Кроме того, все, кроме самого Тури, считали его воздержанность по части женщин тревожным знаком. Как-то странно для сицилийского мужчины. Он живет чуть ли не монахом. Парни из его банды ездили в Палермо к шлюхам; Аспану Пишотта вечно попадал в истории из-за своих похождений. Бывшие главари, Терранова и Пассатемпо, навещали вдовушек, которым приносили подарки. Пассатемпо пользовался славой человека, который покоряет женщин методами, больше годящимися для насильника, чем для ухажера, хотя под началом Гильяно он немного присмирел: Тури обещал казнить любого из своих людей, кто изнасилует женщину.
Таковы были причины, по которым они ждали, чтобы мать Гильяно сама предложила свою подругу, и все равно немного удивились, когда она так и сделала. Мария Ломбардо была женщиной религиозной, со старомодными принципами и назвала бы шлюхой любую городскую девушку, появись та на улице без провожатой. Они не знали того, что знала она. Что Ла Венера, из-за тяжелых родов и отсутствия надлежащей медицинской помощи, больше не могла забеременеть. А еще они не знали, что Мария Ломбардо решила: Ла Венера лучше всего сможет утешить ее сына – без всякой угрозы для него. Ее сын вне закона, за его голову назначена награда, и у любой женщины будет соблазн выдать его. Но он молод, силен и нуждается в женщине – а это значит, что вдова старше его, неспособная забеременеть и не претендующая на брак, просто идеальная кандидатура. Замуж она не захочет, потому что у нее уже был муж-бандит и его застрелили у нее на глазах. Так что это идеальная комбинация. Доброе имя Ла Венеры может пострадать, поэтому решать ей. Если согласится – пусть пеняет на себя.
Когда мать Гильяно пару дней спустя обратилась к ней с предложением, Ла Венера сильно ее удивила, ответив решительным и безоговорочным «да». Это подтвердило подозрение, что ее подруга питает слабость к Тури. «Да будет так», – подумала Мария Ломбардо, со слезами благодарности обняв вдову.
Боковой туннель вырыли за четыре месяца; основной собирались построить в течение года. Периодически Гильяно прокрадывался в город по ночам, чтобы повидаться с семьей, поспать в теплой постели и подкрепиться сытной материнской стряпней; каждый раз она устраивала в его честь настоящий пир. Необходимость воспользоваться боковым туннелем впервые возникла лишь весной. Патруль карабинери проехал по виа Белла мимо их дома. Полицейские были вооружены до зубов. Четверо охранников Гильяно, прятавшиеся в соседних домах, готовились принять бой. Однако машина скрылась из виду. Тем не менее она могла вернуться, если полицейские решат обыскать дом Гильяно. Поэтому Тури проник в потайную дверцу в родительской спальне, ведущую к туннелю.
Ход закрывала деревянная крышка, присыпанная землей, чтобы те, кто будет строить основной туннель, не знали о существовании бокового. Гильяно пришлось расчистить землю и убрать дощатый кружок. Потом он добрую четверть часа пробирался по узкому лазу к дому Ла Венеры. Там люк открывался в кухню и был наполовину перегорожен огромной кухонной плитой. Гильяно постучал в дверцу условленным стуком и подождал. Постучал еще раз. Пуль он никогда не боялся, а вот темнота вдруг испугала его. Наконец сверху раздался слабый шум, и крышку люка приподняли. Открыть ее полностью было невозможно, потому что сверху стояла плита. Гильяно протиснулся в проем, оцарапавшись о доску пола.
Хотя все происходило глубокой ночью, Ла Венера оказалась, как всегда, в черном бесформенном платье, которое носила в знак траура, хоть ее муж умер три года назад. Она была босая, без чулок, и Гильяно, поднимаясь с пола, заметил, какой удивительной белизны у нее ноги – по контрасту с коричневой кожей сожженного солнцем лица и черными жесткими вьющимися волосами. Впервые он обратил внимание на то, что лицо у нее не круглое, как у большинства взрослых женщин в городке, а треугольное и что глаза у нее темно-карие, с крошечными черными пятнышками, которых он никогда не видел раньше. В руках Ла Венера держала черпак с горящими углями, готовая высыпать их в открытый люк. Сейчас она аккуратно высыпала их обратно в очаг и опустила крышку люка. Лицо у нее было немного напуганное.
Гильяно успокоил ее:
– Просто по улице проехал патруль. Когда они вернутся в казарму, я уйду. Не беспокойся, на улице у меня друзья.
Они подождали. Ла Венера приготовила ему кофе, и они поболтали. Она обратила внимание, что он не нервничает, как ее муж. Тури не выглядывал в окна, не подскакивал при малейшем шуме на улице. Он сидел абсолютно спокойно. Ла Венера не знала, что Тури специально тренировался вести себя так из-за ее историй про мужа, потому что не хотел волновать родителей, особенно мать. Он излучал такую уверенность, что вскоре она сама забыла об опасности, и они немного посплетничали о происшествиях в городке.
Вдова спросила, получал ли он пищу, которую она посылала ему в горы. Тури поблагодарил ее и сказал, что они с друзьями набрасывались на ее посылки, как на дары волхвов. Все его люди делали комплименты ее стряпне. Он не упомянул о грубоватых шуточках, которые они при этом отпускали: мол, если в постели вдова так же хороша, как на кухне, то ей нет цены. Одновременно он пристально за ней наблюдал. Ла Венера держалась не так дружески, как обычно, не выказывала той нежности, как раньше на публике. Тури подумал, не задел ли ее своими словами. Когда опасность миновала и ему настало время уходить, они попрощались немного прохладно.
