Виноваты были, конечно, не только сочинения, но и недостаточно продуманная система экзаменов. Система подготовки к экзаменам, принципы составления экзаменационных вопросов и ответов студентов менялась – такие решения могла принимать сама академия в лице Конференции или общего совещания преподавателей. Так, например, в МДА в 1840–50‑х гг. на экзамен выносился не весь прочитанный в курсе материал, а отдельные вопросы, на которые сами преподаватели, читавшие лекции, писали и «сдавали» предварительно ответы – «записки» или «статьи»[771]. Ответы выдавались студентам, что, как кажется, мало соответствовало заявленному в 1808–1814 гг. стремлению к «учености». В проекте Устава духовных академий 1809 г. оговаривалась «метода» академического учения, главными принципами которой были развитие собственных сил и деятельности разума. Освоение материала, преподанного на лекциях, подразумевало систематичность, творчество, самостоятельность и хорошее знание источников[772]. Однако, если учесть, что на экзамене кроме выученных ответов дополнительными вопросами в большей или меньшей степени проверялось общее владение материалом, экзамены представляются более значимым мероприятием. Сходная системы была в эти годы и в других академиях. В академических экзаменах этих лет была еще одна странность: спрашивались не все студенты, а избранные, поэтому даже подготовленные студенты надеялись избежать личной ответственности. Кроме устных экзаменов проводи лись и письменные – «экспромты»[773]. К началу 1860‑х гг. корпорации всех академий стали замечать падение уровня знаний выпускников, с одной стороны, небрежение в посещении лекций – с другой. Увлеченные «рассуждениями» в сочинениях, студенты относились слишком легкомысленно к фактическому знанию, а тот анализ этого фактического материала, который пытались проводить преподаватели на лекциях, вовсе ускользал от их внимания. Об этом писал бакалавр МДА по классу философии своему отцу, магистру (1818) и бывшему преподавателю академии[774].
Отношение преподавателей к этой проблеме было неоднозначным: было досадно читать в полупустой аудитории лекции, на подготовку которых тратилось много сил и времени, но насильно загнанные слушатели вдохновляли мало. Преподаватель по истории Русской Церкви Е. Е. Голубинский признавался в воспоминаниях, что в начале его преподавания в МДА с 1861 г. «по временам чувствовалась горькая обида на студентов» за их равнодушие к лекциям, но он «считал недостойным порядочного ученого и порядочного профессора зазывать на лекции балаганным способом»[775]. Разумеется, предвидя перспективу получения готовых записок от преподавателей, студенты не считали себя должными тратить время на посещение лекций, когда в келье ждало начатое сочинение.
Ситуацию периодически старались исправить ректоры и инспекторы, ревнующие об учебной дисциплине: режим устрожался, студентов отправляли на лекции, но при ослаблении общей дисциплины аудитории вновь пустели. Были предприняты попытки усовершенствовать экзаменационный процесс и подготовку к экзаменам. В МДА в 1860 г. решили отводить на написание каждого сочинения определенный период: сочинение по тому или иному предмету давалось каждый месяц, на его написание после объявления тем отводилось строго 20 дней, ос тальные же 10 дней в месяц студенты должны были посвящать усердным занятиям по читаемым курсам – чтению рекомендованной литературы и повторению того, что сказано в классе[776]. Но необходимо было не только выделить время, но и побудить студентов в это время заниматься тем, для чего оно выделялось. Периодически во всех академиях принимались решения выделять часть лекционного времени на повторение пройденного и репетиции. Некоторые преподаватели пытались это осуществить: спрашивать у студентов «отчета» по тому, что было прочитано и даже по тем источникам и сочинения, которые были рекомендованы для самостоятельного чтения, а результаты учитывать при составлении списков[777]. В 1862 г. в МДА общее совещание преподавателей приняло решение изменить экзаменационную систему: 1) преподавателям к экзамену не составлять ни записок, ни тем более конкретных ответов на вопросы; 2) выносить на экзамены не отдельные темы, а все, что пройдено; 3) спрашивать всех студентов по всем предметам и «ответам на экзамене придавать значение при составлении списка»[778].
Но при любых условиях итоговые экзамены – в конце первого отделения по небогословским предметам, в конце второго отделения по богословским – имели очень важное значение. В первые десятилетия действия Устава 1814 г., когда система курсовых сочинений, представляемых на ученую степень, еще не развилась и диссертации представляли собой лишь письменные ответы на вопросы, экзамены были главным завершающим моментом академического образования или последним рубежом научно-богословской аттестации. Согласно Уставу, на предварительных испытаниях должны были присутствовать представители Конференции. Устав не уточнял, должны это быть внешние ее члены или внутренние, но разумнее было первое, ибо внутренние члены Конференции сами были преподавателями и экзаменаторами. По Уставу этих представителей должна была назначать Конференция, но на практике каждая академия действовала по своей традиции. Так, например, в МДА в 1820‑40‑е гг. «депутаты» от Конференции на предварительные испытания избирались в собраниях Конференции[779], а в 1850‑х гг. ректор сам приглашал на «частные» испытания по богословию студентов старшего курса кого-то из внешних членов Конференции, бывших в городе.
