Система наша безудержна и бывает в этом очень удачливой. Удачей было первое избрание Путина, и опыт с кланом Кадыровых в Чечне, и даже кризис в американской экономике 2008 года. Но удачи формируют в удачнике комплекс счастливчика. А безудержные счастливчики под конец проигрывают всё.
Система уязвима там, где ее считают почти всесильной, в пролонгации – в способности саму себя продлевать бесконечно. Но продлевая себя, надо чем-то жертвовать. Выборы в «самый выгодный момент» кажутся выигрышем, но могут вести к растрате ресурса поддержки, а не к его наращиванию.
Медведев и Путин увеличили сроки полномочий Государственной Думы до пяти лет. Смысл очевиден, это жест в пользу несменяемости и неизменности власти. Очередная защита всех, даже небольших потрясений, какими в эпоху стабильности стали выборы. Но выборы Думы в 2011 году породили сильнейшие потрясения, вошедшие в политическую историю России как «митинги на Болотной». А состав Думы подбирали для совсем иной эры, управляемой стабильности.
Протесты начала третьего путинского президентства взломали сцену, политика стабильности приказала долго жить. Возникла новая политика – конструирования врага. Политика «подавляющего большинства». Она не бежит от конфликта, а навязывает поддельный конфликт, диктуя образ врага и твое место «в битве» с ним, если сам не хочешь оказаться врагом. Дума-2011 легко вписалась в новые задачи, превратившись в сообщество, деятельность которого описывают терминами «взбесившийся принтер» и «госдура». Но в 2016 году предстояло ее переизбрание. Новая политика конфликта требует плановых обострений. Выборы зимы 2016 года перенесут на сентябрь, сократив полномочия Думы: фактически потеряв один политический сезон, тот вернется почти к прежним четырем годам.
Что мы видим в этом ходе власти? Отмену предположительной, гипотетической трудности, производимую с реальной затратой доверия сегодня. Это позволяет учесть одну важную особенность российского поведения: Система инстинктивно не терпит преград и препятствий. Они ей отвратительны, более даже, чем кризисы. Ограничения несносны для нас, если даже они непосредственно не мешают.
Чрезмерная сосредоточенность на мнимых угрозах – ресурс реального противника в будущем. Так ложная фиксация антикремлевской оппозиции 1990-х на фигуре Ельцина создала некогда кандидату Кремля Владимиру Путину прочный коридор, в тени которого он пронесся к успеху на выборах 2000 года.
Система РФ не терпит мировых рейтингов, особенно растущих коррупционных и снижающихся инвестиционных. Попытка посчитать несравненную Россию нас в принципе возмущает. Эталон мер и весов РФ один, и он хранится в Кремле.
Рейтинги современного мира обслуживают ликвидность его устоев. Они орудие давления на немодные экономики в немодных странах. Это не значит, что цифры кто-то подтасовывает. На спиритическом сеансе блюдечко бегает по столу, подчиняясь кинетике невротизмов участвующих. Рейтинги в экономике объективны постольку, поскольку невротичны. Рейтинг ААА в докризисное десятилетие 2000-х был долгой азартной истерикой желавших, чтобы глобальная экономика продолжала делать подарки. То же скажу и о рейтинге доверия власти в 12-летие «управляемой демократии».
Совсем другой невротизм сегодня – при виде России, забывшей о государственной предсказуемости, правительстве и прочих управленческих пустяках. Проблема рейтингования России не в том, что мы напугали рейтинговые агентства. Проблема в обратном: в нехватке у нас самих чувства опасности, связанной с состоянием страны. Такая Россия – место опасности, где залегание страхов вышло на поверхность, и ни одно мировое агентство не отбросит рисков столь азартной игры с глобусом. Вот почему Россия не имеет шансов быть «честно» измеренной – ни рейтингом агентства S&P, ни «аршином необщим» поэта Тютчева.
Часть 3 Игра на глобусе
Бесконечно ведут дебаты о том, какие из действий Москвы вызваны «внутренними», а какие «международными» соображениями. Этот спор бесполезен, поскольку Система РФ (как и прежде Союз, правопреемницей которого Россия является) имеет двойную идентичность и все главное здесь проходит вдоль границы, разделяющей страну и мир. Система продвигает себя в мире, как монопольного распорядителя Россией. Монополия над страной нужна ей, чтобы продать страну не единожды, а неограниченно и многократно. Мировые операции Системы – экзоскелет внутренней политики.
Глава 8Глобальность Системы, ее экспансия и продвижение себя
Говорят о «советском и постсоветском (российском) экспансионизме», но сравнение неверно, хотя Система РФ экспансивна. Джордж Кеннан в «Длинной телеграмме» описал прагматику сталинской экспансии, вдохновленной идеями унификации мира. Россия не планирует унификации мира, поскольку ту уже обеспечила глобализация. Зато она навязывает себя глобализации как обременение и ее составную часть.
