устине он до сих пор не выказал никаких признаков интереса.
Казеро Ферра не сомневался, какой ответ даст его дочь. Еще девочкой она каждую свою молитву заканчивала словами: «И сохрани Тури Гильяно от карабинери». Она всегда спешила отнести весточку его матери, Марии Ломбардо. А когда вскрылось, что из дома Тури туннель шел к Ла Венере, Джустина прямо-таки взбесилась от гнева. Отец с матерью подумали сначала, что ее рассердил арест женщины и родителей Гильяно, но быстро сообразили, что дело в ревности.
Поэтому Казеро Ферра мог предсказать реакцию Джустины; та его не удивила. А вот то, как дочь выслушала новость, повергло его в шок. Она хитро улыбнулась отцу, словно удался ее план по соблазнению. Словно она знала, что завоюет Гильяно.
Высоко в горах находился небольшой норманнский замок, лежавший почти в руинах, где двадцать лет никто не жил. Гильяно решил справить там свадьбу и провести медовый месяц. Он приказал Аспану Пишотте выстроить периметр из вооруженной охраны, чтобы новобрачные были застрахованы от любых неожиданных атак. Аббат Манфреди выехал из монастыря на тележке с осликом, а потом люди Гильяно доставили его в горы на носилках. Он возрадовался, обнаружив в замке отдельную часовню; правда, все статуи и резные деревянные украшения оттуда давно растащили. Однако даже голые камни были прекрасны, как и каменный алтарь. В действительности аббат не одобрял свадьбу Гильяно и после того, как они обнялись, шутливо сказал жениху:
– Ты ведь знаешь старую пословицу: тот, кто играет в одиночку, никогда не проигрывает.
Гильяно рассмеялся и ответил:
– Однако приходится подумать и о собственном счастье. – А потом добавил одну из излюбленных крестьянских поговорок аббата, которую тот обычно приводил в оправдание своим мошенническим торговым операциям: – Святой Иосиф сам побрился, прежде чем обрить апостолов.
К аббату вернулось его обычное благодушие, и он вытащил шкатулку с документами, откуда извлек брачный сертификат на имя Гильяно – красиво выписанный старинным шрифтом, с золотыми чернилами.
– Я внесу брак в реестр в монастыре, – сказал аббат, – но ты не бойся, никто о нем не узнает.
Невеста с родителями приехали на ослах предыдущим вечером. Их поселили в комнатах дворца, которые люди Гильяно привели в порядок и поставили там кровати из бамбука и плетеной соломки. Тури переживал, что его мать и отец не будут присутствовать на церемонии, но они находились под пристальным наблюдением специальных сил полковника Луки.
Аспану Пишотта, Стефан Андолини, Пассатемпо, капрал Сильвестро и Терранова были единственными гостями на бракосочетании. Джустина переоделась из дорожного костюма в белое платье, которое произвело неизгладимое впечатление на Тури в Палермо. Она улыбалась Гильяно, и он был потрясен лучезарностью этой улыбки. Аббат быстро покончил со свадебным обрядом, и они вышли во внутренний дворик замка, где стоял накрытый стол: вино, холодное мясо и хлеб. Гости наскоро подкрепились и подняли тост за новобрачных. И аббату, и семье Ферра предстояло долгое и опасное путешествие обратно. Патруль карабинери мог забрести в окрестности замка, и вооруженной охране пришлось бы вступить в схватку. Аббат хотел скорей отправиться в путь, но Гильяно попросил его задержаться.
– Хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали сегодня, – сказал он. – В честь своего бракосочетания я собираюсь совершить акт милосердия. Но мне потребуется ваша помощь.
Несколько минут они шептались, потом аббат кивнул.
Джустина расцеловала родителей; ее мать всхлипывала и умоляюще глядела на Гильяно. Потом Джустина что-то сказала ей на ухо, и женщина засмеялась. Они еще раз обнялись, а потом родители невесты уселись на своих ослов.
Невеста с женихом провели брачную ночь в главной спальне замка. Мебели там не было, но Тури распорядился, чтобы туда доставили роскошный матрас с шелковым бельем, одеялом на гагачьем пуху и подушками из лучшего магазина в Палермо. К спальне прилегала ванная с мраморной ванной и огромной раковиной для умывания. В отсутствие водопровода воду туда надо было носить ведрами, что Гильяно и сделал – самолично натаскал воды из шумливого ручья, текущего сразу за стеной замка. Еще он запас туалетные принадлежности и духи, каких Джустина не видела ни разу в жизни.
Обнажившись, она сначала застеснялась и прикрыла руками низ живота. Кожа ее казалась золотой. Девушка была стройная, но с округлой грудью взрослой женщины. Когда Тури потянулся ее поцеловать, она слегка отвернула голову, и его губы коснулись лишь уголка ее рта. Он был терпелив – не как опытный любовник, а как стратег, набравшийся опыта партизанских войн. Джустина распустила свои длинные черные волосы, и те упали на ее круглые груди; Тури погладил волосы и заговорил о том, как впервые увидел в ней женщину в тот судьбоносный день в Палермо. Какой красивой она тогда была! Прочитал ей по памяти несколько стихов, которые написал в горах, грезя о ней. Джустина немного успокоилась и легла на постель, прикрывшись одеялом. Гильяно прилег рядом, поверх одеяла, но она отвела от него глаза.