Ректоры МДА для повышения статуса этих испытаний часто приглашали единственного в Москве доктора богословия, кроме митрополита Московского Филарета (Дроздова), выпускника (1822) и бывшего бакалавра (1822–1827) МДА протоиерея Петра Терновского. Протоиерей П. Терновский занимал до 1858 г. кафедру богословия в Московском университете, поэтому имел опыт университетского проведения экзаменов, а после 1858 г. служил настоятелем московской церкви Святых апостолов Петра и Павла на Басманной, поэтому охотно соглашался вновь приобщиться к учено-научному процессу[780]. Нередко и правящий архиерей посещал эти предварительные испытания. Так, например, бывали на таковых в МДА митрополит Московский Филарет (Дроздов) (1821–1867), митрополиты Санкт-Петербургские Никанор (Клементьевский) (1848–1856), Григорий (Постников) (1856–1860), Исидор (Никольский) (с 1860 г.), митрополиты Киевские Евгений (Болховитинов) (1822–1837) и Филарет (Амфитеатров) (1837–1857), архиепископ Казанский Григорий (Постников) (1848–1856)[781].
«Решительные» или «публичные» испытания проводились по окончании всех предварительных, торжественно, в присутствии не только внутренних, но и внешних членов Конференции. Возглавлял комиссию иногда правящий архиерей, иногда кто-то из викарных епископов. Эти экзамены были единственной демонстрацией учебных успехов каждой академии, поэтому на них приглашались и важные лица академического города, не имевшие отношения к академии. Экзамены были испытаниями не только для выпускников, но и для преподавателей – тем более что с выпуском совмещалась обычно ревизия академии с проверкой программ, конспектов, записок[782]. Экзамен состоял из двух смысловых частей: из ответов студентов на вопросы, составленные преподавателем данного предмета, а также на вопросы, которые могли задавать все члены комиссии, то есть Конференции, но задавал обычно архиерей. Вопросов некоторых архиереев, особенно известных ученостью и строгостью, боялись не только студенты, но и преподаватели. Так, напри мер, всегда были серьезным испытанием для членов корпорации МДА экзамены с участием святителя Филарета (Дроздова).
После проведения итоговых экзаменов Конференции составляли окончательные разрядные списки выпускников. В первые годы деятельности преобразованных академий это деление на разряды и означало утверждение в той или иной степени. Однако уже с конца 1820‑х гг. итоговое – «курсовое» – сочинение приобретает большее значение, и определение в разряд становится потенциальной возможностью получения ученой степени. Те студенты, которые попадали по сумме баллов в 1‑й разряд, но сочинение их не могло быть признано магистерским, получали статус «старшего кандидата», то есть потенциального магистра. В этот же разряд попадали и потенциальные магистры с другими промахами и соответствующими условиями. Об условиях, которые ставились перед этими выпускниками, и их судьбе см. 3.3.
Устав 1814 г. включил в обязанности Конференции проводить испытания на соискание ученых степеней кандидата богословия и магистра академии не только для студентов академий, но и для любых выпускников семинарий, из монашествующих или белого духовенства, заявивших о таком желании[783]. Такое желание лицами, не кончившими академию, заявлялось крайне редко. Так, в 1820 г. «исправляющий должность профессора физики и математики» в Вологодской ДС священник Михаил Васильевский, из студентов семинарии, был допущен Конференцией СПбДА до экзаменов на степень, но не смог их выдержать удовлетворительно[784].
1869–1884 гг.
Новый Устав 1869 г. изменил всю экзаменационно-оценочную систему в академиях. Кандидатское сочинение писалось теперь на 3‑м курсе, а 4‑й курс выделялся в особую образовательную ступень. Специальных кандидатских экзаменов не вводилось, таковыми считались выпускные экзамены 3‑го курса. Устав неопределенно говорил о тех, кто может быть удостоен перевода на 4‑й курс: окончившие «в третьем курсе испытание с отличным успехом» (§ 136). В 1874 г. Учебный комитет признал достаточными для степени кандидата богословия – и, следовательно, для перевода на 4‑й курс – «в среднем выводе по всем предметам академического курса», за исключением новых языков, не менее «4» и по каждому предмету не менее «3». Для получения звания действительного студента достаточно было последнего требования – «не менее «3» по каждому предмету». При этом подчеркивалось, что в академиях нет разделений предметов на главные и дополнительные (как в университетах), поэтому для получения ученой степени важны успехи по всем предметам академического курса