Банда Гильяно теперь насчитывала тридцать человек. Некоторые перешли в нее из банд Пассатемпо и Террановы. Некоторые были из числа арестованных жителей Монтелепре, которых Гильяно освободил во время набега на тюрьму. Они поняли, что власти никогда их не простят, хоть вины на них нет, – за ними продолжали охотиться. И решили, что лучше уж подвергаться преследованиям в составе банды Гильяно, чем прятаться в одиночку в горах.
Как-то погожим апрельским утром информаторы из Монтелепре сообщили Гильяно, что мужчина угрожающего вида – скорее всего, полицейский шпион – спрашивает о банде. Он ждет на центральной площади. Гильяно отправил Терранову с четырьмя подручными разобраться. Если этот человек – шпион, его придется убить; если кто-то полезный, они его примут.
Около полудня Терранова вернулся и сказал Гильяно:
– Мы его привели, но, думаю, прежде чем мы его пристрелим, ты захочешь с ним повидаться.
Гильяно рассмеялся, увидев перед собой коренастую фигуру в рваной одежде сицилийского крестьянина.
– Так-так, дружище! Неужели ты решил, что я когда-нибудь забуду твое лицо? Что пули – в этот раз получше?
То был капрал карабинери, Канио Сильвестро, выстреливший Гильяно в голову во время знаменитого побега из тюрьмы.
Его суровое лицо со шрамом казалось напряженным. По какой-то причине Гильяно оно нравилось. Он питал слабость к этому человеку, подтвердившему его бессмертие.
Сильвестро сказал:
– Я пришел присоединиться к банде. Я вам пригожусь.
Он говорил с гордостью, словно преподносил дорогой подарок. Это тоже понравилось Гильяно. Он позволил Сильвестро рассказать его историю.
После набега на тюрьму капрала Сильвестро отправили в Палермо – под трибунал за пренебрежение служебными обязанностями. Старшина в страшном гневе долго допрашивал его, прежде чем подвергнуть суду. Забавно, но единственным обстоятельством, вызвавшим подозрения, была попытка капрала застрелить Гильяно. Уже подтвердилось, что причиной осечки стал дефектный патрон. Но старшина решил, что капрал специально зарядил этим патроном свой пистолет. И что сопротивлялся он только для виду, а в действительности сам помог Гильяно спланировать нападение и выбрал таких охранников, чтобы оно точно удалось.
Гильяно его перебил:
– Почему они решили, что ты знал про дефектный патрон?
Плечи Сильвестро поникли:
– Должен был знать. В пехоте я был оружейником, специалистом… – Лицо у него помрачнело. – Да, я сам недосмотрел. Посадили меня конторщиком, вот я и перестал думать о своем первоочередном деле. Но вам я пригожусь. Буду оружейником. Стану проверять оружие, чинить его. Буду следить, чтобы с боеприпасами правильно обращались и хранили их так, чтобы они не взорвались. А еще смогу переделывать оружие под ваши задачи. С учетом горной местности.
– Расскажи, чем все кончилось, – велел Гильяно. Он пристально разглядывал капрала. Вполне может быть, что все это – план по внедрению в банду информатора. Тури видел, что Пишотта, Пассатемпо и Терранова не доверяют этому человеку.
Сильвестро продолжал:
– Они повели себя как дураки, как перепуганные бабы. Старшина знал, что не следовало уводить весь гарнизон в горы, когда в тюрьме у него полно арестованных. Карабинери на Сицилии как в оккупированной стране. Я пытался возражать против такого отношения, вот и попал в черные списки. Власти в Палермо решили вступиться за старшину – в конце концов, он у них в подчинении. Лучше было сделать вид, что в казармах Беллампо действовал предатель, чем признать, что их победили люди посмекалистей и похрабрей. В общем, под трибунал меня не отдали. Приказали демобилизоваться. Говорили, что никаких последствий не будет, но я же их знаю. На государственную должность мне больше не попасть. Ни на что другое я не гожусь, и вообще я патриот Сицилии. Вот и подумал: что же мне теперь делать? И решил: подамся к Гильяно.
Гильяно пошел к площадке, где готовили пищу, переговорить со своими приближенными.
Пассатемпо высказался однозначно:
– Они что, за идиотов нас держат? Пристрели его и сбрось тело в ущелье. Не хватало нам карабинери в банде!
Пишотта видел, что Гильяно снова подпал под влияние капрала. Он знал, каким импульсивным тот может быть, и потому сказал осторожно:
– Скорее всего, это ловушка. Но даже если нет, зачем испытывать удачу? Нам придется постоянно быть настороже. Всегда будут сомнения. Может, отошлешь его назад?
Вмешался Терранова:
– Он видел наш лагерь. Видел наших людей, знает их число. Это ценная информация.
Гильяно ответил:
– Он – настоящий сицилиец и знает, что такое честь. Я не верю, что он согласился бы стать шпионом.
Он заметил, как остальные улыбнулись его наивности.
– Не забывай, – сказал Пишотта, – он пытался тебя убить. У него был припрятан пистолет, мы держали его, но он все равно выстрелил – просто из злобы, зная, что сбежать не выйдет.