Две недели спустя Гильяно пришел к ней снова. Зима близилась к концу, но в горах гуляли ледяные ветры, а часовни со святыми вдоль дорог поливал дождь. В своей пещере Тури мечтал об ужине, приготовленном матерью, о горячей ванне, о теплой постели в своей прежней детской. Но к этим мечтаниям – удивительно! – примешивались мысли о белой коже у Ла Венеры на ногах. Когда опустилась ночь, Гильяно свистнул телохранителям и отправился вниз, в Монтелепре.
Семья радостно приветствовала Тури. Мать кинулась готовить его любимые блюда, а пока они стояли на плите, наполнила для него ванну. Отец налил Тури рюмку анисовой настойки, и тут один из его многочисленных осведомителей прибежал и сказал, что карабинери окружили городок, а из казармы Беллампо вышло специальное подразделение со старшиной во главе, чтобы обыскать дом Гильяно.
Тури прошел через потайную дверь и нырнул в туннель. Там было сыро от дождя, грязь облепила его, отчего путь стал еще более долгим и тяжелым. Когда Тури выбрался в кухню Ла Венеры, его одежда была измазана, а лицо почернело.
Увидев Гильяно, вдова рассмеялась – в первый раз на его памяти.
– Ты похож на мавра, – сказала она.
На мгновение Тури ощутил детскую обиду: по всей Сицилии мавры изображали в кукольных представлениях злодеев, и вот теперь его сочли не героем, рискующим жизнью, а каким-то разбойником. А может, ее смех поставил преграду перед желанием, теплящимся у него внутри. Каким-то образом вдова поняла, что задела самолюбие Тури.
– Я налью воды в лохань, и ты сможешь вымыться, – сказала она. – И у меня осталась одежда мужа; наденешь, пока я чищу твою.
Она ждала, что он станет возражать, что не захочет мыться, когда над ним нависла опасность. Ее муж так дрожал, навещая ее, что даже не раздевался, а оружие непременно держал под рукой. Однако Гильяно лишь улыбнулся, сбросил свою теплую куртку и положил оружие на деревянный ящик с растопкой.
Ла Венера стала греть воду в котле и выливать в жестяную лохань. Пока вода грелась, угостила Тури кофе, одновременно приглядываясь к нему. Она думала, что он прекрасен, как ангел, но в то же время не питала иллюзий на его счет. Ее муж тоже был красивым, и он убивал людей. Пули, которые прошили его тело, сделали его уродливым, горько размышляла она; нельзя любить в мужчине красоту, только не на Сицилии. Как она тогда рыдала – и все равно в глубине души испытывала невероятное облегчение. Смерть была гарантирована ему с того момента, как он стал бандитом, и каждый день она ждала, надеясь, что муж погибнет в горах или где-нибудь в далеком городке. Однако его застрелили у нее на глазах. И с тех самых пор ее преследовал стыд – не за то, что он был бандитом, а за то, что погиб так бесславно, не в честном бою. Он сдался и молил о прощении, а карабинери разделались с ним у нее на глазах. Слава Христу, их дочь не видела, как пресмыкался ее отец. Хоть маленькая милость Господня.
Ла Венера видела, что Тури Гильяно следит за ней с тем особым светом на лице, который у всех мужчин выражает желание. Она прекрасно его знала. У тех, кто пытался ухаживать за ней после смерти мужа, тоже были такие лица. Но она понимала, что Тури не станет домогаться ее из уважения к своей матери и к той жертве, которую она принесла, позволив построить туннель.
Вдова вышла из кухни и отправилась в крошечную гостиную, чтобы он мог вымыться в одиночестве. Когда она ушла, Гильяно разделся и сел в лохань. Самый тот факт, что он голый, а рядом – женщина, возбуждал его. Тури тщательно вымылся и облачился в одежды ее мужа. Брюки оказались коротковаты, а рубашка тесна в груди, поэтому верхние пуговицы он оставил расстегнутыми. Полотенца, которые Ла Венера нагрела у очага, были застираны до дыр, тело его осталось влажным, и впервые Тури осознал, насколько она бедна, отчего преисполнился решимости через мать снабдить вдову деньгами.
Он позвал Ла Венеру, и она вернулась в кухню. Оглядела его с ног до головы и воскликнула:
– Но ты же не вымыл голову! У тебя там настоящее воронье гнездо.
Она сказала это грубовато, но с теплотой, так что Тури не обиделся. Словно заботливая бабушка, вдова огладила руками его спутанные волосы, а потом взяла Тури за руку и подвела к умывальнику.
Гильяно ощущал теплое свечение там, где ее руки касались его головы. Он быстро сунул голову под кран, она намочила ему волосы и намылила их желтым кухонным мылом – другого у нее не было. Ее тело, ее ноги прикасались к нему, и Тури захотелось провести ладонями по ее груди, по мягкому животу.
Закончив мыть Тури голову, Ла Венера усадила его на черный железный кухонный стул и взялась яростно тереть волосы стареньким коричневым полотенцем. Волосы были такие длинные, что касались воротника рубашки.