Отношение к древним языкам в академиях, начиная с 1830‑х гг., когда латынь перестала быть языком преподавания, определялось двумя оппонирующими друг другу мнениями. Сторонники «классического» настаивали на самостоятельном значении древних языков для богословия, максимальном увеличении часов на их изучение и полноценного знакомства с их словесностью. Их оппоненты допускали лишь служебное значение древних языков в академиях, что должно было вести к сокращению часов на их изучение. Такой подход подразумевал повышение требований к поступающим семинаристам, выводил на первый план не изучение языка, а чтение богословских текстов на древних языках. Но духовные академии традиционно пользовались доверием как переводческие центры. Этот статус подтверждался регулярными поручениями Синода, состоящими в переводе деловых бумаг и конфиденциальных записок с древних языков. И первая тенденция получала преимущество. Преподаватели древних языков попадали в непростое положение: они должны были преподавать, ориентируясь на уровень филологических факультетов российских университетов; научить студентов читать и анализировать богословские тексты на древних языках; при этом они сами часто выполняли трудоемкие задания церковной власти по переводам[684].
Таким образом, кроме общих проблем молодых преподавателей, не имевших специальной подготовки по предметам, которые им приходилось преподавать совершенно самостоятельно, перед бакалаврами небогословских предметов вставали две дополнительные проблемы. Первая была связана с недостаточной определенностью небогословских наук, их места и значения в составе высшего духовного образования. Следствием были колебания в определении задач, содержания и методов преподавания соответствующих дисциплин в академиях. Вторая проблема была связана с отсутствием фундаментальной подготовки по небогословским предметам у выпускников духовных академий, попадавших на эти кафедры. Последняя проблема усугублялась истори чески сложившейся и закрепленной Уставом 1814 г. самостоятельностью духовно-учебной системы и, в частности, духовных академий. Эта самостоятельность не отнимала у преподавателей духовных академий возможности стажировок в российских университетах, взаимообмена научно-литературными запасами и источниками, хранящимися в библиотеках. Но эта совместная деятельность требовала особой системы, усилий, опыта. С развитием науки – а к середине XIX в. это развитие нельзя было не замечать – вставал вопрос о желательности и даже необходимости более широкого контакта академий с другими высшими учебными заведениями. Становилось очевидным, что в стенах академий ограниченным числом академических преподавателей нельзя поддерживать развитие небогословских наук академического курса на современном уровне. Студентам академий, по крайней мере намеченным на замещение соответствующих профессорских кафедр в самих академиях, необходимо было слушать лекции лучших специалистов в области словесности, языкознания, гражданской истории, иметь возможность обсуждать научные проблемы в профессиональном кругу.
Следует отметить, однако, и то, что выпускники академий, пополнявшие корпорации в 1814–1869 гг., несмотря на все проблемы, становились достойными преподавателями, а иногда и очень хорошими. Разработка новых курсов стимулировала их к освоению западной литературы по преподаваемому предмету, причем с расширением опыта вырабатывались критические оценки идей и методов. Это способствовало и определенному научному росту, но чаще всего не в самостоятельных исследованиях, а в эрудиции. Однако успехи и находки каждого преподавателя оставались его личным достижением или передавались непосредственным ученикам при частном общении. Осмысление, обобщение и фиксация подходов и приемов богословского образования в целом и специальных его дисциплин практически не проводились. В результате, совершенствуясь в конкретном предмете, преподаватель повышал общий методический уровень преподавания, но медленно.
Не менее важной проблемой было то, что разработка учебных курсов занимала у молодых преподавателей бóльшую часть времени и внимания. При этом, так как многое для этих курсов приходилось заимствовать из иностранных пособий, возникала иллюзия, что это и есть научная работа. Только те, кто добирался до изучения источников, начинал понимать смысл научной деятельности не только в расширении эрудиции, но и в самостоятельных исследованиях. К тому же сама научно-аттестационная система не стимулировала процесс представления конкретных научных достижений в виде диссертаций на ученые степени. Все выпускники, оставляемые на бакалаврские должности в академиях, имели степени магистров богословия, этой степени было достаточно и для занятия должностей экстраординарного и ординарного профессора. Докторская степень была редка, преподаватели-миряне вообще не имели перспектив возведения в докторскую степень, поэтому многие члены духовно-академических корпораций, даже занимавшиеся научными изысканиями, не спешили представлять их в виде монографий.
