Режим санкций делает будущее все менее предсказуемым. Дело может закончиться потерей всякой управляемости в РФ, внешней и внутренней. Но это не значит ни что так исчезнет Система РФ, ни что оттуда исчезнет Путин, а тем более «путинское большинство».
Санкции Евросоюза, очевидно, призваны были сформировать внутри РФ публичную группу их поддержки. Но чем политически стала бы эта группа? Будь она лоббистски эффективна, она не станет проевропейски ценностна. Будь она оппозиция, то столь суицидальный лоббизм и вовсе политически бесполезен.
Проблема оппозиции не в том, что та якобы не умеет «говорить с населением» – она непрерывно тараторит, однако про что? Оппозиция хочет рассказать путинскому большинству о «путинской коррупции»? У нас не верят в существование некоррумпированных людей. Некоррумпированного человека в РФ считают фантастическим зверем. Все используют преимущества, в обмен злоупотребляя правами. Даже порицание коррупции считают знаком причастности в ней. Воровство раздражает и утомляет человека, но люди догадываются, что оно обеспечивает режим распределения рент и бонусов в «социальном государстве РФ».
Еще глупее говорить с «путинским большинством» о Путине, ведь люди всегда готовы о нем поговорить! О его легендарных злодействах, сказочных красавицах-женах, деньгах и дворцах: весь набор сюжетов «Морфологии русской сказки». Мифологичные темы тяготеют к своему мифологическому герою, нисколько его не дискредитируя.
Проблема реальности в Системе РФ укрупнилась, но о ней по-прежнему некому и не с кем говорить. Если найдется кто-то, кто заговорит с бюджетниками о реальности, он и станет оппозицией или, возможно даже, самой властью. Но пока что обе функции совмещает лично Путин.
Часть 5 Большая стратегия либо большая война
2012–2014 были годами Putin’s moment. В 2015-ом настал мировой Kennan’s moment: державы, люди и силы должны выработать стратегию нового мира либо попытаться навязать свою прежнюю остальным. Последнее означало бы войну. Есть ли в России или в остальном мире потенциал для мирного варианта? Неизвестно. Моя ставка – на Систему РФ!
Глава 14Сдерживание по-русски и не по-русски
Политика сдерживания, как ее понимал Джордж Кеннан (containment), одна из труднейших для теоретиков, а для практиков особенно. Банальная трактовка, когда сдерживание понимают как вид угрожающего поведения и политика изоляции, здесь не рассматривается. Но каждый, кто знает, что такое настоящая сила, и сам ею обладал, понимает: бессильного сдерживания не бывает, а безудержная сила сама найдет свой конец.
В послевоенном американском докладе NSC-68 политика сдерживания обозначена как «являющаяся на самом деле политикой постепенного, расчетливого принуждения». Принуждение и сдерживание трудно политически различимы, само их различие в дозировке. Можно говорить о шкале интенсификации, от одного к другому – от сдерживания к принуждению.
Секрет успеха политики сдерживания заключался в наличии сил принуждения при снижении числа поводов для него. Containtment втягивал противника (в случае Кеннана – СССР) в долгосрочный процесс признания реальности. Контакт с реальностью подрывает утопию, сбивая агрессивный пафос навязывания себя. Глупо же устраивать театр с демонстративным битьем себя в грудь – ввиду американских авианосцев и ракет «Першинг» в Европе. Еще важно, чтобы сдерживаемый помнил, что и он сам также сдерживает противника.
Политика сдерживания должна быть готова к силовому отпору – иначе сдерживание просто блеф, и блеф будет вскрыт. Но симметрии сторон нет. Одна из сторон действует в своем обычном, технически-операциональном пространстве, другая застряла в догмах и сама в них не вполне верит. Москва не смела признаться себе в том, что она не адекватна в определении целей и принятии решений. Она запрещала себе об этом знать.
Сегодня, читая послевоенные дебаты между Кеннаном, Гартманом, Полом Нитце и другими, можно поразиться обилию оправдавшихся пророчеств Кеннана. Но секрет политики сдерживания не скрывали: это ставка на внутреннее развитие, включая развитие стратегического мышления Москвы. Сдерживание принуждало Кремль отнестись к реальности всерьез и начать ее мыслить, но идеологическая структура запрещала исследовать свои политические ограничения. Не вина политики сдерживания в том, что, начав мыслить, рекурсивный мозг Кремля схлопнулся, и Союз исчез.
Присоединение Крыма возродило дебаты о сдерживании России. Дискуссия на Западе идет по накатанным процедурам выработки подходов и оценки их перед тем, как прийти к консенсусному решению. Между тем и Россия продемонстрировала вклад в технологию сдерживания.
Назову это сдерживанием по-новороссийски.
«Новороссийская» модель сдерживания предполагает серию ударов по сложившемуся порядку в его уязвимом месте. Незащищенном оттого лишь, что его считают стратегически бесполезным (как Донбасс). Удар нарушает стратегию тех, кто ее имел или полагал, что имеет. Ошеломляет не военный результат (он ничтожен), а неясность уровня дальнейших угроз.
