда с пустым кошельком? Что, разорился на банковском кризисе?
– Он упоминал, что толпа штурмовала банк.
– Так и было, но к Брейтуэйту это отношения не имеет. Он из тех англичан, которых соотечественники экспортируют с большим удовольствием.
– Слухи ходили…
– Уверен, ровно такие, чтобы представить его дерзким авантюристом, которого занятно будет пригласить на обед.
– Именно.
– Его история банальна до отвращения. Он спустил наследство в карты, потом стал разбойником – не слишком успешным, потому что в первой же вылазке схватился с человеком, которого собрался ограбить, и рубанул его саблей. Рана воспалилась, человек умер, и его родственники – состоятельные тори – назначили такую награду, что все лондонские поимщики отложили другие дела. Брейтуэйт бежал из Англии, совершив тем самым единственный разумный поступок в своей жизни.
– Он изображал себя архивигом.
– Не совсем безосновательно, ведь его гонители были тори. Однако на самом деле у него вообще нет убеждений.
– Теперь это доказано. Но как такой человек мог стать шпионом у тори?
– Положение его крайне шатко. А значит, ему были бы крайне выгодны некоторые ловкие манипуляции лондонскими делами. Он должен идти на союз с теми, кто в силах ему помочь. Сейчас у власти тори.
– Что вы думаете о письме? – спросил Иоганн настолько некстати, что Даниель даже обернулся.
Дойдя до конца дороги, они уже обоняли аромат зелёных плодов в оранжерее и слышали, как пробуждаются конюшни и кухни; резкие звуки заглушал далёкий гул большого фонтана.
– О чём вы, майн герр? – Даниель машинально возвратился к формальному тону, поскольку они шли между конюшнями к партерам северной части сада, где разминали ноги несколько рано проснувшихся придворных.
Иоганн продолжил:
– Как оно было написано – письмо, которое вы получили от Каролины. На французском?
– Нет, на английском.
– На хорошем?
– Да, на очень грамотном. Теперь я понимаю, к чему вы клоните.
– Если оно было на грамотном английском, значит, его помогала писать наставница принцессы, то есть миссис Брейтуэйт.
– Будет весьма неловко, – заметил Даниель, – если обнаружится, что любовница принца Уэльского шпионит в пользу людей, противодействующих вступлению его семьи на престол.
– Я её знаю. Она безнравственна, но не злокозненна, если вы понимаете, о чём я. Скорее всего, она помогла составить письмо и без всякой задней мысли рассказала об этом мужу, который, как мы только что узнали, и есть настоящий шпион.
– От него трудно будет избавиться без крупного скандала.
– О, не так уж и трудно, – пробормотал Иоганн.
Они вступили в сад и заметили карету, запряжённую четвёркой, которая как раз показалась из-за водяной дымки большого фонтана. Когда её очертания стали чётче, Иоганн заметил:
– Кажется, это карета моей матушки. Однако из окна выглядывает не она, а принцесса Каролина. Странно, что они едут, хотя могли бы пройтись. Пойду, пожелаю им доброго утра.
– А я откланяюсь, – отвечал Даниель, – ибо моё появление в таком обществе выглядело бы весьма странно.
то же утро, позже
Принцесса наряжается на похороны
– МИССИС БРЕЙТУЭЙТ, Я ПОПРОШУ вас всё время держать ту костяную вещицу под рукой, – сказала принцесса Каролина.
– Я помню, где она лежит, ваше высочество.
Генриетта Брейтуэйт, хлопотавшая над париком принцессы, встала с табурета и чрезвычайно грациозно прошествовала через комнату к столу с разложенными на нём принадлежностями. Их можно было бы принять за орудия повара, лекаря или палача, если бы они не покоились на столешнице розового мрамора, венчающей белый с золотом туалетный столик в новом сверхбарочном стиле «рококо». На первый взгляд он казался, скорее, скульптурной группой, чем предметом мебели. В частности, его украшали купидоны с отполированными до блеска пухлыми ягодицами, метящие из луков в невидимую цель. Другими словами, это явно был дар принцессе от кого-то очень богатого, но плохо её знающего. На столе расположились всевозможные ступки и пестики, чтобы растирать румяна и пудру, шпатели, лопаточки и кисточки, чтобы их накладывать, а также некоторые предметы менее очевидного назначения. Генриетта взяла палочку с плоским, чуть изогнутым наконечником из слоновой кости; заостренные края наконечника были испачканы чем-то розовым.
– Проверьте, чтобы она была гладкой, – сказала принцесса, – а то прошлый раз у меня осталась царапина.
– Да, ваше высочество.
Миссис Брейтуэйт, сделав реверанс, повернулась к принцессе спиной. Три другие фрейлины монтировали платье, парик и драгоценности Каролины, частью на ней самой, частью на её деревянных подобиях. Напротив её высочества сидела герцогиня Аркашон-Йглмская, уже наряженная, хотя значительно проще. Для всякой дамы рангом ниже принцессы облачиться к похоронам не составляло труда. Волосы Элизы скрывал фонтанж чёрного кружева, всё остальное было из чёрного шёлка. Платье, дорогое и хорошо сшитое, тем не менее подпадало под определение скорбного.
– Мой сын меня упрекнул, – объявила герцогиня.
Каролина ахнула и в притворном возмущении схватилась за горло, понимая, что Элиза шутит. Генриетте Брейтуэйт, знавшей герцогиню только по слухам, пришлось повернуться, чтоб увидеть её улыбку. В следующий миг Генриетта сообразила, что выказывает недолжное любопытство, и вернулась к своей работе – водить пальцем по краям инструмента из слоновой кости.
– И отчего же столь благовоспитанный молодой человек позволил себе так говорить со своей матушкой? – спросила Каролина.
Герцогиня подалась вперёд и понизила голос. Тут же обнаружилось, что каждая из присутствующих фрейлин может заниматься своим делом совершенно беззвучно. Генриетта Брейтуэйт внезапно поняла, что ей темно, и повернулась к свету; теперь одно её ухо было обращено в сторону герцогини.