Старшина Роккофино, как обычно, явился в то утро в парикмахерскую бриться. Никакой беседы, в ходе которой он мог получить информацию от Фризеллы, между ними не состоялось. Но у Пишотты не осталось никаких сомнений. Он отправил соглядатаев в парикмахерскую, и те крутились там целыми днями – играли в карты с Фризеллой за маленьким столиком, выставленным на улице. Пили вино, разглагольствовали о политике и посмеивались над приятелями, проходившими мимо.
За несколько недель шпионы Пишотты собрали больше сведений. За работой Фризелла вечно насвистывал мелодии своих любимых оперных арий; иногда в парикмахерской играло радио – большой приемник овальной формы, передававший записи из Рима. Так происходило всегда, когда он обслуживал старшину. И всегда наступал момент, когда Фризелла склонялся к полицейскому и что-то ему шептал. Выглядело это так, будто мастер уточняет пожелания клиента. Однако один из шпионов Пишотты внимательно присмотрелся к купюре, которой старшина расплатился за услугу. Она была сложена, и парикмахер сунул ее в кармашек жилета, надетого под белый халат. Когда шпион с помощником напрямую обратились к Фризелле и заставили его показать деньги, там оказалась купюра в десять тысяч лир. Парикмахер клялся, что это плата за бритье за несколько месяцев, и шпионы сделали вид, что поверили ему.
Пишотта представил их свидетельства Гильяно в присутствии Террановы, Пассатемпо и капрала Сильвестро. Они находились в своем лагере в горах; Гильяно подошел к краю утеса, откуда был виден Монтелепре, и поглядел вниз на городок.
Мастер Фризелла, парикмахер, был частью их общины, сколько Тури себя помнил. Мальчишкой он пошел к нему подстричься перед первым причастием, и Фризелла подарил ему на счастье серебряную монетку. Он знал жену и сына Фризеллы. Тот подшучивал над ним, если Тури проходил по улице, и всегда спрашивал о здоровье матери и отца.
Однако теперь Фризелла нарушил священный закон омерты. Он продал их секрет врагу; стал платным информатором полиции. Как мог он быть настолько безумным? И что ему, Гильяно, теперь с ним делать? Убить полицейского в перестрелке – это одно, а хладнокровно казнить соседа, пожилого человека, – совсем другое. Тури Гильяно был двадцать один год, и впервые от него требовалось проявить беспощадность, без которой не обходится ни одна большая война.
Он повернулся к остальным:
– Фризелла знал меня всю жизнь. Угощал лимонными карамельками, когда я был ребенком, помнишь, Аспану? Может, он просто сплетничал со старшиной, но не доносил ему специально? Он же не знал наверняка о моем визите в город, чтобы сообщить полиции. Может, он просто строил предположения, а деньги взял, потому что они сами шли в руки? Кто бы на его месте отказался?
Пассатемпо посмотрел на Гильяно с прищуром, словно гиена, что стоит над умирающим львом и уже прикидывает, когда безопасно будет наброситься и вырвать кусок мяса. Терранова едва заметно покачал головой, улыбаясь так, будто слушает ребенка, болтающего глупости. Ответил один Пишотта:
– Он так же виновен, как каноник в борделе.
– Мы можем сделать ему предупреждение, – сказал Гильяно. – Привлечем его на свою сторону, чтобы поставлять властям ложные сведения, когда понадобится.
Но даже говоря это, понимал, что не прав. Позволять себе подобные жесты больше нельзя.
Пишотта воскликнул в ярости:
– Так почему бы не подарить ему что-нибудь: мешок зерна, например, и курицу, раз он такой молодец? Тури, наши жизни и жизни всех этих людей в горах зависят от тебя – от твоей выдержки, твоей воли, твоих решений. Кто станет подчиняться тебе, если ты простишь Фризеллу, этого предателя? Человека, нарушившего омерту? «Друзья друзей» приколотили бы его сердце и печень к вывеске парикмахерской, даже не будь у них наших улик. Если ты не разделаешься с ним, каждый алчный предатель будет считать, что на тебя можно донести и остаться безнаказанным. И каждое такое предательство будет грозить нам смертью.
Терранова взвешенно произнес:
– Фризелла – бесполезный клоун, жадный и нечестный человек. В обычное время он просто раздражал бы деревенских, но теперь стал опасен. Простить его будет огромной глупостью – он не настолько сообразителен, чтобы прекратить доносы. Он сочтет нас несерьезными людьми. И остальные тоже. Тури, ты положил конец делишкам «Друзей друзей» в Монтелепре. Кинтана, их человек, притих, хоть и делает порой неосторожные заявления. Если ты позволишь Фризелле отделаться наказанием меньшим, чем смерть, «Друзья» решат, что ты слаб, и снова поднимут голову. Карабинери перестанут опасаться, начнут действовать решительнее, и над нами нависнет угроза. Да сами жители Монтелепре не смогут тебя уважать! Фризеллу нельзя оставлять в живых.
Он сказал это чуть ли не с сожалением.
Гильяно внимательно выслушал своих подручных. Они были правы. Тури смотрел на Пассатемпо и словно читал мысли у него по лицу. Если не разделаться с Фризеллой, Пассатемпо нельзя будет доверять. Нет, они больше не рыцари Карла Великого, которые сходятся в поединках на полях из золотой парчи! Фризеллу придется казнить – и так, чтобы внушить всем ужас.
