В первый день я чувствовал себя в закусочной чужим, белой вороной среди людей, лица которых большей частью были мне знакомы,- наверное, с завода.
Моего появления никто, понятно, не отметил. Больше того, меня вообще не замечали. Пышноусый мужчина за стойкой, лицо которого под лампой дневного света казалось средневековым и которого все звали Зулум, Зулум-джан, даже бровью не повел, когда я попрасил всего одну порцию шашлыка и бутылку минеральной воды.
Я сел за стол в углу, у стены. Спустя несколько минут Зулум, протянул мне бутылку минеральной воды, завернутый в лаваш[Лаваш - тонко раскатанный хлеб, выпекаемый в тонире - специальной печи, устроенной в земле. ] шашлык и небрежно нарезанный на тарелке салат из парниковых помидоров и огурцов.
Я растерялся: салата ведь я не просил, не чужой ли дали, не ждет ли его кто-то?
- На, бери, дорогой,- тоненьким голоском произнес пышноусый Зулум.
- Но я салата не заказывал...
Неожиданно Зулум улыбнулся и подмигнул мне, дескать, понимаю, первый раз пожаловал сюда. И сказал:
- Возьми, дорогой. Как же можно без зелени?
Шашлык был вкусный.
Я ел медленно, разглядывая сидящих вокруг людей, которые, наверное, приходят сюда из разных концов города.
По-видимому, это - почитатели Зулума, считающие настоящими и безупречными именно его шашлыки.
Потом мне надоело изучать этот люд. Ничего интересного: едят, курят, расплачиваются и уступают свое место другим.
Есть на свете одна Седа, и это Седе я на следующий же день рассказал об уходе Асмик. Она не поверила, решила, что я шучу.
- И это уже не впервые, - сказал я,- потому никакая не случайность. Асмик стала просто невыносимой...
- Знаешь, Левхш? - прервала меня Седа.- Избавь меня от подробностей ваших семейных неладов.
Действительно, зачем я рассказал это Седе? Зачем? Наверно, оттого, что у каждого человека есть на свете кто-то близкий, кого вспоминаешь, когда тебе особенно трудно. Так разве мне нельзя поделиться с товарищем?..
- Ты уже зрелый мужчина, Левой,- устало проговорила Седа.- Даже опытнее иных, потому что ведь не от всякого мужчины уходит жена.
- Что ты этим хочешь сказать? - рассердился я.
- Только то, что мы не дети. И чужая женщина никогда не может быть другом женатого человека. Понятно? Ты химик, а я обыкновенная лаборантка. И все. Может быть, ты еще попросишь меня сходить за твоей супругой?
- Зачем ты так? - обиделся я.- Я и сам за ней не собираюсь. И уж тем более не только тебя, никого не попрошу о подобной услуге. Наше супружество так должно было кончиться, так оно и кончилось. Прости, что я навязал тебе свои неприятности. А не желаешь, чтобы я считал тебя своим другом, пожалуйста...
Седа, усмехаясь, отошла, и л еще раз убедился, что нет на свете женщины, чьи действия были бы более, или менее логичны. От них только и жди какого-нибудь .выверта. Сегодня тебя бросят без всяких объяснений, завтра обругают за то, что назовешь женщину другом, послезавтра еще чтонибудь... И так всегда.
Я, может, и заказал бы вторую порцию шашлыка, но к моему столику подошли двое, спросили, нельзя ли подсесть.
Я, конечно, позволил, но, допив оставшиеся полстакана минеральной воды, поспешил уйти из подвальчика.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
- Мудрая игра,- сказал дядя в этот вечер.- Единственная игра, которая заставляет человека шевелить мозгами, думать. Ты на футбол ходишь?
- Никогда не был на стадионе,- ответил я.
- Говорят, что и футбол, конечно - дядя умолк, подыскивая нужное слово. Почесал в голове и проговорил: - Но интеллектуальная игра - это шахматы! Обдумывая каждый следующий ход, надо быть стратегом, философом, наконец, художником. А может, кстати, наоборот?.. Может, шахматы приводят в конце концов к тому, что человек становится философом?.. Как ты думаешь?..
- Не знаю,- чистосердечно признался я.
- Четверть века я играю в шахматы сам. с собой. Да, сам с собой. И ни разу не изменил этому своему принципу! - гордо сказал дядя.
- Собираюсь! - огорошил меня дядя.
- Не верю,- сказал я.
- Поверь. Шахматы открыли мне одну великую истину. Дотоле, пока человек в жизни сам себе противник, пока он одинок и вокруг него никого, не понять, выигрывает он или терпит поражение. Понимаешь? Чтобы знать, победитель ты или побежденный, необходимо иметь партнера, товарища в игре. Вот это и есть истина. Но бывает, как видишь, и так, что для осознания этой истины теряешь четверть века из своей такой недолгой жизни.
- Это очень грустно.
- Конечно, грустно. Но не такие уж это пропащие годы. Ты наверняка теперь поверишь, если я скажу, что. отчужденность в конце концов приводит к патологии. Твоя.жена тебя бросила. Это, видимо, такая судьба у всех у нас в роду, но ты смотри, никогда не играй сам с собой в шахматы. Ты слушай меня. Успеешь еще полистать книгу.
Я положил на стол пухлый исторический роман.
