роклятья не поведется и не запустится.
– Да уж, не завидую я этим парням, – по ту сторону остекления кабины в свете прожекторов пара аэродромных техников на тележке токала тысячефунтовку. С неба неторопливо кружась сыпались крупные хлопья снега, красиво подсвечивались в лучах искусственного освещения и беззвучно ложились на бетон.
– Что? – Второй пилот оторвался от планшета, в котором что-то сосредоточенно черкал.
– Говорю, что тягать бомбы на морозе под снегом – удовольствие крайне сомнительное.
– Зато по тебе не стреляют, – пожал плечами второй пилот, – по нам правда последнее время тоже не особо. Но да, нужно признать, что я не поменялся бы.
– Вот и я об этом.
По первой союзники пытались бомбить точечно стратегические промышленные и военные объекты: заводы, железнодорожные узлы, мосты плотины. Однако дневные налеты показали такой уровень потерь, что от них пришлось быстро отказаться. Ночью же попасть в цель размером меньше, чем «город» было практически невозможно. По правде говоря, и в город попадали не всегда.
– Что у нас сегодня, Стив? – Второй пилот кивнул на конверт с полетным заданием на предстоящий вылет.
– Штутгарт, – командир экипажа флайт-лейтенант Стив Ирвинг сунул конверт в нишу за штурвалом и вернулся к предполетной проверке систем бомбовоза.
– Понятно, поэтому и тащат дополнительные бомбы. В перегрузе пойдем.
«Паспортная» боевая нагрузка новейшего четырехмоторного Стирлинга составляла внушительные шесть с половиной тонн. Ну или четырнадцать тысяч фунтов, если в имперской системе мер. Впрочем, здесь на землях Франции, пользовались метрической системой, так что не привыкшие к этому подданые британского короля постоянно матерились и перемножали в уме килограммы в фунты, километры в мили, а литры в галлоны.
Шесть с половиной тонн эта машина могла отвезти на расстояние в тысячу километров, вывалить над целью и, если повезет, вернуться обратно. До Штутгарта же лететь было меньше двухсот, а значит вместо лишнего топлива можно было взять пару-другую лишних пузатых подарочков для усатого ефрейтора. Благо и повод имелся. 12 января – крещение.
В свете фонарей мелькнула цистерна топливозаправщика. Ребята в черных комбинезонах БАО споро начали разворачивать рукава и вот стрелка показателя уровня топлива потихоньку поползла вправо.
Сами французы и их союзники налетов почти не опасались, поэтому даже тут – сравнительно недалеко от фронта – светомаскировкой никто не заморачивался. Во-первых, у бошей было все плохо в дальней авиации, а во-вторых, британцы в конце осени таки поставили французам свои радары и теперь о приближении вражеских самолетов, они узнавали заранее.
Наконец все приготовления были закончены, предполетная подготовка завершена, и рация голосом командира полка дала команду на взлет. Машины начали степенно выруливать на взлетную, выстраиваясь в длинную колонну. Рев двигателей, выходящих на максимальные обороты, длинная бетонная полоса, снежинки, бьющие в лобовое стекло. Штурвал на себя – отрыв.
Из-за опасности столкновения в воздухе при таких коротких ночных налетах в плотный строй бомбардировщики не собирались. Действовали по-отдельности, благо лететь не далеко.
Забравшись пологой спиралью на максимальную для себя высоту, стали на курс. От Безансона, на который базировалась их эскадрилья, до цели – чуть больше трехсот километров, из них над вражеской территорией – половина. Пятьдесят пять минут полета – даже заскучать не успеешь.
По ту сторону стекла стояла абсолютная непроглядная тьма. Молодая луна давала совсем мало света и лишь звезды все так же мерцали в вышине.
Ближе к фронту низкая облачность рассеялась. Где-то далеко внизу можно было разглядеть отдельные огоньки. Сложно сказать, были ли это горящие поздним светом окна, фары автомобилей или одинокие фонари, подобно маякам обозначающие путь припозднившимся гулякам.
– Да, не хотел бы я жить около линии фронта. Того и гляди какая-нибудь гадость на голову прилетит, – голос второго пилота вырвал командира экипажа из медитативной задумчивости.
– Тридцать миль это еще ничего, – флайт-лейтенант напряженно вглядывался в черный океан под ними. – А вот как существовать тем, кто жил прямо у границы – не очень понятно. Страсбург вот у лягушатников или, например Фрайбург у бошей. Он как раз где-то под нами должен быть. Ага! Вот оно.
Снизу из точки далеко внизу и немного сзади ударил длинный узкий как рапира луч света. Тут же ожило переговорное устройство:
– Командир вижу световое целеуказание. Пересекаем линию фронта. Курс верный, если не будем менять скорость, то до выхода на цель двадцать одна минута.
– Принял, – и уже всему экипажу, – парни, идем над немцами, всем внимательно, нас могут встречать.
Ночных истребителей у люфтваффе было совсем мало, зенитчики в темноте тоже особо не настреляют, но и совсем расслабляться на боевом задании – последнее дело.
Двигатели ровно гудели, пожирая километр за километром, стрелка хронометра также неторопливо отсчитывала секунды и минуты подлетного времени. Точность бомбометания завесила в этот раз исключительно от мастерства штурмана. Немцы после первых же ночных налетов озаботились светомаскировкой и теперь определить, что находится под тобой – город или пустое заснеженное поле стало решительно невозможно. Поэтому и летали бомбить только прифронтовые цели – больше шансов хоть куда-то попасть.