Постоянную, отчасти выгодную нам путаницу вызывают трактовки действий России на мировой арене внутренними либо внешними обстоятельствами – те и другие всегда на виду. Однако Система РФ не является ни внутриполитическим, ни внешнеполитическим предметом.
Ее можно представить как поисковую систему для данного ансамбля социальных, сословных и этнокультурных образований. Увязывая возможность существования населений на столь большом пространстве с новыми внешними возможностями, она заменяет государственную среду в Северной Евразии. Извлекая из окружающих необходимые ресурсы, она строит на территории РФ временно устойчивые балансы. Эта единственная задача, которая успешно выполняется ею для данного евразийского множества.
Система РФ не геополитическая система. Она связана с ресурсами современной платформы глобализации, как предыдущие России связаны были с прошлыми глобальными платформами (Российская империя – с прогрессом Нового времени, СССР – с эпохой европейского модерна ХХ века). Но не может ни приступить к полноценному nation building, ни перейти в постмодернистскую фазу, наподобие Евросоюза.
Явно и грубо нарушив статус-кво в Европе 2014 года, Россия могла ожидать обвального ухудшения своих позиций, – но обвала не произошло. Режим антироссийских санкций возник, оказался малодействен. Каждый новый шаг усиливает в Европе разнобой, заставляя вспомнить о «Европе разных скоростей».
Политика исключения России несомненна, и со стороны США публично заявлена. Но США не могут зайти дальше, чем готова Германия, а Германия не зайдет слишком далеко, оторвавшись от упирающихся членов ЕС. У несогласных в Евросоюзе есть новый контраргумент – Китай. Легитимность экономических успехов Китая годами поддерживалась мировой прессой. Россия теперь в орбите КНР, и изоляция ее смягчена фактором китайской soft power: Путин принят в игру Си Цзиньпина. Китай не будет защищать Россию, но категорически не даст ей капитулировать перед западным режимом санкций. Политика исключения России – неумолимый каток суммы резолюций, изгнаний, санкций, возбуждения судебных дел – дробится, распадаясь на «казусы». Черный образ путинской России намечен, но, не складываясь в единое мировое мнение, не станет глобальным фактором. Вырастают новые европейские «пропутинские» лобби, часто не зависящие от Москвы. Итак, большая игра выиграна Кремлем? Нет еще. Система РФ снова зашла дальше самой себя. Внешние успехи укрупняют даже такие незначимые трудности, как очередные выборы в зарегулированной системе. Созданная глобальными зигзагами 2014–2015 гг. неопределенность пожирает силы Команды, и на простые задачи их не остается.
Часто трудно сказать, с чем имеешь дело – с государственным кризисом или политическим внутренним двигателем? Схема потери и возвращения внутренней устойчивости при добывании Системой новых ресурсов извне похожа на схему двигателя внутреннего сгорания. Вслед за выгодным для себя нарушением стабильности нарушитель сам теряет устойчивость. И ждет от мира новых подач.
Что понимали в РФ под приоритетом стабильности?
«Стабильностью» в РФ 2000-х именовали признание факта, что у РФ нет серьезного внешнего противника. Угрозой, заменяющей прежнего «ГП» – главного противника, могущего уничтожить страну первым ударом, ни Аль-Каида, ни Шамиль Басаев с ичкерийским подпольем не были. Все 1990-е годы новорожденное государство испытывало нехватку врага и потерянную связь внутренней и глобальной политики.
Система не находила такого внешнего зла, которое подсказало бы внутренний мотив. И вошла в режим стабильности, подавляя любой запрос на конфликт – провластный или оппозиционный. То, что назвали «управляемой демократией», или политикой стабильности, было борьбой с конфликтностью, вносящей раздоры. Это было скучное время заморозки конфликтов. Отказ от внутреннего и внешнего врага называли «застоем». Но стабильность нельзя было сохранить на той основе, на которой ее строили. Цифры большинства 2000-х годов означали ожидаемый размер электоральной поддержки. И тем самым стимулировали ожидание выборов.
Путинский консенсус стабильности распался вместе с «тандемом» осенью 2011 года. Виновником не должен был стать Путин – следовательно, им должен стать внутренний враг. В роли врага Медведев был недостаточен. После эксперимента «кампании борьбы с коррупцией в верхах» (опасной неудачи Команды Кремля) врага стали искать вовне. К тому времени стиль массовых истерик уже освоили – на деле Pussy Riot и телеспектаклях после разгона митинга на Болотной. Останкино превратилось в массированное пропагандистское «ультравещание». Понятие истины или факта, кроме эмоционально однозначных, было отменено.
В Систему, обленившуюся за 12-летие стабильности, ввели инъекцию агрессии. 2013 год подкинул Украину; телевидение разыграло ее как врага.