Режим санкций фактически слабо связан с дальнейшими действиями России. Пролонгацией санкций Соединенные Штаты и Евросоюз хотят зафиксировать конфликт на данном уровне и управлять им, не допустив эскалации. Того же хотят в Кремле. Но это не значит, что Кремль знает, как ему существовать в этом новом глобальном режиме санкций.
Политика санкций, собственно говоря, это политика репрессивного перевоспитания. В основе ее лежит известная философская догма «стимул-реакция», из учения советского академика Павлова. Изолированный объект, на который наложена изолированная репрессия, якобы «учится», меняя поведение предсказуемым образом. Этот бихевиоризм лагеря восходит к сталинскому «пенитенциарному истмату»: так в СССР и РФ перевоспитывают зэков.
В реальности же России важна только широта и емкость коалиции участников санкций. Большинство санкций эпохи холодной войны были бесполезны, ведь коалиция в биполярном билагерном мире была невозможна (Куба – классический пример, ЮАР эпохи апартеида, рассорившаяся с обоими лагерями, – исключение, ярко подтверждающее правило).
В постполярном мире возникла возможность универсальных коалиций, выступающих от имени МОМ: «мирового общественного мнения». США борются за то, чтобы создать и возглавить такую коалицию. Ожидаемый успех антироссийских санкций заключен в намерении снизить коалиционный потенциал той, против кого они направлены. Такая борьба ведет к переменам в глобальном управлении, но едва ли – к успеху.
Систему РФ санкции чрезвычайно тонизируют, но не могут ни уничтожить, ни даже ослабить подвижность («верткость»). Чрезвычайщина стимулирует, вводя нас в знакомый «лагерный тонус» – тревожный, репрессивный, изобретательный. Внутри Системы возникают новые, прежде невозможные союзы. Заметно падение антикавказских настроений в националистической среде после включения сил Рамзана Кадырова в борьбу на Донбассе. Заметно участие активистов недавнего «болотного движения» в поддержке кремлевского курса, а то и прямо в боях на Украине.
Режим антироссийских санкций является попыткой вмешаться во внутренние схемы российского поведения. Намерение властей Запада получить доступ к кремлевскому «программному коду» (В. Путин) дополняется нечеткой постановкой цели у западных «хакеров». Это не новая политика сдерживания, а попытка найти надежный инструмент внешнего управления РФ. Она отчасти удалась.
Легкомысленно осуждая внешнее управление странами, Москва выносила себя за рамки этой угрозы. Но с осени 2014 года мы уже фактически вошли в полосу реактивного управления. Действия Кремля, независимо от оценки их компетентности, явно реактивны. Сегодня Россия лишь реагирует на санкции, пытаясь давать отпор. Что это, как не внешнее управление? Устойчивая реактивность политики государства признак внешнего управления им. Но зависимое реагирование лишь запутывает международные дела страны, делая ситуацию опаснее.
Путина тормозит неизвестность возможных будущих действий Запада, а действия Запада сдерживает неясность ответных действий Путина. Но полной симметрии двух неясностей нет.
Путин персонифицирует для Европы старые страхи европейцев перед деевропеизацей Европы извне. Страх деевропеизации Россией глубже теоретических чучел «московского колониализма» и «тоталитаризма» – это страх потери идентичности европейцем. Он подобен русскому страху «окружения и распада страны» – возможно, оба страха возникли одновременно и связаны друг с другом.
Кремль устрашен множественностью центров принятия решений на Западе. Его останавливает неопределимость суммы сложения западных векторов решений, зато эта же плюральность предоставляет соблазнительный простор маневрирования.
Стороны режима санкций взаимно отслеживают впечатление, которое их шаги производят друг на друга. Сдерживая реакции и скрывая страх, они дозируют ответные маневры. (У азартных игроков это зовут poker faced.) Неизвестность обучается быть рефлексивной.
Режим антироссийских санкций – глобальный режим в двояком смысле слова. С одной стороны, он ограничивает мировой вес России в экономической, технологической и культурной перспективе. В то же время он импровизирует глобальную перестройку, назревшую независимо от России. И мы ждем, что режим санкций выявит места напряжений и откроет путь катастрофизму глобальных последствий. На это и рассчитывает правящая команда: Россия как мишень санкций должна стать бенефициаром их неучтенных революционных последствий.
Расчет политики выжидания многоцелевой. Во-первых, дождаться выброса скрытых мировых напряжений (которые в Кремле часто оценивают неверно. Например, что-то подобное бойне в Париже Москва ожидала, и именно потому неверно проинтерпретировала как «закат Евросоюза»).