Гильяно подумал: «Именно потому он для меня так и ценен». А вслух сказал:
– Разве это не доказывает, что он – человек чести? Он проиграл, но не собирался умирать, не отомстив. Да и какой от него может быть вред? Станет обычным членом банды – в узкий круг мы его не возьмем. Я лично буду присматривать за ним. А когда настанет момент, мы устроим проверку – такую, чтобы он отказался, если шпионит на карабинери. Предоставьте это мне.
Позже тем вечером Тури сообщил Сильвестро, что теперь тот – член банды. Бывший капрал ответил просто:
– Можешь во всем на меня положиться.
Он понимал, что Гильяно опять спас его от смерти.
На Пасху Тури отправился навестить родителей. Пишотта пытался отговорить его, делая упор на то, что полиция может устроить засаду. Пасха на Сицилии всегда была днем погибели для бандитов. Полицейские знали, что любовь к родным выманивает преступников из их горных укрытий ради свидания с семьей. Однако шпионы Гильяно доложили, что сам старшина тоже поехал к своим на континент, и половина гарнизона получила отпуска, чтобы отпраздновать Пасху в Палермо. Тури решил, что возьмет с собой достаточно людей, чтобы обеспечить безопасность. В Святую Субботу он прокрался в Монтелепре.
Гильяно предупредил мать за несколько дней, и та устроила большой праздник. В ту ночь он спал в своей постели, а на следующее утро, когда мать пошла на мессу, сопровождал ее в церковь. Его охраняли шестеро бандитов, тоже навещавших семьи в городке, которым было приказано сопровождать Гильяно повсюду.
Вместе с Пишоттой они встретили его на выходе из церкви. Лицо Аспану было белым от гнева. Он сказал:
– Тебя выдали, Тури. Старшина вернулся из Палермо, и с ним еще двадцать человек – они собираются тебя арестовать. Дом твоей матери окружен. Они считают, ты внутри.
На мгновение Гильяно охватила ярость: как он мог быть так недальновиден и глуп! Никогда больше он не допустит подобной беспечности. Дело не в том, что старшина с двадцатью солдатами могли схватить его в материнском доме – его охрана в любом случае перестреляла бы засаду, устроив кровавую баню. Но это испортило бы Пасху всему городку! Нельзя нарушать мир в день, когда Христос воскрес из мертвых.
Он поцеловал мать на прощание и велел ей возвращаться домой, а полиции сообщить, что она ходила в церковь. Так ее не смогут обвинить в заговоре. Затем сказал ей не беспокоиться – он и его люди вооружены и запросто сбегут; собственно, и драки-то никакой не будет. Карабинери не осмелятся преследовать их в горах.
Гильяно с бандитами ушли, не замеченные полицией. В ту ночь на горной стоянке Тури взялся расспрашивать Пишотту. Откуда старшина узнал об их визите? Кто его информатор? Это надо выяснить любой ценой.
– Я даю тебе особое поручение, Аспану, – сказал он. – Нашелся один – найдутся и другие. Мне плевать, сколько времени это займет и сколько денег мы потратим, но ты должен это узнать!
Даже ребенком Пишотта никогда не любил этого шута, парикмахера из Монтелепре. Фризелла был из тех, кто стрижет в зависимости от своего настроения – сегодня по последней моде, завтра кое-как, а послезавтра вообще по старинке, словно распоследнего крестьянина. Якобы он таким образом проявляет свободу творчества. С равными себе Фризелла держался слишком фамильярно, с теми, кто ниже его, – слишком заносчиво. Над детьми он подшучивал тем особым сицилийским способом, который демонстрирует самую неприятную сторону местного характера, – царапал им уши ножницами, а иногда обрезал волосы так коротко, что голова становилась похожа на бильярдный шар. Поэтому Пишотта был преисполнен мрачного удовольствия, когда сообщил Гильяно, что полицейский шпион – парикмахер Фризелла. Именно он нарушил священный кодекс омерты. Ясно было, что старшина устроил засаду на Пасху не случайно. Он знал, что Тури будет в городе. А откуда он мог это узнать, если даже своей семье Тури сообщил всего за сутки?
Пишотта прибегнул к помощи своих информаторов в деревне и проследил каждый шаг старшины за эти двадцать четыре часа. Поскольку про визит знали только отец и мать Гильяно, он дотошно расспросил их, чтобы проверить, не могли ли они как-нибудь случайно проговориться.
Мария Ломбардо сразу поняла, к чему он клонит:
– Я не говорила ни с кем, даже с соседями. Я оставалась в доме и готовила еду, чтобы угостить Тури на Пасху.
А вот отец Гильяно ходил к парикмахеру в то утро, когда ожидалось появление сына. Он был слегка тщеславен и хотел выглядеть презентабельно при встрече с Тури. Фризелла выбрил и подстриг старика, сопровождая процесс своими обычными шуточками:
– Может, синьор собирается в Палермо, навестить там неких молодых дамочек? Или у него важные гости из Рима?
Он, Фризелла, сделает синьора Гильяно красавчиком – впору встречать хоть «короля». Пишотта сразу представил себе эту сцену. Как отец Гильяно загадочно улыбается и ворчит, что мужчине надо выглядеть джентльменом всегда, а не только по особым случаям. А про себя думает, что его сын стал до того знаменит, что его называют Королем Монтелепре. Возможно, старик приходил стричься и в другие дни, потом парикмахер узнавал, что Гильяно побывал в городе, вот и сложил два и два.