Гильяно увидел ухмылку на лице Пишотты. Знаменитый бандит Канделерия – добрый человек? Он прикончил шестерых членов своей банды, заподозрив в них доносчиков; он грабил богатых фермеров, отнимал последние деньги у крестьян, наводил ужас на всю округу. Однако жена видела его по-другому.
Ла Венера, не заметив насмешки Пишотты, продолжала:
– Я похоронила его, а неделю спустя похоронила нашу дочку. Мне сказали, это пневмония. Но я знаю, что ее сердце было разбито. Больше всего мне запомнилось, как я навещала его в горах. Он там мерз, голодал, часто болел. Он отдал бы все что угодно, чтобы вернуться к жизни честного крестьянина. Но, что самое худшее, сердце его ожесточилось, стало твердым, как оливковая косточка. Он перестал быть человеком – да покоится он с миром. Поэтому, дорогой Тури, оставь свою гордыню. Мы выручим тебя из неприятностей – только не превращайся в того, кем стал мой муж перед гибелью.
Все молчали. Пишотта больше не улыбался. Отец Гильяно пробормотал себе под нос, что был бы рад избавиться от фермы – по крайней мере, мог бы спать подольше. Гектор Адонис, потупившись, разглядывал скатерть и хмурил брови. Никто ничего не говорил.
Молчание прервал короткий стук в дверь – сигнал от наблюдателя. Пишотта пошел поговорить с ним. А вернувшись, дал Гильяно знак вооружаться.
– В казармах карабинери зажегся свет, – сказал он. – Полицейский фургон перегораживает тот конец виа Белла, где она упирается в городскую площадь. Они готовятся обыскивать дом. – Сделал паузу. – Надо скорее прощаться.
Больше всего остальных поразило спокойствие, с которым Тури готовился к бегству. Мать бросилась к нему на грудь, и он обнял ее, уже держа в руках овчинную куртку. С остальными Тури не попрощался; уже в следующее мгновение он был полностью вооружен, в куртке и с винтовкой наперевес. При этом двигался неспешно, без суеты. Еще секунду постоял, обводя их взглядом, а потом сказал Пишотте:
– Можешь остаться и присоединиться позднее ко мне в горах, или сразу пойдем вдвоем.
Пишотта без слов подошел к задней двери и распахнул ее.
Гильяно в последний раз обнял мать, а она, целуя его, повторила:
– Спрячься и не делай глупостей. Позволь нам тебе помочь.
Но он уже разомкнул объятия.
Пишотта шел первым – через луг к подножию горы. Гильяно резко свистнул, и Пишотта остановился, чтобы тот мог его нагнать. Дорога в горы была открыта – наблюдатели сказали, что полицейских патрулей там нет. Спустя четыре часа подъема они окажутся в безопасности в Гротта Бьянка. Если карабинери решатся преследовать их в темноте, это будет невероятный акт храбрости и безумия.
– Аспану, – спросил Гильяно, – сколько всего карабинери в местном гарнизоне?
– Двенадцать, – ответил Пишотта. – Плюс старшина.
Тури усмехнулся:
– Тринадцать – несчастливое число. И с какой стати мы бежим от этой горстки людей?
На секунду он замолк, а потом сказал:
– Иди за мной.
Они двинулись назад через луг, чтобы войти в Монтелепре дальше по центральной улице. Пересекли виа Белла и притаились в узком темном переулке, откуда виден был дом Гильяно. И стали ждать.
Пять минут спустя до них донесся грохот «Джипа», катящегося по виа Белла. Шестеро карабинери жались в кузове – включая самого старшину. Двое из них сразу же выскочили на боковую улочку, чтобы перекрыть задний вход в дом. Старшина с еще тремя уже колотили в двери. Одновременно небольшой крытый грузовичок притормозил за «Джипом», и двое других карабинери, с винтовками на изготовку, выпрыгнули из него и стали наблюдать за улицей.
Тури Гильяно с интересом следил за ними. Полицейские считали, что контратака им не грозит, что единственной альтернативой для беглецов будет скрыться при приближении превосходящей силы. В эту минуту Тури Гильяно понял, что главное – иметь возможность напасть, когда за тобой охотятся, и не важно, в чью пользу перевес. Даже так: чем больше врагов, тем лучше.
Это была его первая тактическая операция, и он был поражен тем, как легко держать ситуацию под контролем, если ты готов пролить кровь. Да, он не может стрелять в старшину и троих мужчин перед дверями, поскольку пуля может попасть в дом, ранив кого-то из его родных. Однако с легкостью может разделаться с двумя полицейскими, наблюдающими за улицей, и двумя водителями, сидящими в машинах. Если он захочет, то сделает это, как только старшина со своими людьми вступит в дом Гильяно. Выйти назад они уже не осмелятся, и Тури с Пишоттой смогут сбежать в горы через луг. Что касается полицейских, перегородивших другой конец улицы своим фургоном, те слишком далеко, чтобы принимать их в расчет. По своей воле они не сдвинутся с места – а приказ им не получить.
Однако пока что у него не было цели пролить чью-то кровь. Он только размышлял. А еще хотел понаблюдать за старшиной в действии, ведь этот человек в ближайшем будущем станет его главным противником.
Тут отец Гильяно открыл двери, и старшина, грубо схватив его за локоть, выдернул старика из дома и окриком приказал ждать во дворе.