Западная политика санкций не повысит склонность Кремля к прежней норме, а ведь именно это базовый аргумент санкций. Впрочем, очень рискован и наш соблазн воспользоваться деструктивными мировыми последствиями санкций или даже их усугубить.
Контригрой России может стать затягивание процесса при вовлечении в него новых незападных участников. Это подрывает шанс нормализации, толкая всех в противоположную сторону. Если вообще возвращение к норме возможно в принципе.
Особенностью политики антироссийских санкций является непредсказуемость шагов участников конфликта для них самих. Отсюда такой фактор режима санкций, как мобилизация и готовность всех к внезапным разворотам.
Готовность не равна и ограничена материальными и нематериальными факторами. В конечном счете от этого зависит исход игры, но от этого же зависит и масштаб последствий. При отливе, как говорит У. Баффет, «мы увидим, кто был без плавок». Игроки разгорячены рисками, удваивая свое внимание и подвижность. Опасно недооценить азарт, который у них возникает, и особенно панические состояния, которые станут толкать их под локоть.
Возникла необходимость в перерасчете времени. Путин, отвергающий фактор времени внутри страны, для всего мира сам стал фактором, жестко сокращающим сроки. Но режим санкций явно устойчив, и все обдумывают выгоду, которую смогут извлечь. Эта мотивация, оттеснив начальные цели санкций, постепенно становится основной.
Система РФ хотела бы выйти из режима санкций, но не хочет возвращаться к досанкционному ancien régime. Россия не признает своей вины за подрыв порядка, который в украинском крахе показал неустойчивость. С точки зрения Команды Кремля, их крымская игра ничем не отлична от игры саудитов с ценами на нефть.
Кто сегодня реально совершает бесповоротные шаги? Одна Россия. Прочие все еще верят, что смогут вернуться, и только Путин знает: возврата нет. Это делает его заново сильным, для многих опасным партнером.
Глава 10Ложные друзья аналитика Системы РФ
Система (в отличие от описанной Кеннаном советской) терпит и поощряет неопределенную массу версий своего устройства. От «тоталитаризма» и «колониальной империи» до «геополитики Путина» и «мягкой автократии». Разница концепций политически несущественна, а сами они не соотносятся в поле стратегий. И каждая из версий указывает на реальный неопознанный фактор, но не зная какой.
Геополитика – вот удобный способ «видеть общую картину», ничего ни о чем не зная. Геополитик мгновенно даст правдоподобную версию любой политики, о которой узнал от начальства. Геополитика умеет приписывать врага в сколь угодно нейтральный ландшафт, а тем более в неясную ситуацию. Подделывая факты, Система РФ подделывает и их связь в общей картине.
Есть понятие «ложные друзья переводчика». Когда слово на слух звучит понятно, но смысл его совершенно другой. А есть ложные друзья аналитика, например «империалистические планы России». Дело в том, что скорее все наоборот – при непонятности национальных интересов власть бессильна строить стратегию. У Российской Федерации изначально не было врага – и его выдумывали, а исходя из этого, придумывали себя. Что такое «большой имперский нарратив»? Ведь империи нет, и ни одной реальной задачи, которую решала империя, нет.
Имперский проект России – это литературно-художественный проект. Имперские литераторы имеют влияние. Это влияние всегда лишь отчасти политическое, а более эстетическое. Но люди, которые пишут геополитическую беллетристику, как Проханов или Дугин, – довольно популярные писатели. Такие люди с их эстетикой всегда оказывали влияние на силовые кадры. Имперская беллетристика прямо на политику не влияет, зато влияет на читателя-офицера. Безответственная риторика в сочетании с действиями на Украине пугает, но в ней нет ни имперского, никакого вообще проекта. Даже задача сохранить союзников России противоположна задаче экспансии. При попытке расширения страна потеряет всех тех союзников, что имела.
В чем строгость постановки вопроса о России Джорджем Кеннаном? Он отказался приспосабливать стратегию к любым версиям о власти в России, переступив через все объяснения «русским колониализмом» и «наследием царизма». Глядя на игру Москвы, он сказал: русские определились, они не изменят своего поведения ради нас. Отбросив зачарованность персоной Сталина, Кеннан опередил и его самого, так и не признавшего советскую систему законченной. Сталин фантаст, а Кеннан реалист: дело сделано. Советское поведение таково, что бы советские о себе ни мечтали.
Кеннан отец стратегического понимания русского поведения. Игрок его стиля видит чужую игру как поле для своей. Вот почему автор стратегии сдержи