Тури оглядел их лица, каждое отдельно.
– Преклоните колени и примиритесь с Господом, – приказал он.
Никто из мужчин не пошевелился.
Гильяно развернулся и пошел прочь от них. Шестеро главарей стояли в ряд у стены из белого камня. Гильяно подошел к своим людям, сказал громким ясным голосом, чтобы слышала толпа: «Я казню вас во имя Господа и Сицилии», – и тронул Пишотту за плечо.
Дон Маркуцци начал опускаться на колени, но Пишотта уже открыл огонь. Пассатемпо, и Терранова, и капрал, по-прежнему в масках, тоже стреляли. Шесть связанных тел взлетели в воздух под автоматным огнем. Белые камни покрылись багровыми брызгами крови и клочьями плоти, вырванными из дергающихся трупов. Они, словно марионетки на веревочках, раз за разом отлетали к стене под непрерывным градом пуль.
Высоко в башне своего дворца князь Оллорто отпрянул от телескопа. Он не хотел видеть, что произойдет дальше.
Гильяно шагнул вперед, к стене, вытащил из-за пояса тяжелый револьвер и медленно, будто исполняя ритуал, выстрелил в голову каждому из главарей.
Толпа, наблюдавшая за ним, издала глухой рев, и через секунду тысячи людей устремились к воротам поместья князя Оллорто. Гильяно наблюдал за ними. Ни один из них к нему не подошел.
Глава 22
Утро Пасхи 1949 года было ослепительным. Весь остров расцвел, на каждом балконе в Палермо шапки цветов соревновались в яркости друг с другом; трещины на мостовых заполняли красные, голубые и белые лепестки. Цветы прорастали даже из церковных стен. Улицы Палермо запрудили люди, идущие к праздничной девятичасовой мессе в Кафедральном соборе, где сам кардинал должен был проводить причастие. Крестьяне из близлежащих деревень явились на праздник в своих черных похоронных костюмах, с женами и детьми; каждого они приветствовали традиционным «Христос воскрес». Тури Гильяно отвечал таким же традиционным «да святится Имя Его».
Гильяно и его люди проникли в Палермо предыдущей ночью. Они были одеты в черное, как крестьяне, но пиджаки их казались излишне свободными – в действительности под ними скрывалось оружие. Тури хорошо знал улицы Палермо; за шесть лет, прожитых бандитом, он неоднократно бывал в городе, когда руководил похищениями знати или хотел поужинать в знаменитом ресторане, где непременно оставлял дерзкую записку.
В этих поездках никакая опасность ему не грозила. Он ходил по улицам только в сопровождении капрала Канио Сильвестро. Еще двое бандитов шли за двадцать шагов впереди них, четверо – по другой стороне улицы, двое – в двадцати шагах сзади и еще двое – в самом хвосте. Останови Гильяно карабинери, они стали бы легкой добычей, потому что его люди готовы были стрелять в любой момент. Когда он входил в ресторан, большинство столов там уже были заняты его телохранителями.
В это утро Гильяно взял с собой пятьдесят человек. Среди них были Аспану Пишотта, капрал и Терранова; Пассатемпо и Стефан Андолини остались за городом. Когда Гильяно с Пишоттой вошли в собор, сорок человек последовали за ними; еще десять с капралом и Террановой находились вместе с автомобилями на заднем дворе.
Кардинал служил мессу; его белое с золотом облачение, массивное распятие на шее и мелодичный голос образовывали вокруг него ауру нерушимой святости. Собор был заставлен статуями Христа и Девы Марии. Гильяно окунул пальцы в кропильницу со святой водой, украшенную рельефами на сюжет Страстей Христовых. Опустившись на колени, он увидел над собой высокий сводчатый потолок, а по стенам – ряды розовых свечек, озарявших статуи святых.
Люди Гильяно постепенно продвигались ближе к алтарю. Все скамьи в соборе были заняты молящимися – крестьянами в черном и горожанами в ярких праздничных нарядах. Гильяно оказался возле статуи Девы Марии с Апостолами – и на мгновение дал захватить себя ее красоте.
Пение хора и алтарных, шепот вторящей им паствы, аромат экзотических цветов, украшающих алтарь, одухотворенность всех присутствующих оказали сильное действие на Гильяно. В последний раз он был на пасхальной мессе пять лет назад, до того как Фризелла, парикмахер, выдал его. В это пасхальное утро его преследовали страх и чувство утраты. Сколько раз он говорил приговоренным врагам: «Я казню вас во имя Господа и Сицилии» – и ждал, чтобы они произнесли молитвы, которые он слышал сейчас. На миг ему захотелось иметь возможность сделать так, чтобы они воскресли, как воскрес Христос, восстали из вечной тьмы, в которую он их погрузил. Сегодня, в утро Пасхи, ему, возможно, придется отправить к ним и кардинала. Тот нарушил клятву, солгал Гильяно, предал его – и стал его врагом. Не важно, что он так дивно поет в своем роскошном соборе. Надо ли предлагать кардиналу примириться с Господом? Разве не пребывает он всегда в чистоте? Унизится ли он до того, чтобы признаться в предательстве Гильяно?
Месса близилась к концу; люди подходили к алтарю получить святое причастие. Некоторые из людей Гильяно тоже пошли к причастию; вчера они исповедовались перед аббатом Манфреди в монастыре и были чисты – преступление им предстояло совершить уже после церемонии.