Джустина поведала, как влюбилась в него в тот день, когда доставила ему в дом сообщение от брата, и как была сокрушена, когда он не узнал в ней маленькую девочку, которую одарил деньгами много лет назад. Сказала, что каждую ночь молилась за него и с того самого момента любила всей душой.
Слушая ее, Тури Гильяно испытывал всепоглощающее ощущение счастья. Оказывается, она любила его, думала и мечтала о нем, пока он в одиночестве бродил по горам. Тури продолжал гладить ее волосы, и она поймала его руку своей, сухой и теплой.
– Ты удивилась, когда я попросил твоего отца поговорить с тобой о свадьбе? – спросил он.
Джустина улыбнулась лукавой торжествующей улыбкой.
– Нет – после того, как ты посмотрел на меня в Палермо, – ответила она. – С того дня я готовила себя для тебя.
Тури потянулся поцеловать ее полные губы цвета красного вина, и на этот раз Джустина не отстранилась. Его поразила сладость ее рта, сладость ее дыхания и податливость собственной плоти. Впервые в жизни Гильяно чувствовал, что тело его тает и уплывает куда-то. Он задрожал, и Джустина откинула пуховое одеяло, чтобы он мог лечь рядом с ней. Затем перекатилась на бок, чтобы он обвил ее руками, и они слились воедино; на ощупь ее тело не было похоже ни на одно другое, которые он когда-нибудь трогал. Она прикрыла глаза.
Тури Гильяно поцеловал ее губы, ее закрытые глаза, а потом ее груди с кожей такой тонкой, что жар плоти едва не обжег ему рот. Он был потрясен ее запахом, таким сладким, не тронутым тяготами жизни, таким далеким от смерти. Провел рукой по ее бедру, и от шелковистости ее кожи удар электричества пробежал от его пальцев к паху и выше, до самой макушки. Изумленный, Тури громко рассмеялся. Но тут Джустина провела рукой у него между ног, совсем легонько, и он в буквальном смысле едва не лишился чувств. Он занимался с ней любовью страстно и одновременно нежно, и она возвращала его ласки сначала медленно и робко, а потом с такой же страстью. Они занимались любовью весь остаток ночи, практически не говоря между собой, издавая лишь короткие стоны и восклицания; когда забрезжил рассвет, Джустина, усталая, провалилась в сон.
Она проснулась к полудню – и обнаружила, что громадная мраморная ванна наполнена прохладной водой; ведра с водой стояли и возле раковины. Тури нигде не было видно. На миг Джустина испугалась, что осталась одна, потом вступила в ванну и вымылась. Выйдя, обтерлась огромным жестким коричневым полотенцем и побрызгалась духами из одного из флаконов, стоявших возле раковины. Покончив со своим туалетом, надела дорожное платьице – скромное, темно-коричневого цвета – и белый свитер на пуговицах. На ногах у нее были удобные мягкие туфли.
На улице припекало майское солнце, но горный ветерок охлаждал воздух. Возле столика на треноге горел костер, и у Гильяно был готов для нее завтрак – поджаренные ломти деревенского хлеба, холодная ветчина и немного фруктов. Там же стояли кружки с молоком, налитым из металлического бидона, обернутого листьями.
Рядом никого не было, поэтому Джустина бросилась к Тури в объятия и страстно поцеловала. Потом поблагодарила за то, что он приготовил завтрак, но и упрекнула – надо было ее разбудить, чтобы она сделала это сама. Где это видано, чтобы мужчина, сицилиец, занимался такими вещами!
Они поели, сидя под солнышком. Вокруг них, словно заколдованные, возвышались полуразрушенные стены замка, а сверху нависали развалины башни со шпилем, выложенным мозаикой из разноцветных камешков. Ворота украшал дивной красоты норманнский портал, и сквозь него видна была алтарная арка часовни.
Они прошли через внутренний двор и двинулись к оливковой роще и зарослям диких лимонных деревьев за ней. Под ногами у них расстилался ковер из цветов, которые пышно укрывают всю Сицилию, – асфодели, воспетые греческими поэтами, розовые анемоны, фиолетовые гиацинты, алые адонисы, которые по легенде некогда окропили кровь возлюбленного Венеры. Тури Гильяно обнимал Джустину за плечи; ее волосы и тело купались в цветочных ароматах. В гуще оливковой рощи она повалила его на цветочный ковер, и они занялись любовью. Стайка бабочек, желтых с черным, покружила над ними, а потом упорхнула в бесконечное лазурное небо.
В свой третий и последний день они услышали далеко в горах эхо выстрелов. Джустина встревожилась, но Гильяно успокоил ее. Он постарался, чтобы за эти три дня ничто ее не напугало. Нигде не держал оружия – не только при себе, но и вообще на виду, спрятав его в часовне. Ничем не выдавал настороженности, и людям своим приказал не показываться на глаза. Однако вскоре после выстрелов в замок явился Аспану Пишотта со связкой окровавленных кроличьих тушек через плечо. Он швырнул их к ногам Джустины и сказал:
– Приготовь-ка их для своего мужа, это его любимое блюдо. А если сбегут, у меня есть еще штук двадцать.
Он улыбнулся ей, и Джустина принялась свежевать и потрошить тушки, а Пишотта направился к Гильяно. Вдвоем они присели у обрушившейся арки.