– Время! Приготовиться к сбросу бомб. Пошли родимые!
Восемнадцать тысячефунтовок одна за одной ушли в темноту под самолетом. Самолет, избавившись от смертоносного груза вздрогнул всем фюзеляжем и дернулся вверх.
– Поворачиваем домой, парни, курс двести семьдесят три, не расслабляться. Сейчас они зашевелятся от такой побудки.
И действительно: первые бомбы достигли земли – где-то далеко внизу вспухали и тухли кажущиеся с такого расстояния совсем крошечными шары разрывов. Одновременно с этим впереди и чуть левее курса самолета в небо ударил луч зенитного прожектора. Потом еще один. И еще несколько штук.
Корпус самолета накренился влево, закладывая пологую дугу. Обратно, согласно полетному плану, следовало лететь другим маршрутом – напрямую к фронту и уже над своей территорией в спокойной обстановке выходить к аэродрому. К этому моменту должно было начать светать, а значит проще было найти свой аэродром и сесть без происшествий.
Но до линии фронта еще нужно было долететь. Немцы же, явно были против. Лучи прожекторов, до того беспорядочно шарившие по ночному небу вдруг скрестились в одной точке. Зенитчики кого-то рассмотрели, хорошо, что не их самолет. В том месте начали густо-густо мелькать вспышки разрывов зенитных снарядов. Оставалось, только пожелать немцам промазать. Ничем другим помочь брату-бомбардировщику в этой ситуации было невозможно.
Однако самолет продолжал поворачивать, оставляя немецкий город, негостеприимных зенитчиков с их прожекторами и ахт-ахтами за кормой. На этот раз им удалось уйти не замеченными. Еще спустя пять минут, убедившись, что по ним никто не стреляет и волноваться не о чем, командир спросил скорость до крейсерской – что бы не насиловать двигатели – и достав из внутреннего кармана жестяную фляжку сделал пару глотков. Шотландский виски опалил горло и ухнул в желудок. Прислушался к ощущениям, решил, что пока достаточно и молча передал флягу второму пилоту. Тот так же молча – в каждом экипаже со временем вырабатывались свои мелкие традиции и можно даже сказать ритуалы – сделал глоток, завинтил крышку и передал обратно. У экипажа самолета Шорт Стирлинг, бортовой номер ST 49 сложилась традиция после разворота домой пить по глотку виски. По одному – самолет все же еще требовалось довести до базы и посадить, желательно одним куском.
Внезапно в равномерный гул двигателей ворвался другой звук. Звук удара металла об металл. Со стороны правого крыла полыхнула вспышка, остекление кабины опять же с правой стороны взорвалось осколками, а второй пилот как-то неестественно дернулся и повис на привязных ремнях. Все это заняло буквально несколько секунд, в течение которых флайт-лейтенант впал в какое-то оцепенение. Вернул его в себя ледяной воздух, враз заморозивший лицо и выдувший большую часть кислорода из кабины. На высоте в пятнадцать тысяч футов на открытом воздухе без дополнительного притока воздухе весьма неуютно.
Придя в себя, Ирвинг отработанным движением натянул на лицо кислородную маску. На перчатке поле этого показались пятна крови. Пара касаний лица – так и есть вылетевшее, вернее влетевшее внутрь стекло нанесло несколько порезов на лбу и щеке. Впрочем, это была сейчас самая маленькая из его проблем.
– Экипаж доклад!
– Хвостовой стрелок в порядке. Вижу несколько дырок в фюзеляже.
– Верхний стрелок – ранен в ногу. Осколком, судя по всему. Командир, у нас крыло горит!
– Бортинженер в порядке. Мы лишились двух двигателей. Горит крыло. Я перекрыл подачу топлива, сейчас потухнет. Гидравлическая система теряет давление. Командир мы в жопе.
Штурман и носовой стрелок не отозвались.
– План такой: перелетаем линию фронта и прыгаем. Шансов сесть у нас нет. Помогите, кто-нибудь раненному, посмотрите, что с остальными. Роджер, – второй пилот, – кажется все.
Флайт-лейтенант бросил взгляд на приборы. Машина постепенно начала терять высоту. Но это не страшно. С высоты в пятнадцать тысяч футов, они могли до своей территории допланировать вообще без двигателей. А вот то, что изменившаяся аэродинамика и двигатели, работающие только с одной стороны, тянули самолет на циркуляцию было хуже. Он попытался парировать отклонение штурвалом, но, судя по всему, пробоина в гидравлической системе оказалась больше, чем докладывал бортинженер, и самолет едва откликнулся на движение органом управления.
Вновь ожило переговорное устройство.
– Командир, штурман и стрелок убиты. Какие будут приказания?
Стив Иринг бросил взгляд на часы. Они летели от Штутгарта к фронту уже пятнадцать минут. Пусть средняя скорость около двухсот миль, то есть пролетели примерно пятьдесят. А там как раз где-то пятьдесят и есть. Нужно еще минут десять протянуть для надежности и прыгать. О том, чтобы пытаться сажать самолет, вернее то, что от него осталось, не могло быть и речи.