карабинери подстрелил его из-за куска сыра.
В те недели, что ушли на выздоровление, Тури раз за разом проигрывал в голове дни, когда он и другие деревенские жители собирались на центральной площади в ожидании габеллоти, надсмотрщиков из больших поместий, которые выбирали, кого увезти до вечера на работу – за нищенскую плату, – и вид у них был такой, словно им принадлежит весь мир. Урожаи распределялись так несправедливо, что крестьяне после целого года работы становились еще беднее, чем до того. Тяжелая рука закона карала обездоленных, а богачам прощались все грехи.
Тури поклялся, что если выздоровеет, то добьется справедливости. Никогда больше не будет он бесправным парнишкой, отданным на волю судьбы. Он вооружится – физически и духовно. В одном Тури был уверен: впредь он никогда не окажется беспомощным перед миром – как тогда, с Гвидо Кинтаной или с полицейским, который выстрелил в него. Прежнего Тури Гильяно больше не существовало.
В конце месяца доктор посоветовал ему отдохнуть еще несколько недель, постепенно привыкая к нагрузкам, и Гильяно, надев монашескую рясу, начал совершать прогулки по территории монастыря. Аббат проникся к юноше симпатией и часто сопровождал его, рассказывая о том, как сам в молодости путешествовал по дальним странам. Его симпатию укрепило еще и щедрое пожертвование Гектора Адониса – якобы чтобы тот помолился за души бедняков, – и личная рекомендация дона Кроче присмотреться к пареньку.
Что до самого Гильяно, он был поражен тем, как живут монахи. В краях, где люди почти что голодали, где крестьянам за поденную работу платили по пятьдесят чентезимо в день, монахи-францисканцы жили как короли. Монастырь был по сути гигантским процветающим поместьем.
Там имелся и лимонный сад, и роща олив, древних, как сам Христос. Была небольшая плантация бамбука и собственная бойня, куда отправляли овец из овчарни и свиней из загонов. По двору стайками бродили индюки и куры. Монахи каждый день ели мясо, а не одни спагетти, и пили домашнее вино из собственного громадного погреба, и покупали на черном рынке табак, который курили как дьяволы.
Но и работали они тяжело. Трудились от зари дотемна – в рясах, подоткнутых до колен, истекая потом. На головы с тонзурами, для защиты от солнца, они нацепляли дурацкие американские шляпы, коричневые и черные, которые аббат выменял у какого-то армейского офицера-снабженца за бочонок вина. Монахи носили шляпы каждый по-своему: кто с опущенными полями, по-гангстерски, кто с загнутыми кверху, так что в ложбинку можно было прятать сигареты. Аббат постепенно возненавидел эти шляпы и запретил надевать их куда-то кроме огорода.
На следующие четыре недели Гильяно стал таким же монахом, к вящему удивлению аббата охотно работая в саду и на полях, помогая другим монахам перетаскивать тяжелые корзины с фруктами и оливками в амбар. Он чувствовал себя гораздо лучше и наслаждался трудом, с радостью демонстрируя всем, какой он сильный. Его корзины нагружали доверху, но он ни разу даже не согнул коленей. Аббат, с гордостью взиравший на него, сказал, что Тури может оставаться в монастыре, сколько пожелает, – у него есть все качества настоящего человека Божия.
Четыре недели Тури Гильяно был счастлив. В конце концов, он же восстал из мертвых телом и душой, вынырнул из бреда и снов. Ему нравился старый аббат, говоривший с ним доверительно и открывавший секреты монастыря. Старик хвастался тем, что всю продукцию продает сразу на черном рынке, не сдавая на правительственные склады. За исключением вина – его монахи поглощают сами. По ночам в монастыре пили и играли в карты, приводили даже женщин, но аббат закрывал на это глаза.
– Времена сейчас суровые, – объяснял он Гильяно. – Блаженство на небесах – слишком дальняя перспектива, людям нужно получать какое-никакое удовольствие. Господь их простит.
Как-то раз, в дождливый полдень, аббат провел Тури в противоположное крыло монастыря, где располагался склад. Тот был забит священными реликвиями, изготовленными ловкой командой монахов. Аббат, как обычный лавочник, жаловался на тяжелые времена.
– До войны дела у нас шли отлично, – вздыхал он. – Склад никогда не наполнялся больше чем наполовину. А теперь только посмотри – сколько тут накопилось сокровищ! Вот это, к примеру, косточка из рыбы, которую преумножил Христос. Посох Моисея, с которым тот отправился на Землю обетованную.
Аббат сделал паузу, с хитрым довольством глянув в изумленное лицо Гильяно. Его собственная костистая физиономия растянулась в лукавой улыбке. Пнув ногой гору деревяшек, он сказал, чуть ли не похваляясь:
– Это был наш самый ходовой товар. Сотни щепок с креста, на котором распяли Иисуса. А в этой корзине можно найти мощи любого святого, какой придет на память. Нет на Сицилии такого дома, где не хранили бы косточку какого-нибудь святого. Есть еще отдельная кладовая: там у меня тринадцать рук святого Андрея, три головы Иоанна Крестителя и даже семь комплектов лат, в которых сражалась Жанна д’Арк. Зимой наши монахи ходили по всей стране, торговали этими сокровищами.