Паства, осчастливленная Воскресением Христовым, ликующая после отпущения грехов, устремилась к выходу из собора и заполнила площадь перед ним. Кардинал зашел за алтарь, и служка надел ему на голову треугольную митру архиепископа. В ней кардинал сразу стал выше ростом; золотая филигрань на митре сияла над его морщинистым лицом, излучавшим скорее властность, чем святость. Сопровождаемый группкой священников, он начал традиционный обход четырех соборных часовен.
В первой находилась усыпальница короля Рожера II, во второй – императора Фридриха II, в третьей – Генриха IV и в последней – останки Констанцы, супруги Фридриха II. Надгробия были из белого мрамора с красивейшей мозаикой. В отдельной капелле – серебряной – стояла тысячефунтовая статуя святой Розалии, покровительницы Палермо, которую жители города в ее день проносили во главе праздничного шествия. Там хоронили всех архиепископов Палермо, и туда же предстояло лечь кардиналу после смерти. В этой капелле он сделал первую остановку, опустился на колени для молитвы, и тут Гильяно с людьми окружили его и его свиту. Остальные члены банды перекрыли выходы из храма, чтобы никто не поднял тревоги.
Кардинал поднялся и оказался с ними лицом к лицу. Он увидел Пишотту. Кардинал помнил это лицо. Но помнил его совсем другим. Сейчас это было лицо дьявола, явившегося за его душой, чтобы повергнуть плоть его в ад.
– Ваше высокопреосвященство, – сказал Гильяно, – вы – мой пленник. Если будете делать, что я говорю, вам ничего не грозит. Пасху вы проведете в горах в качестве моего гостя, и я обещаю, что трапезы ваши будут не менее роскошны, чем во дворце.
Кардинал в ярости воскликнул:
– Ты осмелился привести вооруженных людей в дом Божий?
Гильяно рассмеялся; его благочестивые настроения развеялись, сменившись радостью от того, что он собирался сделать.
– Я осмелюсь и на большее, – сказал он. – Осмелюсь на то, чтобы обвинить вас в нарушении обета. Вы обещали добиться помилования для меня и моих людей – и не исполнили обещания. Теперь вам и церкви придется заплатить.
Кардинал покачал головой.
– Я не выйду из этого священного места, – сказал он. – Убей меня, если осмелишься, и ты покроешь свое имя позором.
– Этой чести я удостоился и так, – сказал Гильяно. – Теперь, если вы не сделаете, что я приказываю, мне придется применить силу. Я перестреляю всех ваших священников, а вас свяжу и заткну кляпом рот. Если пойдете со мной без шума, никто не пострадает, а вы сами вернетесь сюда в течение недели.
Кардинал осенил себя крестным знамением и пошел к вратам собора, которые указал Гильяно. Врата вели на задний двор, куда остальные члены банды уже подогнали лимузин кардинала с шофером. Громадная черная машина была украшена гирляндами цветов, по обеим сторонам радиаторной решетки свисали церковные вымпелы. Люди Гильяно подогнали и машины других священнослужителей. Гильяно сопроводил кардинала к его лимузину и сел рядом с ним. Еще двое его людей тоже устроились сзади, а Аспану Пишотта занял кресло возле шофера. Процессия автомобилей покатила через город, патрули карабинери отдавали им честь. По приказу Гильяно кардинал махал им рукой в знак благословения. На безлюдной дороге за городом его высадили из машины; там ждал еще отряд Гильяно с носилками для его высокопреосвященства. Оставив машины с шоферами на дороге, бандиты скрылись в горах за морем цветов.
Гильяно сдержал свое слово: в пещерах гор Каммарата кардинала ждала трапеза ничуть не хуже, чем у него во дворце. Бандиты, благоговея перед его духовным чином, подносили блюда и всякий раз просили у кардинала благословения.
Газеты в Италии горели праведным гневом, а народ Сицилии разрывался между двумя чувствами: ужасом от свершившегося богохульства и злорадством от посрамления карабинери. Но в первую очередь люди гордились Гильяно – сицилийцем, одержавшим победу над Римом. Теперь Тури был на острове главным «уважаемым человеком».
Чего же, гадали все, Гильяно потребует от кардинала? Ответ казался простым: гигантский выкуп.
Святая Церковь, ответственная, в конце концов, за спасение душ, не опустилась до мелочной торговли по примеру аристократов и сицилийских богачей. Выкуп в размере ста миллионов лир был выплачен незамедлительно. Но у Гильяно имелось еще одно требование.
Он сказал кардиналу:
– Я – простой крестьянин, несведущий в небесных делах. Но я никогда не нарушал свое слово. А вы, кардинал католической церкви, при всех своих облачениях и распятиях, обманули меня, как презренный мавр. Одного титула недостаточно, чтобы спасти вам жизнь.
Колени у кардинала подкосились.
Гильяно продолжал:
– Но вам повезло. У меня есть для вас поручение.
И он велел кардиналу ознакомиться с его «Завещанием».
Кардинал, допускавший для себя наказание только от Господа Бога, сообразил, что жизнь его вне опасности; теперь его гораздо больше интересовали документы из «Завещания», чем упреки Гильяно. При виде записки, переданной им Пишотте, кардинал, впав в ярость, истово перекрестился.