- Выясняется, что свою жизнь я прожил для себя. И только одно я могу в результате оставить тебе в наследство - мой жизненный опыт.- Дядя ставшим уже привычным движением сгреб с доски шахматные фигуры. - Бывает и так,сказал он,- не окончив игры, прекращаю ее. А знаешь почему? Потому что вдруг вижу, что сделал намеренно неверный ход, дабы черные потерпели поражение. Так получается в тех случаях, когда, не знаю почему, я думаю, что мое истинное "я" играет белыми.
Дядя умолк. Потом снова установил на доске фигуры.
И опять начал играть сам с собой.
- Но это же самообман? - сказал я.
- Верно. Потому игра и прекращается. И в жизни иногда одинокип ушедший в себя человек тешится самообманом. А опомнится - уже поздно. Разница между жизнью и шахматами в том, что в шахматах можно с легкостью сбросить фигуры с доски, а в жизни ничего не сбросишь.
Я мало что уяснял себе из размышлений дяди. Чувствовал, что он хочет вложить в меня что-то полезное, мудрое.
Но изъяснялся он слишком сложно. Может, это только так казалось, что сложно?..
Я глянул в напряженное, сосредоточенное лицо дяди.
- Ничего не сбросишь, ни в чьей жизни,-: не поднимая головы, сказал он.- Правильно говорю? Ни в чьей!..
- Конечно,- механически ответил я.
- Говоришь, сколько дней, как Асмик ушла? - спросил вдруг дядя.
- Недели две уже будет.
- И что же ты столько времени ничего не говорил?
- Думал, она вернется,- стал оправдываться я.
- А сейчас больше не надеешься?
- Нет!-ответил я.- И жизнь стала какой-то бессмысленной.
- Ты просто не привык еще жить один. Это пройдет. А смысл придает жизни сам человек. Больше никто. Ясно? Посмотри-ка, кто там стучится.
Я с трудом одолел старый замок. Передо мной стояла Джуля.
- Здравствуй, Левой.
Она прошла в комнату, я последовал за ней.
- Поздравь меня, папа! - сказала она, подставляя дяде щеку.
Акоп Терзян поцеловал ее, что-то пробормотал, потом громко спросил: - А с чем?
- Меня перевели на другую работу. Я уже говорила тебе об этом.
- На химический завод? - спросил дядя, и в голосе его мне послышались тревожные нотки.
- Ага! - кивнула Джуля.- Секретарем заводского комитета комсомола.
- Гмм!.. Я же тебе не советовал этого...
- Товарищи сочли, что я обязана согласиться. Убедили, что мое место там.
- Что они еще говорили? - поинтересовался дядя.
- Еще?..-Джуля потянулась к нему.-Поцелуй еще разок, скажу.
Дядя, улыбаясь, покорно выполнил ее требование.
- Ну?..
- Говорили, что это большая организация и работа очень ответственная, что я наберусь опыта, а потом меня продвинут и дальше. Так и сказали. Даже обещали, что это будет скоро... Честное слово.
- Гмм! - снова закашлялся дядя.- Что ты скажешь, Левой?
- Оно, конечно, хорошо! Поздравляю!
- Вместе поработаем! - сказала Джуля. - Все будет хорошо. Асмик вернулась?
- А откуда ты. знаешь, что она ушла? - удивился я.
- На днях ее встретила. Она была какая-то не своя. Помоему, ждала, что ты придешь мириться. Не сердись, Левой, но ты ведешь себя по-свински. Говорю это тебе по-родственному и по-товарищески. Честное слово, нельзя так.
- Спасибо! - сказал я и надел пальто.- Пойду. Уже поздно. Спокойной ночи.
- Когда будешь свободен, заходи. У меня к тебе дело. Благо, теперь не далеко ходить.
- Зайду,- пообещал я.
И, не оглядываясь, спустился по темной лестнице.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Собираясь перейти улицу, я вдруг заметил Симоняна.
Он был еще далеко, и я решил притвориться, что не вижу его. Но тут же услышал:
- Левой!
Пришлось остановиться. Симонян, прибавив шаг, нагнал меня.
- Привет!
- Здравствуйте,- ответил я и, чтобы хоть что-то сказать, спросил: - Как поживаете?
Симонян, не отвечая, сказал: - Ты далеко живешь?
- Далеко.
- Очень?
- Пойдемте пешковд, - предложил я.
- Пошли,- обрадовался он.- Очень люблю ходить пешком.
На удице было безлюдно. Мы шли. мимо парка. Ветви деревьев поникли. Обещали, что зима в этом году и настоящие холода еще впереди, ждать их надо дней через десять - пятнадцать.
Мы долго шагали молча. Я начал злиться. И наконец не выдержал, спросил:
- Зачем вы меня окликнули?
- Люблю общество приятных людей,- ответил он.
- Это я-то приятный человек? С каких пор?
- С первого же дня, как знаю тебя. Я быстро распознаю людей.
Дошли до цирка. У киоска он остановился.
- Подожди, сигарет куплю. Ты какие куришь?
- У меля есть,- сказал, я.
Но он все-таки купил две пачки "Шипки" и одну протянул мне. Я попробовал отказаться, но он заставил взять, вдруг, говорит, пригодятся, ужасно ведь, если у.курящего человека нет ничего про запас и приходится маяться, скажем, целую ночь...
- Ведь уже тюд, как ты работаешь в институте? - спросил он.
- Чуть больше.
- А я уж пятнадцать лет на заводе,- сказал он.