У Гильяно появилась идея. Он повернулся к капралу Сильвестро и спросил:
– А ты что думаешь? Наверняка старшина тебе говорил, кто его информаторы. Парикмахер виновен?
Сильвестро пожал плечами; лицо его осталось бесстрастным. Он ничего не ответил. Все понимали, что для него это – вопрос чести. Он не выдаст того, кто ему доверял. Однако, воздержавшись от ответа, он косвенно признал, что парикмахер поддерживает контакт со старшиной. И все-таки Гильяно хотел быть уверен. Он улыбнулся капралу и сказал:
– Похоже, настал момент проверить твою преданность. Мы пойдем в Монтелепре вместе, и ты лично казнишь парикмахера на центральной площади.
Аспану Пишотта поразился дерзости друга. Гильяно и раньше его удивлял. Он никогда не терял достоинства, но умел придумывать ловушки почище любого Яго. Все они знали капрала как человека надежного и честного, сторонника справедливости. Никогда он не согласится казнить невиновного – чем бы это ему ни грозило. Пишотта заметил улыбку на лице Гильяно – если капрал откажется, парикмахера признают невиновным и не убьют.
Однако капрал огладил свои густые усы и посмотрел каждому из них в глаза. А потом сказал:
– Фризелла стрижет так плохо, что за одно это достоин смерти. К утру я буду готов.
На рассвете Гильяно с Пишоттой и бывшим капралом Сильвестро отправились вниз, в Монтелепре. За час до того Пассатемпо вышел туда с десятью людьми, которым предстояло перегородить все улицы, прилегающие к центральной площади. Терранова остался охранять лагерь; он же должен был привести дополнительные силы, если в городе начнется заваруха.
Было еще раннее утро, когда Гильяно и Пишотта вступили на городскую площадь. По мостовым и узким тротуарам стекала вода, дети играли вокруг помоста, на котором некогда, в давний судьбоносный день, происходила случка мулицы с ослом. Гильяно приказал Сильвестро прогнать детей с площади, чтобы те не стали свидетелями казни. Сильвестро взялся за дело столь рьяно, что ребятишки разбежались, как стайка цыплят.
Когда Гильяно и Пишотта с автоматами наперевес вошли в парикмахерскую, Фризелла стриг богатого землевладельца из их краев. Парикмахер решил, что они собираются похитить его клиента, и сдернул с него простыню с таким видом, будто преподносит им подарок. Землевладелец, старый сицилийский крестьянин, который разбогател в войну, продавая скот итальянской армии, с гордым видом поднялся с кресла. Однако Пишотта сделал ему знак отойти в сторону и с ухмылкой заявил:
– У тебя маловато денег, чтобы заплатить нашу цену, не хватало еще нам руки марать.
Гильяно, весь напряженный, не сводил с Фризеллы глаз. Парикмахер все еще держал ножницы.
– Положи, – приказал он. – Там, куда ты отправляешься, волосы не стригут. Давай выходи на улицу.
Фризелла отложил ножницы; его широкое глуповатое лицо растянулось в клоунскую гримасу – он пытался улыбнуться.
– Тури, – сказал он, – у меня нет денег. Я только открылся. Я человек бедный.
Пишотта схватил его за густые курчавые волосы и выволок на улицу, где уже дожидался Сильвестро. Фризелла рухнул на колени и зарыдал:
– Тури, Тури, я же стриг тебя еще ребенком! Ты разве забыл? Моя жена умрет с голоду. Мой сын слаб на голову.
Пишотта видел, что Гильяно колеблется. Он пнул парикмахера и сказал:
– Об этом надо было думать, когда ты заделался доносчиком!
Фризелла воскликнул умоляюще:
– На Тури я никогда не доносил! Я рассказал старшине только про тех, кто крадет овец. Клянусь женой и ребенком!
Гильяно поглядел на него сверху вниз. Ему казалось, что сердце его сейчас разобьется, что поступок, на который он решился, навсегда уничтожит его. Однако Тури сказал мягким тоном:
– У тебя есть минута, чтобы примириться с Господом.
Фризелла обвел взглядом троих мужчин, окруживших его, и понял, что пощады не будет. Он склонил голову в молитве. Потом поднял ее и обратился к Гильяно:
– Не дай моей жене и сыну умереть с голоду.
– Обещаю, что хлеб у них будет всегда, – сказал Гильяно и обернулся к Сильвестро: – Убей его.
Капрал наблюдал за этой сценой словно в затмении. Однако при последних словах он нажал на спуск. Автоматная очередь подбросила тело Фризеллы, и оно покатилось по мокрой мостовой. Кровь окрасила лужицы воды, побежала по канавкам между камнями, прогоняя оттуда ящерок. На секунду на площади воцарилась тишина. Потом Пишотта склонился над трупом и приколол к груди покойника клочок белой бумаги.
Когда старшина прибыл в город, ни одного свидетеля казни не нашлось. Лавочники утверждали, что ничего не видели – все они ненадолго отошли в подсобки, ну или любовались облаками над Монте-д’Ора. Клиент Фризеллы сказал, что умывался над раковиной и вдруг услышал выстрелы – он не видел, кто стрелял. Однако личность виновника была ясна и так. Бумажка, найденная на груди покойника, гласила: «Так будет с каждым, кто предаст Гильяно».