Политика России на востоке Украины от апреля к сентябрю 2014-го – серия странных действий в невыгодных местах, осуществляемых необычными субъектами. Стрелков, батальон «Призрак», Бородай и чеченский ОМОН опрокинули ожидания, создав на Западе страх перед чем-то еще более невероятным. Истерики телеведущих и кровожадные записи в блогах с требованием «идти к Ла-Маншу» (якобы отражающие цели «кремлевской партии войны») – часть той же схемы: пиротехнический спектакль с использованием тяжелых вооружений. Что приносит скорее психологический эффект, чем военный.
То, что выглядит «актом агрессии», по сути лишь дезинформационная операция на выигрыш времени. Вслед за чем в Кремле, вероятно, думали перейти к урегулированию.
Но такое сдерживание – не стратегическое, а тактика слабых. Согласно Генри Киссинджеру в его книге On China, нечто подобное практиковал еще председатель Мао в ранние годы КНР. Но для успеха нужны стальные нервы, дозировка, а главное – готовность подкрепить свой блеф, если уж придется, и прямым военным столкновением. Ничего подобного у Кремля не было, и по уважительной причине, – зачем? Так дорого у нас никто не платит за игру в покер.
Вопреки прессе, вероятным решением Запада не станет ни сдерживание, ни холодная война. По той причине, что Запад не может (как того требовала теория сдерживания) дожидаться внутреннего краха Системы РФ – встроенного модуля глобальной архитектуры.
Сегодня обсуждение стратегий «окружения», «сдерживания» и «разрушения» России ведут в жанре эксцентрических геополитических телешоу. Это мешает обсуждать реальность Большой коалиции против РФ – сама идея кажется безвкусно конспирологичной. Но ведь и прежде коалиции – например, позднее воевавшие в Первой мировой войне, складывались из воображаемых коалиций-призраков, направленных то против России, то против Австро-Венгрии, то против Германии.
Засилье вульгарных версий Большой коалиции не означает отсутствия тенденций, ведущих к ее созданию. Будущая главная сила Коалиции не всегда была ее архитектором, и не на всех этапах. Случалось, что сильный попадал в стратегический плен к слабым партнерам. Которые ему уже были не нужны, но средства затрачены и политически их нельзя потерять. (Что и произошло с Германией, втянутой в мировую войну Австро-Венгрией.)
Идея антироссийских санкций читается из Москвы как идея причинения нам страданий. Кому, в какой степени и за что – вопрос вне сюжета санкций для русского человека. Из России санкции считаются как суррогат войны.
Коалиция исключения России, формируемая США и Германией, это полувоенная коалиция. Она достает из Системы РФ мотив сопротивления превосходящей силе. Санкции раскалывают, бьют по российской экономике – но являются подачей Кремлю. Они формируют образ неодолимой силы врага – единственный мотив, заменяющий гражданскую религию в расколотой стране. Разрушающая сила санкций пробуждает наш потенциал сопротивления, создавая бесподобный союз господина с рабом у последней черты.
Результаты непредсказуемы ни для Путина, ни для лидеров Большой семерки. Путин если и потерпит фиаско, то не «в результате санкций», а внутри непредсказуемого сценария русского сопротивления – к которому, возможно, окажется не готов. А есть еще Украина. Сдерживание России с применением Украины, как полуавтономного органа самой России – жестокая игра с открытым финалом.
Российская пропаганда затрудняет стыдливому человеку обсуждать неприятный, но ощутимый уже тренд неорасизации России. И это не «русофобия» (старинный фетиш культурной антропологии, политически неактуальный).
Медиастандарт современного мира требует ротации модных угроз, обходя аудиторно невыгодные, сложные проблемы будущего. В этот разрыв и ворвется завтра антироссийская мода для глобальной черни. От отставных консерваторов времен Рейгана к молодой еврообразованщине, оперирующей заголовками прессы, как кантианскими императивами. Система РФ для них – это очень гламурная угроза. И работающий генератор новых модных угроз.
Глава 15По направлению к войне
Сегодня Россия в войне, хоть этого не признает. Беда не в этом лишь, а в нежелании мыслить войну. То российское поведение, которое сегодня представлено стране и миру, стратегически нище, а в военном сценарии самоубийственно. Это не значит, что русские не могут воевать. Но от войны до победы огромное расстояние, и его сперва проходят в уме.
Россия, много и страшно воевавшая страна, так и не создала значимой литературы по теории войны (следовательно, и по теории мира). В советское время этот дефицит ограждали цензурой авторов, пишущих о прошлой войне (о будущей писать не позволяли вообще, если не под грифом «Секретно»). Дефицит стратегии компенсировался лишь переводами американской литературы по стратегии войны. А что в РФ? В России, где обожают щеголять военно-стратегической терминологией, нет рефлексии связи политики и войны. Вот почему в войне 2014 года, осуществив блестящую (на взгляд служб тыла!) операцию в Крыму, РФ проиграла Украину заранее. Проигрыш думали возместить «Новороссией на Донбассе», но не преуспели и тут. При этом подорвав машинерию силы – ее экономические, финансовые и государственные институты.