Можно подвести некоторые итоги деятельности «школы профессоров», задуманной авторами Устава 1809–1814 гг. Вся система духовно-академического образования при этом Уставе была построена на едином для всех базовом богословско-гуманитарном образовании с добавлением других общеобразовательных предметов. Выпускники были одинаково подготовлены ко всем предметам: имея определенные школьные знания, они не имели специальной подготовки, если не считать таковой выпускное сочинение. То есть специализация преподавателей была возможна только на начальном этапе самого процесса преподавания: бакалавриат должен был стать практической школой подготовки к профессорству, сочетающей научную и преподавательскую деятельность. Бакалавры должны были составить «ученую лабораторию» для решения научных заданий, порученных высшей церковной властью либо академической Конференцией, или вопросов, возникающих в научных исследованиях самой академии. Но этот план Уставом 1808–1814 гг. не был подготовлен к оперативной корректировке, поэтому сложности учебно-научного процесса и его развитие препятствовали реализации этого плана. Со временем план потерял и теоретическую выраженность. Идея бакалавриата была подорвана прежде всего несоизмеримостью увеличившегося числа самостоятельных предметов в духовных академиях, с одной стороны, и преподавательских штатов – с другой. Каждая нововведенная наука требовала серьезной работы с источниками предмета, освоения научной литературы, отечественной и западной, научного осмысления, разработки методологии. Бакалавры попадали на преподавательские кафедры непосредственно со школьной скамьи, на начальном этапе преподавательской деятельности ими никто не руководил. Каждый из них являлся единственным специалистом в академии по данному предмету, а вернее, должен был стать таковым. Самостоятельный статус и полнота ответственности бакалавров при отсутствии руководства старшими преподавателями полностью аннулировали сам принцип «преподавательского ученичества» и практической подготовки.
Перемещение по разным кафедрам, возложение на преподавателей нескольких специальных дисциплин лишали полноценной возможности научно-педагогической специализации. Не было традиции обсуждения научных задач и проблем учебного процесса силами преподавательских корпораций, что не позволяло в полной мере систематизировать общий опыт и делать его достоянием начинающих преподавателей, осознанно вырабатывать научно-преподавательские традиции. Не была развита система стажировок, повышения квалификации, научно-педагогических контактов с российскими и зарубежными учебными и научными заведениями. Отсутствовала система вовлечения молодых преподавательских кадров в научно-исследовательский процесс и стимулы к конкретной научно-литературной деятельности.
Таким образом, для построения нормальной системы роста научно-преподавательских кадров надо было решить две проблемы: во-первых, организовать взаимообмен преподавательским опытом и передачу его молодым преподавателям, во-вторых, разработать систему научных исследований членов духовно-академических корпораций.
1869–1918 гг.
Устав 1869 г., как указывалось выше, принципиально изменил отношение и к научным исследованиям членов духовно-академических корпораций, и к специальным преподавательским занятиям. Понятие преподавателя-специалиста, ставшее ключевым в контексте реформы 1869 г., подразумевало две составляющих: во-первых, собственные научные исследования преподавателя, во-вторых, включение студентов в этот процесс через введение в лекции научных результатов и обучение научно-исследовательским методам. Разумеется, второе не могло осуществляться без первого, а первое должно было укрепляться вторым. Таким образом, повышение научного уровня стало теперь не личным делом, а непременной обязанностью каждого члена духовно-академической корпорации. Научная деятельность должна была свидетельствоваться представлением ее конкретных результатов – диссертаций, монографий, научных статей, докладов.
Для активизации научной деятельности членов духовно-академических корпораций и своевременного представления ее результатов Устав 1869 г. вводил два средства: 1) соединение должностей с определенными учеными степенями; 2) повышение требований к работам, представляемым на соискание ученых степеней. Разумеется, для развития богословской науки этих внешних мер было недостаточно, творческого начала они не имели, но на активность деятелей богословской науки эти меры должны были оказать определенное воздействие. При введении Устава 1869 г. оба средства были применены к членам корпораций с уставной жесткостью.
Ректорам и ординарным профессорам духовных академий, не имевшим степени доктора богословия, было предложено дать подписку в том, что они обязуются в течение трех лет непременно представить диссертации или, вместо диссертаций, ученые сочинения по предмету своей кафедры. Не выполнившие этого обязательства должны были покинуть академии