Тури рассмеялся, и аббат улыбнулся в ответ. Однако в действительности Гильяно думал, что бедняков обманывают все – даже те, кто должен указывать дорогу к спасению. Это тоже следовало взять на заметку.
Аббат показал ему большой кувшин с медальонами, благословленными кардиналом Палермо, тринадцать плащаниц, которые были на Христе после казни, и две черные статуэтки Девы Марии. Тури Гильяно перестал смеяться. Он рассказал аббату о черной Пресвятой Деве, которая стояла в доме у его матери – та владела ею с самого детства и очень почитала, статуэтка передавалась в семье из поколения в поколение. Неужели и она подделка? Аббат добродушно похлопал юношу по плечу и сказал, что такие копии изготавливались в монастыре больше сотни лет – их вырезают из добротной древесины олив. Однако он заверил Гильяно, что и у копий есть своя ценность, потому что делают их немного.
Аббат нисколько не стеснялся признаваться убийце в столь постыдных для святого человека деяниях. Тем не менее неодобрительное молчание Гильяно сбивало с толку. Словно в свою защиту аббат сказал:
– Помни, мы, кто посвятил себя Господу, тоже живем в материальном мире, с людьми, которые не собираются ждать высшей награды на небесах. У нас есть семьи, и мы должны им помогать, оберегать их. Многие наши монахи – бедняки, и семьи их бедны – настоящая соль земли. Мы не можем позволить, чтобы наши сестры и братья, племянники и племянницы погибли от голода в нынешние суровые времена. Святая Церковь тоже нуждается в нашей поддержке, ей надо защищаться от врагов. Надо бороться с коммунистами и социалистами, сбившимися с пути либералами, а на это требуются деньги. Верующие – лучшая поддержка для Матери-Церкви! За наши священные реликвии они платят деньги, которые идут на борьбу с неверными, а сами получают душевный покой. В противном случае они потратили бы их на игру, или выпивку, или продажных женщин. Ты не согласен?
Гильяно кивнул, но снова улыбнулся. Для него, совсем юного, было неожиданностью столкнуться со столь изощренным лицемерием. Аббата улыбка Тури рассердила – он ожидал более почтительного ответа от убийцы, которого укрыл у себя и исцелил, вырвав из лап смерти. Хотя бы из признательности и уважения тот мог сделать вид, что искренне верит и соглашается со всем сказанным. Этот контрабандист, преступник, этот деревенщина, Тури Гильяно мог выказать больше понимания, больше христианского всепрощения. Аббат молвил сурово:
– Помни, что истинная вера – вера в чудеса.
– О да, – сказал Гильяно. – И я верю всем сердцем, что вы помогаете нам отыскивать их.
Он сказал это без ехидства, просто весело, в искреннем стремлении порадовать своего благодетеля. Однако едва удержался от смеха.
Аббат был польщен; его теплые чувства к Тури вернулись. В конце концов, он хороший парень, с ним приятно было провести эти пару месяцев, и очень удачно, что теперь Гильяно его должник. Он точно не окажется неблагодарным – за последнее время парень не раз доказал свою честность. Словами и делами, день за днем, подтверждал свое уважение и признательность аббату. В нем нет жестокосердия преступника. Но что ожидает такого человека на нынешней Сицилии – бедной, кишащей доносчиками, бандитами и закоренелыми грешниками? Что поделаешь, думал аббат, тот, кто убил один раз, убьет и другой – это неизбежно. Он решил, что дону Кроче следует наставить Тури на правильный путь.
Однажды, когда Гильяно отдыхал у себя на кровати, к нему явился посетитель. Аббат представил его как отца Беньямина Мало, своего близкого друга, а потом оставил их вдвоем.
Отец Беньямино испытующе начал:
– Дорогой юноша, надеюсь, вы оправились от ран. Аббат сказал мне, что это было настоящее чудо.
Гильяно вежливо кивнул:
– Милость Божья.
Отец Беньямино склонил голову, словно и сам получил благословение.
Тури внимательно рассматривал его. Священник явно никогда не работал в полях. Подол рясы у него был слишком чистый, щеки слишком пухлые, руки слишком нежные. Однако лицо казалось достаточно благочестивым: смиренным, исполненным христианской кротости.
Таким же мягким и ласковым голосом отец Беньямино произнес:
– Сын мой, я готов выслушать твое признание и отпустить грехи. Освободившись от них, ты сможешь вернуться в мир с чистым сердцем.
Гильяно окинул взглядом священника, наделенного такой силой, и ответил:
– Простите, святой отец, но я еще не готов покаяться и не хочу солгать, исповедуясь перед вами. Однако спасибо за благословение.
Священник, кивнув, сказал:
– Да, это лишь усугубило бы твои грехи. Но у меня есть и другое предложение, пожалуй, более практичное в нынешней ситуации. Мой брат, дон Кроче, послал меня спросить, не захочешь ли ты укрыться у него в Виллабе. Тебе будут хорошо платить, и конечно, власти не осмелятся тебя беспокоить, пока ты находишься под его защитой.
Гильяно поразился тому, что весть о его проступке дошла до самого дона Кроче. Он понял, что должен быть осторожен. Тури ненавидел мафию и не хотел попасться в ее сети.