Старшина – самое высокое звание у итальянских карабинери, обычно это глава подразделения национальной полиции в маленьких городках. Соответственно, он считается влиятельным членом местной общины, и относятся к нему с тем же почтением, что к мэру и приходскому священнику. Вот почему старшина не ожидал такой реакции от матери Гильяно – она преградила ему путь и плюнула под ноги в знак презрения.
С тремя полицейскими он вломился в дом и начал обыск, пока мать Гильяно осыпала его проклятиями. Всех, кто был внутри, вывели на улицу и подвергли допросу; из соседних домов тоже вытаскивали людей, громко ругаясь и оскорбляя их.
Когда обыск не дал результатов, старшина решил допросить родных Тури. Отец Гильяно был поражен.
– Вы что, решили, что я донесу на собственного сына? – рявкнул он в лицо старшине под одобрительные выкрики толпы. Тот приказал вести семью Гильяно обратно в дом.
В темноте переулка Пишотта сказал Гильяно:
– Повезло им, что у твоей матери не было нашего оружия.
Однако Тури не ответил. К голове у него прилила кровь; приходилось прикладывать громадные усилия, чтобы держать себя в руках. Старшина выхватил дубинку и ударил мужчину, который попытался протестовать против грубого обращения с родителями Гильяно. Двое других карабинери начали хватать жителей Монтелепре и заталкивать в грузовик, пиная и подгоняя дубинками, несмотря на крики страха и протесты.
На улице остался всего один мужчина, стоявший лицом к лицу с карабинери. Он кинулся к старшине. Раздался выстрел, и мужчина упал на мостовую. Женщина с криком выскочила из соседнего дома и бросилась на мертвое тело мужа. Тури Гильяно ее узнал – это была старая знакомая их семьи, всегда приносившая матери на Пасху свежеиспеченный кулич.
Тури хлопнул Пишотту по плечу, прошептал: «Давай за мной» – и побежал по узким извилистым улочкам к центральной площади городка, на другом конце виа Белла.
Пишотта закричал ему вслед: «Что ты делаешь?» – но потом вдруг замолк. Ему стало ясно, что задумал Тури. Грузовик с арестованными должен проехать по виа Белла до конца, чтобы развернуться и вырулить к казармам Беллампо.
Мчась бегом по темной параллельной улице, Тури Гильяно чувствовал себя невидимым, подобно богу. Он знал, что врагу ни за что не догадаться, даже не представить себе, что он делает сейчас, – они уверены, что Тури поспешил укрыться в горах. Его охватило какое-то дикое воодушевление. Он покажет им, что никто не имеет права безнаказанно вторгаться к его матери в дом; в следующий раз они дважды подумают, прежде чем хотя бы приблизиться к нему. Он не позволит хладнокровно убивать невинных людей. Он заставит их уважать своих соседей и свою семью.
Тури подбежал к площади и в свете единственного уличного фонаря увидел полицейский фургон, блокировавший въезд на виа Белла. Они что, всерьез рассчитывали поймать его в эту ловушку? Да за кого они его принимают! И это их хваленая выучка? Тури метнулся на другую сторону улочки и оказался у заднего входа в церковь, Пишотта следовал за ним. Внутри оба перескочили через алтарное ограждение и на миг замерли перед алтарем, где оба когда-то прислуживали священнику на воскресных мессах и причастиях. Держа оружие наготове, преклонили колена и неловко перекрестились; зрелище восковых фигур Христа в терновом венце, гипсовых статуэток Девы Марии в синем с золотом одеждах, других святых ненадолго утишило их боевой дух. Но тут же оба бросились по боковому приделу к тяжелым дубовым вратам, откуда можно было обстреливать всю площадь. И, встав на колени, взялись за оружие.
Фургон, перегораживавший виа Белла, сдвинулся, уступая путь грузовику с арестованными, чтобы тот мог развернуться и проехать по улице в другом направлении. Тури Гильяно толкнул створку церковных врат и скомандовал Пишотте:
– Стреляй поверх голов.
Сам он уже палил из автомата по фургону, целясь в шины и мотор. Внезапно площадь озарилась пламенем – мотор взорвался и поджег фургон. Двое карабинери вывалились с передних сидений, словно тряпичные куклы, не успев прийти в себя от шока. Пишотта тем временем выстрелил из винтовки в кабину грузовика, на котором везли арестованных. Гильяно видел, как водитель дернулся, а потом застыл. Второй карабинери, вооруженный, выскочил из кабины, и Пишотта выстрелил снова. Полицейский упал. Тури обернулся к Пишотте, собираясь отчитать его, но тут цветные витражи церкви содрогнулись под напором автоматного огня, и разноцветные осколки, словно драгоценные камни, просыпались на церковный пол. Тури понял, что пощады не будет. Аспану прав: им придется убивать – или убьют их самих.
Гильяно дернул Пишотту за руку и побежал обратно к задним дверям, а потом дальше, по горбатым улочкам Монтелепре. Он знал, что сегодня выручить арестованных не удастся. Они выбрались за городские стены, пронеслись через луг и продолжали бежать, пока не добрались до своей пещеры по крутым склонам, усыпанным гигантскими белыми валунами. На рассвете они стояли на вершине Монте-д’Ора в горах Каммарата.